Трудно быть феей. Адская крёстная (СИ) - Россо Ея. Страница 39

Ими я твою удачу навсегда запечатаю.

Сон на разум напущу,

Мысли по ветру пущу.

Три круга ада пройдешь,

Выхода из них не найдешь.

Поцелуй любви не разбудит тебя,

Быть тебе куклой живой покуда стоит земля».

Зинаида вздрогнула, покрывалом шелковым царя накрыла и, юбками взметнув, спальню Ждана бегом покинула, чтобы не передумать. Феврония крестницу взглядом проводила и улыбнулась ехидно: «Передумать, как же. Даже не надейся теперь, когда все по плану, как по маслу катится!» Столько лет она к триумфу своему шла, месть планировала тщательно, с дальним прицелом. Пусть девочка тешится, власть к рукам прибирает, в царицу играет. Крёстная поможет, бояр приструнит, если понадобиться.

А когда привыкнут все к фее-советнице, можно будет и от крестницы избавиться. И воцарится на человечьей земле Навье государство. Старейшины придраться не смогут: все руками чужими сделано, кому-то ж надо за государством присматривать, раз царь спит сном беспробудным, царица — ну царица с ума от горя сойти может, а королева Вечного леса от потери крыльев магических и вовсе в ведьму лютую обратилась, всех заморозила.

С другой стороны — пусть правит, главное, чтобы крёстную слушалась. Ежели что не так пойдет, да прознает кто про планы Февронии, всегда можно на Зинаиду заговор свалить, а самой в межмирье раствориться и вынырнуть, как смута утихнет.

С этими мыслями тёмная фея, потрепав спящего Ждана по щеке, пожелав приятного глубокого сна, из опочивальни выскользнула и отправилась в свои покои. Надобно срочно выяснить, как паук с заданием справился, жива ли здорова мышь белая, в которую Бабая Кузьмича обратить иголка заговоренная должна.

Паук бился в истерике и каялся, трясясь от страха: задание провалил, иголку в домового не воткнул. Кузьмич из дворца куда-то исчез, никто домохранителя не видел и не ведал, когда вернется. Феврония едва сдержалась, что бы не размазать незадачливого посланца по столу. Махнула рукой, отпуская восвояси, то бишь в апартаменты Кузьмича. Велела сидеть, хозяина ожидать. Сама же зеркало волшебное достала и потребовала домового показать тот час.

Но и тут не срослось. Перелистав все возможные места, заглянув в темные уголки, подвалы и на чердак, тёмная фея не смогла обнаружить Бабая Кузьмича. В ярости едва не расколотила она зеркало, но память услужливо слова матушки напомнила: разобьешь стекло волшебное, сама погибнешь. В бешенстве Феврония переколотила в гостевой все вазы и чашки, кои под руку попались. Немного успокоившись, вылетела фурией разъяренной и помчалась к крестнице. Надоело ей с дворцовой челядью цацкаться, пора на место всех поставить и объяснить, наконец, кто в доме хозяин. А, точнее, хозяйка.

Домовой, сидя за печкой кухонной у помощника своего коргоруши, за розыском, по нему объявленном, наблюдал, глядя в тарелочку, отложив в сторонку яблочко наливное. Злился Кузьмич неимоверно. Еще бы! Двоедушницу не раскусил, царя-батюшку не спас, за царицей не доглядел, какой он после этого хранитель дома? На пенсию пора, не сберег, не помог.

Сокрушался Бабай Кузьмич, ругался вполголоса, наблюдая, как Феврония власть в Зинаидины руки передает, Ждана недееспособным объявляет. Как царица, слёзы утирая, велит глашатаям объявить на весь честной мир о том, что вынуждена бремя тяжкое на себя взять. Как призывает лекарей, обещая чуть ли не полцарства за спасение государя.

Злился домовой, наблюдая за свистопляской начавшейся. А более всего бесился, видя советницу, что по левую руку от царицы стояла и улыбалась, глядя на суету поднявшуюся. И головой то и дело кивала, указывая на несогласных с указами Зинаидиными. К ним тут же новые стражники подскакивали, под ручки белые хватали и из зала советов выводили. Куда — неведомо. Но до темниц дворцовых не доводили. Бабай Кузьмич тарелочку настроил, и путь стражников с пленниками отследил. Уводили их отчего-то в малую залу бальную, так оставляли под замком. Но вот заглянуть в самодельную тюрьму домовому не удалось: зачаровала темная фея и стены и потолки, и окна.

Нервничал домовой, а коргоруша его успокаивал, ластился котом черным, мурчал. Хуже всего то было, что от друга старинного ответное письмецо Кузьмич дождался, а вот связаться с лешим вживую так и н удалось. Посланница — мышь летучая — вторично в Вечный лес отправленная, обратно не вернулась, сгинула без вести. Извелся домовой, напасти одну другой хлеще придумывая. Вспоминая слова Ждана о том, что лес снегом засыпала, еще больше нервничал.

Не поверил домовой царю, решил, по пьяной лавочке, что только не привидится. А зная шутки фей, когда они общаться не хотят, и вовсе подумал, что заморочили Ждану голову, примерещилось ему. Когда от лешего письмецо прилетело, Бабай Кузьмич растерялся до такой степени, что все звоночки тревожные пропустил-проглядел. Вот и вышло так, что государство две девицы без шума и без пыли захватили, государя извели. Теперь еще и Вечный лес еда пришла лютая. А помощи ждать неоткуда.

Сколько лет соседние государи на земли мылились, да тямой не вышли силами мериться с тридцать пятым королевством сто сорок первым царством семьдесят вторым государством. А нынче не пройдет и полгода, как ручки загребущие со всех сторон потянутся. А царя-то нет. Кто ту царицу-то убоится? Да и Ждана спасть надо. К кому бежать? То делать?

Заплакал старый домовой от безысходности, коргоруша на задних лапках приподнялся, шершавым языком слезы со щек слизнул, лапами за шею обнял, мордочкой о бороду потёрся.

— Один ты у меня остался… Домовята что дети малые, их поберечь надо… Неровен час, заколдует их фея-крестная, магию выхолощет… К Соловью надобно за помощью… Али к Змею Горынычу… Да отправить некого…

Коргоруша возмущенно домового в грудь толкнул и демонстративно с колен Кузьмича спрыгнул.

— Ну-ну… В обход долго. А через Вечный лес по сугробам — проберешься ли?

Коргоруша фыркнул, в росте увеличился, лапу переднюю поднял, растопырил, когти мощные показывая.

— По деревьям, говоришь… Мысль хорошая… А ну как по снегу придется? — Бабай Кузьмич все больше склонялся к мысли: прав коргоруша, его надо с посланием отправлять по друзьям Ждановским, спасать надо и царя, и государство. Кто его знает, чего еще фея-крёстная удумает.

Только подумал глядь, а коргоруша уже тащит ему чернильницу с пером и бумагой.

— Нет бумаге нонче доверия, — покачал головой Бабай Кузьмич. — Ты вот что… Притащи-ка мне чешуйку рыбную с кухни. Я на ней послание напишу, в шерстинках твоих спрячу, никто и не догадается! Рыбный дух все перебьет. Чего молчишь? Хорошо придумал? — домовой оживился, с кресла поднялся, принялся причиндалы для письма тайного из комода доставать. — Молчит он, ишь… Смотри тк и вовсе говорить разучишься, в кота черного обернешься…

— Не обер-р-р-нусь, — муркнул коргоруша и растворился в тенях, оставив Кузьмича одного.

Домоправитель достал иголку сосновую, сок березовый, слюду увеличительную, разложил все на столе и принялся ждать помощника с добычей. Не выдержал и вновь яблочко по тарелочке запустил. Смотрел-слушал и приговаривал:

— Ну погоди ужо, вот придет Соловушка, быстро тебя со дворца высвистит, забудешь, окаянная, как Жданушку обижать, над людьми царскими измываться.

Так ворчал Бабай Кузьмич, туда-сюда по дворцовым палатам вслед за царицей и Февронией «прыгая», и не заметил, как сверху на макушку плюхнулся ему паучок невзрачный. Блеснуло у гостя нежданного что-то в жвалах, спустился мизгирь по седым волосам к шее, нырнул за воротник и воткнул иголку зачарованную прямо в спину домовому. Вздрогнул Бабай Кузьмич, руку занес хребет почесать, да упал мышью серою на пол. Затопал ногами, заругался, только вместо слов понятных один только писк и слышался. Паук довольно лапки потер и исчез из коморки.

Вернулся коргоруша, удивился, что домового нет. Бросил добычу на стол, вальяжно на кресле расположился. И тут вдруг мышку обнаружил. «Непорядок», — лениво подумал хозяйственный коловерша, и прыгнул с места в карьер. Раздался глухой удар тела об пол, мышиный писк и наступила тишина. Только ходики на камине громко время отсчитывали, провожая трудный день, приветствуя вечер.