Дочь обмана - Холт Виктория. Страница 7

— Догадаться о чем?

— Ну, что не следует быть болтливым. Этот молодой человек, надеюсь, сам сумеет правильно разобраться в ситуации. Он мне понравился.

— Мне он тоже понравился, — сказала я.

— У Чарли не могло быть плохого сына. Он сам такой славный. Жаль, что ему пришлось дать себя окрутить этой высокомерной леди. Возможно, поэтому-то он…

— Что?

— Поэтому он и приходит сюда, моя дорогая. Однако, это все — буря в стакане воды. Не волнуйся. Родерик сумеет держать язык за зубами, а Чарли не долго будет переживать от того, что две его разные жизни на несколько минут соприкоснулись. И потом все опять пойдет, как раньше.

Я начинала кое-что понимать, и меня занимал вопрос, пойдет ли и вправду все, как раньше.

Появление Родерика Клеверхема в нашем доме и впечатление, которое это произвело на Чарли, вскоре забылись, так как назначенный день премьеры «Графини Мауд» неумолимо приближался. В доме царил хаос. То и дело высказывались лихорадочные опасения, принимались мгновенные решения изменить в последнюю минуту то одно, то другое. Вдруг Дезире наотрез отказывалась что-либо делать, Долли страстно умолял ее согласиться, Марта громогласно укоряла обоих. Что ж, все это мы уже переживали не раз.

Накануне премьеры напряжение достигает высшей точки, мама то просит оставить ее одну, то вдруг требует нашего присутствия. Она взволнована. Не следует ли ей изменить кое-что из актерских атрибутов в конце первого акта? Может быть, попробовать что-то другое? Конечно, делать это уже слишком поздно. Какая глупость с ее стороны, не подумать об этом раньше! А платье, в котором она появляется в первом акте, оно не слишком облегающее или, наоборот, слишком свободное, или чересчур открытое? А, может, оно вообще никуда не годится — скучное и невыразительное? Нет, она этого не вынесет. Кто захочет ее видеть после такого провала? И пьеса совершенно нелепая. Где это видано, чтобы графиня стояла за прилавком в магазине постельного белья!

— Но это же всего лишь пьеса, вполне сносная пьеса! — кричала в ответ Марта. — А благодаря вам она станет просто великолепной. Если вы, конечно, сумеете справиться со своими приступами раздражения.

Долли нервно шагал по комнате, принимая трагические позы, воздевая руки вверх, призывая Бога уберечь его от дальнейшей работы с этой женщиной.

— Господи всемогущий! — восклицал он. — Ну почему ты не дал мне пригласить на эту роль Лотти Лэнгдон?

— Вот именно, Господи, почему? — вторила ему мама. — Эта дурацкая графиня Мауд очень бы подошла ей.

Тогда Долли принимал одну из поз знаменитого Гаррика и со смирением Понтия Пилата восклицал:

— Раз так, я умываю руки! — после чего, выразительно жестикулируя, направлялся к двери.

Он, разумеется, делал это не всерьез, но мама, подчиняясь своей роли, принималась умолять:

— Не уходи! Я все сделаю все, что ты захочешь, даже сыграю Мауд!

Так оно и шло. Раньше в таких случаях я думала, что все может развалиться, но теперь я уже знала, что они оба — профессионалы слишком высокого класса, чтобы допустить такое. И в свои слова они не вкладывают реальный смысл. Просто так они стараются умилостивить судьбу. Люди из артистической среды, как я убедилась, самые суеверные в мире. Они никогда заранее не скажут «будет большой успех», потому что верят, что если сказать это, то Судьба, со свойственной этой даме своенравностью, сделает все, чтобы этого не случилось. Чтобы вы не были слишком самоуверенными и не думали, что что-то зависит от вас. А если заявить, что спектакль провалится, Судьба в насмешку скажет: «А вот и нет, пусть это будет успех».

Наконец наступил день премьеры. Я сидела в ложе театра вместе с Чарли и Робером Бушером. Занавес поднялся, и мы оказались в магазине постельного белья. Девушки пели и танцевали, потом вдруг они расступились, и нашим взорам явилась Дезире, стоящая за прилавком. Она выглядела восхитительно в своем платье, которое не было ни слишком обтягивающим, ни слишком свободным, ни чересчур открытым, ни скучным и невыразительным.

Зрители разразились бурными аплодисментами — так они неизменно встречали ее появление на сцене, и вскоре мы услышали «Мадам, что вам угодно», а затем она закружилась в танце.

Во время антракта Долли зашел к нам в ложу. Он сказал, что кажется, зрители хорошо принимают спектакль, и с Дезире в главной роли провала быть не может. Она «держит» зал и делает с ним все, что хочет с первого момента своего появления на сцене.

— Так что вы уже не жалеете, что не взяли на эту роль Лотти Лэнгдон? — не смогла удержаться я.

Он наградил меня насмешливым взглядом, как будто хотел сказать: «Тебе пора бы научиться понимать, зачем все это говорилось».

Потом он исчез, а мы приготовились наслаждаться последним актом.

Прежде чем погасли огни, я заметила, что кто-то внизу, в партере, старается обратить на себя мое внимание. Я вдруг почувствовала внезапный приступ смеха — это был Родерик Клеверхем. Я помахала ему рукой и в подтверждение, что я узнала его, улыбнулась. Он также улыбнулся в ответ. Я взглянула на Чарли. Он оживленно обсуждал спектакль с Робером Бушером и явно не заметил своего сына. Я не стала говорить ему, что Родерик в зале. Полученный урок был мною усвоен. Интересно, усвоил ли его Родерик, подумала я.

Потом занавес поплыл вверх, и мы уже не сводили глаз с Дезире до финальной сцены, когда ее аристократический жених объявляет: «Даже будь ты продавщица, я б все так же любил тебя», на что Дезире отвечает замысловатой руладой на своих самых великолепных верхних нотах.

Спектакль закончился. Зрительный зал разразился бурными аплодисментами. Вновь на сцене появилась Дезире, ведомая за руку мужчиной, который любил бы ее все также, будь она даже продавщицей. Он поцеловал ее руку, а потом, к восторгу зрителей, еще и чмокнул в щеку. Вынесли корзины с цветами и Дезире произнесла небольшую речь.

— Милые мои, дорогие! Вы все так добры ко мне. Я не заслужила такой доброты.

— Заслужила! Заслужила! — раздалось из зала.

Воздев руку кверху жестом подчеркнутой скромности, она сказала, что для нее самое большое наслаждение, которое только может быть — это играть для них на сцене.

— Я знала, что вы полюбите «Мауд». Знала с самого первого мгновения.

«Мауд, эта слабоумная, почему я должна играть такую идиотку?» — вспомнилось мне.

Все это было частью спектакля, в котором и заключался смысл ее жизни.

Люди начали пробираться к выходу. Я еще раз увидела мелькнувшее в толпе лицо Родерика. Он повернулся, разыскивая меня глазами и улыбаясь. Я покосилась на Чарли. Он так и не заметил сына.

Потом мы все вместе — Чарли, Робер и я — пошли в гримерную мамы. Марта проворно помогала ей переодеваться.

Поцеловав Долли, Дезире сказала:

— Вот видишь, получилось!

— Ты была восхитительна, дорогая, — сказал Долли. — Разве я не говорил тебе, что так и будет?

— Да, я чувствовала, в каком они восторге от спектакля.

— Они в восторге от тебя.

— Ах, милые мои!

— Нет, знаешь, ты действительно была великолепна.

— Спасибо, радость моя. Повтори еще раз. Мне так приятно это слышать. А вот и моя Ноэль. Ну, а что ты скажешь о своей маме, зайчик?

— Просто блестяще!

— Благодарю тебя, любовь моя.

— А Ноэль, она достаточно взрослая, чтобы выпить «шампань»? — произнес Робер со своим забавным французским акцентом.

— Сегодня — да, — сказала мама. — Иди сюда, родная. Давайте выпьем за счастливую жизнь спектакля, но не слишком длинную. Сомневаюсь, что я смогу долго выносить эту Мауд. Однако ровно столько, чтобы она стала нашим успехом и имела аншлаг до самого конца. А потом пусть она вовремя покинет нас.

Мы все выпили за Мауд. Через полчаса мы отправились домой — Томас ждал нас с экипажем.

Но прежде, чем мы уехали, были еще многочисленные поцелуи и поздравления. В экипаже ехали только мама, Марта и я. Улицы уже не были многолюдны, так как толпа, высыпавшая из театра, быстро рассеялась.