Химеры (СИ) - Кузнецова Ярослава. Страница 39

Самое оно после двух суток голодовки.

Амарела обрушилась на скамейку, уронила голову на руки и некоторое время лежала так. В таверне молчали, переговариваясь шепотом.

— Доложите кто-нибудь, — пробормотала она, не поднимая головы.

— Так… лестанцы, рейна. Встали вечером на рейде и стоят там, говорят, что вы их предсмертной волей призвали… Уй! — видимо, кто-то чувствительно пихнул говорившего в бок. — Простите… а теперь пытаются в Ла Боку войти, а мы их не пущаем, значит. Ишь, чего захотели.

— Заняли набережную и пару кварталов — так шурин мой, Пако, свет им отрубил, — пояснил кто-то. — Пусть теперь побегают впотьмах.

Толпа одобрительно загудела.

— Делали заявления от моего имени?

— Нет.

— По радио супруг ваш выступал, так он сказал, что вы болеете и при смерти, мы уж скорбеть приготовились, а потом думаем — что-то тут не так, как это наша рейна молодая, здоровая, помирать собралась… сомнение, значит, закралось!

Снова гудение и смачный хлопок открываемой затычки.

— Ну спасибо, дорогие мои, — сказала она куда-то в стол. — Сердечно благодарна.

Главное — не начать биться об этот стол головой.

— Мне надо позвонить.

— Телефон на втором этаже, рейна.

Она побрела к лестнице, стараясь идти прямо. Мысли лихорадочно метались. Энриго предатель, это не новость… Лестанцы не стали дожидаться, пока чертов Флавен притащит им подписанный приказ, и вошли в Ла Боку, уверены были, что дело на мази. Деречо сейчас в Аметисте… что же делать, на кого положиться?

Спотыкаясь, она заползла вверх по лестнице, туда, где на стене висел черный, тускло поблескивающий телефонный аппарат. Внизу, на первом этаже, беспечно и воинственно шумели, кто-то выпалил в воздух.

Горячая южная кровь, всегда рады заварушке. Вот только кто-то слишком хорошо спланировал эту конкретную…

Амарела машинально попробовала застегнуть выдранный с мясом крючок у ворота, вздохнула и стала набирать номер Пакиро Мерлузы, владельца газеты «Наш берег», своего старинного приятеля.

— …конечно, Рела, я все сделаю, завтра же будет в газете, если у меня к тому времени останется типография — на нашей улице стреляют! — гудел в трубку Пако. — Я тут намерен засесть с ружьем на балконе. Но сначала все сделаю, как ты сказала. А я-то, старый дурак, некролог написал… нам сегодня прислали официальное извещение… это мы им не спустим! Где ты сейчас, Рела? Я пришлю за тобой шофера! Надо сделать твою фотографию, чтобы дать на первой странице.

Дзын-н-нь… звякнуло стекло в какой-то из комнат.

Она почувствовала, как по спине пробежали холодные мурашки. Не выпуская трубки, она кинулась на пол.

Дзын-нь. Шмяк.

Короткая автоматная очередь внизу, снова бьющееся стекло, предостерегающие выкрики.

— Рела! Где ты!

Потом на нее словно бы обрушился потолок — и стало очень темно.

День молчал, глядя на дорогу; руки в серых замшевых перчатках с силой стискивали руль. День молчал вопреки обычаю уже больше часа, молчание давило, и Рамиро испытывал неодолимое желание удрать из машины или хотя бы провалиться к антиподам.

Он был кругом виноват.

В том, что притащил домой фолари; в том, что позволил этому фолари общаться с Десире; в том, что Десире пропала; в том, что фолари взбесился и удрал; в том, что он, Рамиро, напрочь забыл о празднике Коронации, хотя сам напросился; что опять — в который раз — не озаботился приличной одеждой; что господин День названивал ему с утра, как будто у господина Дня нет других забот; что пришлось собирать ему приличную одежду на живую нитку из чего нашлось у лучшего портного Катандераны, когда они уже категорически опаздывали, черт бы тебя побрал, Рамиро Илен!

Теперь Рамиро Илен, наряженный в смокинг и затянутый алой фахой, с рукой на полотняной косынке, боялся лишний раз пошевелиться, чтобы не разошлись вручную сметанные швы.

Денечка был шикарен в костюме тяжелого матового шелка цвета ракушечного песка, с белой орхидеей, приколотой к лацкану. И мрачен как туча. На лице у него застыло выражение бесконечного терпения. Он даже не донимал Рамиро, выискивая в приемнике лестанскую музыку. Приемник молчал.

Обращение короля, вспомнил Рамиро. Каждый час передают.

Левой рукой он нажал кнопку, покрутил колесико, ловя столичную волну. Приемник покудахтал, пошипел, пропел волнующим контральто: «Без тебя-а-а-а!» и, наконец, заговорил суровым голосом:

— …чрезвычайного положения в Катандеране. В связи с появлением в городе опасного существа, которое напрямую угрожает вашим детям, в особенности тем, кто принадлежит к молодежному движению «Химеры», я прошу и требую оказывать всяческое содействие муниципальной службе охраны порядка и приданным им специалистам. Я прошу и требую сохранять бдительность и спокойствие до тех пор, пока опасность не будет ликвидирована. Во имя безопасности ваших детей я призываю вас не отпускать их никуда в одиночестве, при любых подозрительных признаках немедленно обращаться в службу охраны порядка. Подписано — Его Величество король Дара Герейн Лавенг, двадцать первое июня тысяча девятьсот пятьдесят второго года. — И совсем другим — приветливым — женским голосом: — Любезные господа, продолжаем наш концерт. Итак, сегодня для вас поет…

Рамиро отключил приемник.

В воздухе вдруг повис нежнейший хрустальный перебор, День свернул к тротуару и затормозил. На торце обтянутого кожей планшета-поплавка мерцал золотистый огонек.

День откинул крышку, поднял стеклянную пластину — голубой водный отсвет загулял по его озабоченному лицу. Он стянул перчатки и защелкал по клавишам.

Рамиро опустил стекло, выудил из кармана пачку, выковырял папиросу, добыл огонек с третьей попытки.

Прогрессирую. Надо попробовать рисовать левой рукой. А что, герой войны и кавалер ордена «Серебряное сердце» господин Кунрад Илен равно владел обеими. А малыш Раро, если верить Кресте, был когда-то левшой.

— Пропасть, только что передали, что с эскадрильей Его Высочества связь прервалась. Надеюсь, проблемы технические, а не… другие, — День с пулеметной скоростью стучал по клавишам.

Над головой шелестела листва, в окошко плыл горячий воздух, пахнущий разогретым асфальтом и медом — расцветали липы. Впереди, у перекрестка, перекликались клаксоны.

— А-а-а! Пустите! Пустите! Гады, сволочи, пустите меня-а-а!

Кричала девушка.

Рамиро высунул голову в окно, оглядываясь. Крики неслись из арки, ведущей во дворы. Редкие прохожие останавливались, из дверей ближайшей кондитерской выглянул плечистый парень в белом переднике. Остановилась мамаша с коляской. Остановился усатый работяга в кепке, с деревянным сундучком в руках.

— Куда вы меня тащите, я ничего не сделала! Отпустите! Мама-а-а!!!

Рамиро открыл дверь и вылез.

Из арки вышли двое муниципалов в голубой форме, между ними билась, брыкалась и ехала ногами по асфальту девчонка в расхристанной многослойной одежке. Она вопила так отчаянно, будто ее на казнь волокли.

— Мамочка! Мама! Не надо! Отпустите! За что!!!

Сзади дролери в черном комбинезоне с алым значком «Плазмы» на плече вел за руку взлохмаченного подростка. Парень молчал, но перекошенное от боли лицо говорило само за себя.

Следом из арки выбежал дедок в соломенном канотье и с клюкой, а с ним пара мелких пацанов с черными от йода и старых ссадин коленками.

— Ведут химерку, посадят в клетку! Ведут химерку, посадят в клетку!

— Я ничего не сделала-а-а! — выла девочка.

— Вы тогось! Тогось! — кричал дед, потрясая клюкой. — Куда деток волокете! Дроли, идолы проклятущие! Своих деток нет, наших забираете!

Заревел младенец в коляске. Залаяла невесть откуда взявшаяся собачонка.

— Уважаемые граждане! — гаркнул один из муниципалов. — Мы выполняем приказ Его Величества короля Герейна. Просьба содействовать, а не препятствовать!

— Дети — не преступники, чтобы по крышам их отлавливать! — сказал работяга и поставил сундучок с инструментами у ноги. — И руки им выворачивать!