Песнь Кобальта (СИ) - Дюжева Маргарита. Страница 2

— Не знаю. Может быть. Всех, кто слышит Песнь Земли, забирают в Драконью столицу. И золотых, и серебряных, и изумрудных. Всех. Я думаю, кобальт им нужен. Он как драгоценность, которую нельзя упустить.

— Ты уедешь, и мы больше не увидимся? — девочка почувствовала, как слезы скапливаются в уголках глаз.

— Нет! Что ты! Дэни, ни в коем случае! Я обустроюсь в городе и заберу вас к себе.

Маму, отца, тебя.

— Безумную тетю Бренну? Я ее боюсь! И не хочу с ней жить!

— Нет, — рассмеялась Тамилла, — тетю Бренну я с нами не возьму. Она живет в другом Уделе. Пусть там и остается, — склонившись к сестренке, заговорщицким тоном произнесла, — к тому же, я ее тоже боюсь.

И сестры задорно рассмеялись.

Тетя Бренна, старшая сестра отца, так и не вышла замуж, оставшись в старых девах. Может, дело было в том, что природа не наградила ее красотой девичьей, словно в насмешку поставив в поллица печать темную — пятно родимое, а может в том, что с детства раннего была не в себе Бренна. Все бормотала, да наговаривала, вопросы теням задавала, да смотрела на огонь часами, как завороженная. Потом пропала из деревни, скиталась по миру, пытаясь найти свой уголок, да видать не получилось, потому что спустя много лет, вернулась на родину. И состарилась она раньше времени, в свои пятьдесят выглядела, как старуха древняя. Ходила по деревне, детей пугала видом своим безумным. Так что даже присказка появилась для отпрысков непослушных: "не ляжешь спать, Бренну окаянную позову, с собой тебя заберет". И боялись детки, обходили тропами, да улицами соседними, лишний раз опасаясь на глаза ей показаться. Жила она в домике маленьком с крышей покосившейся да крыльцом скособоченным, скрипевшим на все лады. На отшибе от остальных домов, почти под сенью Беличьего леса. Хотел как-то отец девочек забрать непутевую сестру к себе, чтобы век свой доживала, но отказалась она. Захлопнув дверь перед его носом, разразилась угрозами да проклятиями, так и не пустив за порог.

Осерчал отец и с тех пор больше не общались они. Он говорил всем, что нет у него более сестры, умерла она. Года три уж минуло с тех пор, как виделись последний раз, и никто не грустил о ней: вспоминая лишь изредка, когда к слову приходилось.

— Я приду смотреть на тебя! — воодушевленно воскликнула Дэниэль.

— Конечно! Я помашу тебе, когда меня вызовут к Чий-Маану.

— Не забудешь? — подозрительно спросила девочка.

— Не забуду.

— Обещаешь?

— Обещаю, — едва скрывая улыбку, ответила Тамилла, — а сейчас пойдем домой, вечереет уже. Родители искать будут.

Взмахнула рукой: и кобальтовые капли устремились к земле, упали на нее яркой россыпью и впитались, не оставив за собой и следа, словно и не было их.

Сестры поднялись с земли, отряхнули длинные подолы от соринок да пыли летней и, взявшись за руки, направились в сторону дома.

***

На смотрины Дэниэль попасть не смогла.

За день до этого, изнемогая от жары, убежала с мальчишками на речку, оставив без присмотра цыплят, за которыми мама строго настрого приказала смотреть. Забегалась, заигралась и опомнилась спустя несколько часов. Со всех ног припустила домой, да опоздала. Половину цыплят коты придушили и растащили по углам.

Мать, узнав об этом, долго гоняла по огороду, сломав хворостину об ее спину. Гоняла, да приговаривала:

— Я тебе покажу, как от дел отлынивать, да с мальчишками по лягушатникам барахтаться, мерзавка мелкая!

Потом изловчилась, поймала девчонку верткую за шкирку, домой притащила, и на неделю запретила на улицу выходить.

Сколько Дэни ни плакала, ни просила отпустить на смотрины с сестрой — все без толку. Мать была непреклонна, да и отец еще добавил, когда узнал о происшествии.

В то утро Тамилла была особенно прекрасна. Украсила волосы синими лентами, платье лучшее надела — голубое с цветочками маленькими. В темных, влажных, как у лани, глазах предвкушение светилось.

А Дэни сидела в углу у задней распахнутой двери и чинила одежду старую: где прореху заштопать надо было, где подол подвернуть, где рукав прихватить. Из открытой двери поддувало свежим воздухом, да гомон птичий доносился. И от этого еще острее чувствовалась горечь заточения. Эх, и далась ей эта речка! Зачем убежала с мальчишками! Сейчас бы могла с сестрой собираться, чудо смотреть.

Тамилла попрощалась с матерью, обняв нежно да ласково, подошла к Дэниэль, потрепала по макушке растрепанной, в щеку поцеловала:

— Не грусти, малышка! Будет и на твоей улице праздник, — а потом выпорхнула из дома пичугой звонкой, подбежала к телеге, в которую мерин их чубарый запряжен был, проворно забралась на нее и села рядом с отцом.

Медленно, словно нехотя, старый мерин с места тронулся, похрустывая суставами рабочими.

Тами обернулась и помахала рукой родительнице и сестре, стоящим в дверях. Девочка еле сдерживала слезы, порывисто вытирая глаза рукой и шмыгая носом, а матушка смотрела, прижав руки в груди, и нарадоваться на старшую дочь не могла.

Когда повозка скрылась за поворотом, строго произнесла, обращаясь к младшей дочери:

— Иди, шей!

Дэни, низко опустив голову побрела обратно в дом. Села на лавку возле стены, притянула к себе ближе ворох старой одежды и за иголку взялась. Пальцы колола да ойкала, потому что от обиды слезы в глазах стояли, собирались тяжелыми каплями, текли по щекам и, срываясь, на руки капали. От обиды горькой и негодования. До последнего ведь надеялась, что отпустит матушка с сестрой на деревенскую площадь. Но родительница была неумолима. Суровым взглядом косила в сторону дочери, горестно склонившейся над шитьем, но молчала, размеренно замешивая серый хлеб.

Когда время достигло полудня, сердце защемило от тоски. Большие Смотрины начались!

Сейчас одна за другой все девушки, достигшие девятнадцати лет, будут подходить к деревянному настилу, специально выстроенному на площади. Поднимутся по грубо сколоченным ступеням и приложат обе ладони к ритуальному Чий-маану — большому, идеально круглому камню, обретающему сакральную силу раз в год, в день середины лета.

И если в крови девушки звучит Песнь Земли, то явится, она восторженной толпе во всей красе: золотыми искрами, серебряными молниями, или темно-синими, переливающимися на солнце каплями, как у Тамиллы.

Вся деревня увидит кобальт! Все, кроме нее! И Лаусса, и Мигу, и Раята и все остальные! И будут рассказывать ей об этом снисходительно, поглядывая свысока. Потому что они увидят чудо прилюдно, а она нет. И то, что это была их тайна с Тами на протяжении последних нескольких лет, никого не будет интересовать.

Еще ниже склонилась над грубой тканью отцовских брюк, зашмыгала носом еще отчаяннее, изо всех сил пытаясь справиться с подступавшими слезами.

Все из-за проклятых цыплят!

Вдалеке послышался шум. Нарастающий гомон человеческих голосов, тревожных криков да брани.

Испуганно прислушавшись, девочка замерла, с поднятой вверх иголкой. Неужели драка опять? Хулиганы деревенские разошлись, разухабились?

Матушка недовольно покачала головой, вытерла холщовым полотенцем красные натруженные руки и пошла к дверям — узнавать, что случилось.

— Поди опять демоны окаянные силой меряются! — в сердцах проворчала она, имея в виду местную молодежь.

Дэни со своего места наблюдала за тем, как мать спустилась по ступенькам, прошла по двору, распугав кур да серобоких гусей, и приложив руку к бровям, пыталась супротив солнца рассмотреть, что происходит.

Девочка прислушалась еще сильнее. Отдельных слов разобрать не получалось, но крики раздавались все явственней. И в них не было тревоги, как показалось изначально. В них была… боль. И страх.

Откинув в сторону недоделанную работу, подхватилась с лавки к порогу и замерла, не в силах переступить через него.

Чуть поодаль, там где плотно стояли центральные дома деревни, взмыли к небу черные столбы дыма. Воздух принес страшный запах пожара. Швырнул его в лицо, защипав глаза, смешав дыхание.