Не бесите Павлика (СИ) - Дюжева Маргарита. Страница 25

Борода на груди??? Это что-то новое.

Отодвинувшись, приоткрыла один глаз и обнаружила прямо перед собой огромную умиротворенную собачью морду.

Бродский! Сволочь! Опять ночью к нам в кровать просочился. Забрался под одеяло, сдвинул меня к краю, а Павла к стене, голову положил на подушку и преспокойно спал, тихо посапывая. С одной стороны я к нему жалась, а с другой — Павел обнимал. Вот устроился, нахал!

Стараясь не разбудить сладко спящих мужиков, я выбралась из кровати, и закусывая губы в тщетных попытках сдержать смех, стала одеваться.

Дровосек во сне заворочался, потом своей здоровенной лапищей нащупал собаку и бесцеремонно подтянул ее к себе. Бродский что-то проворчал, счастливо вздохнул и продолжил спать.

Боже, какие они милые, и как жаль, что у меня нет под рукой фотокамеры. Отличный бы получился снимок. Красивый, трогательный, а, главное, им потом можно было бы злостно шантажировать здоровяка.

Я представила себе эту картину, не удержалась и прыснула со смеху, тут же зажав себе рот руками, но было уже поздно. Волкодав проснулся, поднял с подушки косматую голову, посмотрел на меня мутным сонным взглядом, в знак приветствия вяло шевельнул хвостом и зевнул, демонстрируя внушительные зубы. Потом попробовал встать, но не тут-то было.

— Не возись, — сонно пробухтел Павел.

Пес снова попытался выбраться на волю, за что тут же был снова прижат сильной рукой к дивану.

— По жопе получишь, — пригрозил дровосек, все так же не разлепляя глаз.

Бродский беспомощно посмотрел сначала на меня, потом на хозяина и, попробовав притвориться змей, пополз к краю.

— Ю-ля, — протянул спящий бородач.

Псина вздохнула, обернулась к нему и, тихонько поскуливая, лизнула лицо.

Павел улыбнулся:

— Нарываешься.

Бродский, недолго думая, лизнул еще раз.

— Проказница.

— Еще какая, — хрюкнула я.

Услышав мой голос, Павел тут же открыл глаза. Изумленно уставился на волкодава, а тот воспользовавшись замешательством, еще раз смачно провел языком по заросшей щеке.

— Ах ты гад блохастый, — пророкотал Павел, норовя схватить пса за шкирку.

Косматая зверюга попыталась соскочить с дивана, но запуталась в одеяле и рухнула обратно, угодив прямиком на хозяина.

— Твою ж мать, — выдохнул тот.

Сколько эта псина весит? Килограмм восемьдесят? Не меньше. Бедный дровосек.

А еще более бедный диван! Такого зверского обрушения он вынести не смог, и, когда одна из ножек предательски подломилась, с грохотом завалился на бок. Пес скатился на пол, шустро вскочил на ноги и, улучив момент, бросился во двор, подальше от сердитого хозяина, а сам хозяин сидел, выпучив глаза и зачем-то прижимая к себе твердую, как камень, подушку.

Вот тут меня пробрало. Держать больше не было сил, поэтому засмеялась. Громко в голос, держась за бока и смахивая набежавшие слезы.

— Очень смешно, — смущенно проворчал Паша, — я, между прочим, собственного пса облапал, а думал, что это ты!

— Один-один, Пашенька, — промурлыкала я, вспомнив, как Бродский ко мне в кровать залез, и как я его с лесником перепутала. Правда Павлу в тот раз хватило деликатности, чтобы не смеяться надо мной, а мне вот не хватило, поэтому я продолжала веселиться.

Он откинул в сторону подушку и попытался встать, но этого не выдержала уже вторая ножка и тоже сломалась, да так удачно, что диван подскочил, треснул, и из обшивки вылезла ржавая пружина. Потом еще одна и еще.

Мужчина больше медлить не стал — проворно скатился с разваливающегося царского ложа и встал рядом со мной.

Мне было смешно и стыдно одновременно. Смешно — потому что утро выдалось веселым, а стыдно, потому что на дровосеке ничего кроме бороды не было.

— Все, хана дивану, — с наигранной скорбью в голосе я подвела неутешительный итог. — старик не выдержал нашей буйной ночи. Придется покупать новый. Покрепче, чтобы троих запросто выдержал.

— Юль, хватит ржать!

— Я пытаюсь, но не выходит.

— А если так? — сгреб в охапку и поцеловал так, что искры из глаз посыпались, а смех тут же сошел на нет. — Все еще смешно?

— Уже нет, — встав на цыпочки, потянулась к нему, требуя продолжения, — но надо убедиться.

— Плутовка.

— Ворчун.

Отвечая на его поцелуи, я поняла, что вот это странное утро — это самое лучшее утро за последние годы. Даже не так, не за годы, а за всю мою жизнь.

Я чувствовала себя настолько живой и счастливой, что даже не верилось, что такое бывает.

И все это благодаря дровосеку.

Хорошо, что тараканы у меня в голове наконец заткнулись и прекратили доставать своим советами на тему «правильно-неправильно».

Два взрослых человека пришли к тому, что им это надо. Все. Точка. Какое может быть неправильно? И какая разница, что будет потом, если здесь и сейчас им обоим хорошо?

На этом с самокопанием я решил завязать и полностью переключился на Юльку, потому что она была здесь, рядом, и у меня от нее просто крышу срывало. Я как прыщавый юнец, впервые дорвавшийся до чужого тела — чем больше прикасался, тем больше хотелось. И дело не только в сексе. Каждый день с ней превращался в праздник, хотелось улыбаться, просто так без повода, болтать, о чем угодно, хоть о грибах, хоть о глобальном потеплении. Все равно, лишь бы с ней, лишь бы рядом.

Просыпался, чувствуя ее тепло у себя под боком, и засыпал, ни на миг не отпуская от себя. Чертов собственник. Маньяк бородатый. Так в шутку называла меня Юля, когда я закидывал ее на плечо и уносил в дом, а она вопила и смеялась как ненормальная, пытаясь вырваться из моих рук.

Я уже и забыл, что можно так дурачиться и выпускать на волю своего внутреннего ребенка, даже если ты уже давным-давно солидный дядька с тяжелым характером и строго распланированной жизнью. Так здорово быть просто самим собой, без ярлыков, выдуманных обязанностей и суеты, найти время для себя и своих слабостей, позволить себе просто жить, и не бояться, что отстанешь от лидеров в нескончаемой гонке.

И чем больше я погружался в эту счастливую, безмятежную жизнь, тем меньше мне хотелось возвращаться обратно, к привычному распорядку.

Я готов остаться в этой глуши насовсем, если она останется тоже. И плевать на все, что осталось дома, на работу. Я словно на яву видел нашу совместную жизнь: утром встали, дела переделали, потом отдыхаем. Вокруг нас суетятся коза, собака и, возможно, пара-тройка детей. У меня борода, у Юли коса до пояса. И все счастливы.

Проклятье, похоже, что я уже счастлив.

Недоверчиво прислушался к себе, к своему внутреннему миру, пытаясь найти подвох, и не нашел. Действительно счастлив. Спокоен, как удав, в груди тепло, и все проблемы кажутся чем-то далеким и незначимым. Все что на самом деле было важно уже находилось здесь, рядом со мной, во мне самом…

— Паш!!! — раздался дикий вопль с улицы, разогнавший мою философскую задумчивость.

Топот, грохот на крыльце, как будто кто-то не очень ловкий споткнулся и едва не повалился навзничь, а потом в дом ворвалась Юлька. Вся взлохмаченная, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с дурным блеском в глазах и лопухом в руках.

— Чего шумишь?

— Я не уверена, но мне кажется, что твоя поганая коза сбежала, — девушка озабочено развела руками.

— С чего ты взяла? — я лишь лениво усмехнулся, любуясь румянцем на ее щеках.

Агриппина — дама серьезная, от дома ни на шаг. Хозяин ее никогда не привязывал, да и я тоже такой практики не завел — не за чем было. Она вечно шлялась где-то рядом и исправно приходила пожрать, попить и просто проверить не происходит ли что-то важное без ее козьего ведома.

— Я нашла большой лопух, — она подняла огромный, как зонт лист, — хотела ей скормить.

— Решила подмазаться? — я рассмеялся, а Юля смущенно улыбнулась:

— Пытаюсь растопить ее суровую козью душу, — потом спохватилась и торопливо продолжила, — так вот. Угостить хотела, а ее и нет нигде.