Химеры (СИ) - Кузнецова Ярослава. Страница 69

— Я не хочу подохнуть из-за чьей-то ошибки. Что ты там льешь мне в стакан!

— Валерьянку и пустырник, — принц сунул ей керамический стаканчик с отвратительно пахнущей жидкостью. — Выпей, я сам пробовал, помогает. Мне это посоветовал… один человек. Очень удобно, продается в любой аптеке.

Амарела зафыркала, но выглотала корчиневую дрянь. Хоть бы и яд, все что угодно, чтобы не вспоминать грохот взрыва.

— Этот сумеречный, Вран? Он погиб? Ты ведь звонил куда-то.

— Звонил. К сожалению, достижения дролерийской науки для меня теперь недоступны, но телефон я освоил. Я спрашивал про Врана, но никто ничего не знает, а еще я выяснял, сможешь ли ты отплыть из Катандераны.

— И?

— Нет, не сможешь. Порты перекрыты, Герейн в ярости, идут аресты недовольных дролерийской политикой. Герейн тяжело переживает потерю брата, а тут еще и Вран. Я не смогу на него как-то повлиять. Ситуация очень сложная. Хотя не думаю, что заговорщикам удалось прикончить старого змея. Ты ведь знаешь, принц Алисан так и не вернулся с Севера.

— Не могу сказать, что сильно печалюсь, — Амарела перехватила спокойный взгляд. — Извини.

— Ничего. Но дело в том, что тебе придется отсиживаться здесь. Транспорты тщательно проверяют дролери, а они узнают любые лица. У сумеречных нет никаких причин тебя любить, уж прости.

— Мне надо домой. Что ж меня мотает по всему Дару. — Амарела передернула плечами. Ее знобило, не смотря на теплый плед.

— Сегодня в любом случае ничего не выйдет. Будь моей гостьей, — Энери церемонно поклонился. — Будем пить вино, беседовать. Потом ляжешь спать. В безопасности. Комнат тут хватает, поверь.

— Ну… хорошо. Спасибо, — запах успокоительного снадобья заполнял всю комнату, вызывая тошноту. В последнее время ее тошнит вообще от всего. Такая тошнотная жизнь.

— Не стоит благодарности.

Анарен подошел к обязанностям хозяина старательно — согрел сладкого вина с пряностями, притащил откуда-то чашу с бисквитами и подзачерствевшими, но вкусными рогаликами, взял гитерн, снова устроился у огня и начал перебирать струны. Амарела прихлебывала ароматное рестаньо и безуспешно пыталась вообразить, что вышла замуж за Сэнни, и это он приютился у камина, сверкает льющимся серебром волос, мелодично смеется, подкручивает колки расписного старинного инструмента.

Потом она подумала, что принц Алисан, наверное, лежит в холодной северной воде, распахнув застывшие глаза. А где-то в здании "Плазмы" с хрипом цепляется за жизнь страшный и могущественный сумеречный колдун, на жестких плечах которого держится дарская монархия и половина дарской экономики. И над ним голосят дролерийские женщины, так же жутко, как сегодня, на Семилесной.

— Правда, что после смерти вы, Лавенги, оборачиваетесь кошками? — спросила она.

Энери долго молчал. Гитерн под его пальцами издал хрустальный, долгий звон.

Потом наконец ответил.

— Лично я — нет.

Часть вторая. Глава 2

2.

Рамиро выехал с Рябинового бульвара на Четверговую, и на повороте к Семилесной застрял. Проезжая часть между Библиотекой Искусств и Историко-архивным оказалась перекрыта, постовой с полосатым жезлом перенаправлял редкие машины обратно на Рябиновый или на улицу Тысячи шагов. Интересное явление как раз перед комендантским часом. В последнее время в столице спланировать свой путь не представлялось возможным.

Две с лишним недели улицы прочесывали патрули, но в основном это была муниципальная гвардия. А сегодня почему-то так и лезли в глаза черно-голубые цвета Маренгов или желто-красные Моранов.

Рамиро поехал по Тысяче шагов, она вела к второму кольцу стен, где по бульварам можно было вернуться на Семилесную, в ту ее часть, где трехзначные номера домов начинались с цифры «три».

На небольшой площади у Карселины, тюрьмы для нобилей — мрачного краснокирпичного здания с собственной церковью и крытым, словно манеж, двором — стояло больше десятка фениксов и орок с гербами высоких и прочих лордов. Ближе к воротам происходило какое-то оживление, и Рамиро некоторое время потрясенно наблюдал в зеркало заднего вида, как двое в серой форме Королевской Стражи волокут к дверям расхристанного, с разбитой физиономией человека. На рукаве мундира у него алела не больше и не меньше — летящая чайка Аверох.

В родительскую квартиру Рамиро вошел без пяти минут десять. Успел тик в тик, иначе пришлось бы провести ночь совсем не там, где он собирался.

Встретил его тусклый свет в прихожей и недвижный, задохшийся воздух нежилого дома. На кухне Рамиро открыл окно — грязные до непроглядности стекла до сих пор пересекали бумажные кресты, словно война закончилась только вчера. Надо бы их отодрать когда руки дойдут. С трудом повернул заросшие пылью вентили, пуская по трубам газ и воду, четверть часа сражался с газовой колонкой, потом искал по материным шкафам заварку, нашел какую-то древнюю ржавую труху. В сахарнице лежали желтые окаменевшие куски с налипшими черными мусоринками — то ли раскрошенными чаинками, то ли частями муравьев. Рамиро вымыл куски под краном, но, даже вымытые, они имели унылый вкус пыли, и стальные щипчики разгрызть их не смогли.

Рамиро бросил парочку в черную бурду, изображающую чай — во время войны и не такое пили. Сел за стол, погладил ладонью изрезанную клеенку с почти стершимся рисунком. Швы с руки уже сняли, но подвижность пока вернулась не полностью.

За окном густели сумерки, из темной ямы двора доносился шелест листвы. В остывающем воздухе стал заметен запах моря. Наверное, не стоило открывать окна, пока не отменили комендантский час и не объявили, что Катандерана полностью очищена от нечисти. Но уж больно тоскливо было вдыхать запах небытия, слежавшегося, будто старая одежда, прошлого. Йодистый и сладкий ветер, втекший в окно, разворошил это прошлое, как листву, и вдруг защемило сердце.

Пятнадцать лет и полмесяца назад. После парада прорвался-таки ливень, громыхало и сверкало, как во время артобстрела, но это были только молнии, только яростно лупящие в дымящийся асфальт струи небесной воды. Шумной гурьбой завалились в «Крылья чайки», обмывали победу, новехонькие сияющие медали, ордена. Белозубо сверкал улыбкой Хасинто, сверкали на дне стопки с арварановкой майорские звездочки — и он лихо опрокинул, как положено, потом осторожно вытряхнул мокрые звездочки на ладонь. Хасинто вручили орден Лавена-Странника, выпуклый, тонкой работы старинный кораблик раздувал паруса на его груди — одна из высших королевских наград за заслуги перед Даром и короной.

Рассеянно поглядывал сквозь очки «гнилая интеллигенция» Юналь, получивший из королевских рук медаль «За безудержную храбрость», взмахивал девичьими ресницами День, и сыпал в стопку с арварановкой третью ложку сахара — невкусно ему было, ишь, а обидеть товарищей не хотел.

— Ты еще одеколону накапай для запаху, — сострил кто-то, и все с готовностью расхохотались, молодые, безбашенные, вся жизнь впереди, а те, кто, притомившись, заснул навсегда в лесах под Алаграндой, тех мы помним, мы-то живы, смерти, ребята, нет, сумеречные вон веками живут и нас научат, опрокинем еще по одной, и да здравствует его величество король Герейн!

Рамиро исправно обмывал награды, в голове шумело, и словно тяжелую ладонь кто-то положил на затылок. Потом были еще здравицы, и королю, и молодой королеве, и за принца Алисана, и за союзников — слышь, Денечка, за тебя значит, как бы мы без тебя, передохли бы тогда в окружении, и еще тогда, под Калаверой — всех спас. А еще за Рысь, которую макабринские псы расстреляли под Махадолом, и за Каселя, за Хаспе, за Верану, за Ингера, за Марейку, которую собирались эвакуировать с остальными девками, после начала войны, когда студенческий их театр превратился в партизанский отряд, да не успели.

Играл на улице оркестр, волнами накатывала музыка, наваливались прозрачные сумерки, кружилась голова и трепетали белые занавеси на отмытых от бумажных полос окнах. Новая жизнь теперь начнется, волшебная жизнь, ребята, а девушки дролерийские как хороши — понаденут платья в горох, туфельки на каблуке, может и нам чего обломится, а? Да и наши им под стать, ни чем не уступят, может еще кой в каких местах и побогаче будут.