Исповедь королевы - Холт Виктория. Страница 23

Я почувствовала, как у меня забилось сердце. Я сказала:

— Теперь я пойду в постель. Я очень устала.

Лежа в кровати, я думала о враждебных лицах в рядах процессии, о перешептываниях, а также о маленьком личике, которое видела на веранде над конюшнями.

И не могла заснуть.

Нас вызвали в Медон — Людовика и меня — и мы без промедления отправились туда.

Я сидела у кроватки сына, он не хотел, чтобы я уходила. Его горячая маленькая ручка лежала в моей, а он сам непрерывно шептал:

— Мамочка, моя красивая мамочка. Я чувствовала, как слезы бегут по моим щекам, и не могла остановить их.

— Мамочка, ты плачешь обо мне, — сказал он, — так как я умираю, но ты не должна печалиться. Мы все должны умереть.

Я умоляла его не разговаривать. Он должен следить за своим дыханием.

— Папочка будет смотреть за тобой, — заявил он. — Он хороший, мягкий человек.

Луи был глубоко тронут, я чувствовала его руку на своем плече, мягкую и нежную. Да, правда, он был хорошим человеком. Я вспомнила, как мы страстно хотели иметь детей, как мы страдали, когда у нас не было сына. А как мы страдаем теперь!

Маленький Людовик-Иосиф боролся за свою жизнь. Думаю, что он пытался цепляться за нее, зная, как я страстно хочу, чтобы он жил. Он думал обо мне даже в свои последние минуты.

Я кричала про себя: «О, Боже, оставь мне сына! Возьми все у меня, но оставь мне моего сына».

Но с Богом нельзя торговаться.

Я почувствовала теплую ладошку в своей — это был мой младший мальчик. Луи послал за дочерью и сыном, чтобы напомнить мне, что у меня остались еще они.

По одну сторону от меня стояла моя красивая десятилетняя дочь, а по другую — четырехлетний сын Луи-Шарль.

— Вы должны утешить вашу матушку, — сказал нежно король.

Я прижала детей к себе и почувствовала некоторое облегчение.

Глава 6. Четырнадцатое июля

Я только что вернулся из Версаля. Монсеньор Неккер отстранен от должности. Это сигнал патриотам для проведения «Варфоломеевской ночи». В эту ночь швейцарские и германские батальоны перережут нам глотки. У нас остается только один выход: оружие.

Камилл Демулен. Записки из Пале-Рояля

Народ по-прежнему говорит о короле с любовью и, по-видимому, считает, что по своему характеру он отвечает желанию нации провести реформы и исправление допущенных злоупотреблений; однако народ полагает, что действия короля ограничены в результате влияния графа де Артуа и королевы, и поэтому эти две августейшие персоны являются предметами ненависти недовольных.

Дневник Людовика XVI

Погасли четыре свечи, и, казалось, с ними погасли огни моей жизни. Менее чем за два года умерло двое детей. С еще большей нежностью я стала относиться к оставшимся — моей спокойной и очаровательной дочери, которую я любовно называла «тонкой барышней», и моему дорогому сыну. Новый дофин весьма отличался от своего брата — он был более своенравным и в то же время более привлекательным и даже еще более привязанным ко мне; по своему характеру он был веселым, и одним из лучших тонизирующих средств для меня в те дни было услышать его веселый смех утром во время игры. Он был упрямым и проявлял характер, если не мог добиться своего, но чего не делает ребенок в четыре года? Однако его можно было заставить слушаться всегда, когда это мне было нужно. Он обожал свою сестру, и было очень приятно видеть их вместе, поскольку ей нравилось выступать в качестве его мамы, а он был готов разделить с ней все свои детские богатства. Как и все мальчики, больше всего он любил военную форму и солдат; его очень любила охрана, а он мог часами стоять у окна и наблюдать за ней или лучше всего спуститься в парк и маршировать рядом.

Его очарование у многих вызывало любовь к нему. Я называла его «моим любимцем».

Я не хотела, чтобы он слишком понимал свое положение, но вместе с тем, я всегда помнила недовольство своего мужа, что ему не прививали навыки управления государством. У меня даже иногда возникала мысль, не этим ли упущением вызваны возникшие у нас в настоящее время трудности.

Поэтому я рассказывала сыну, какие изменения привнесла в его будущее смерть брата.

— Понимаешь, мой мальчик, — говорила я, — ты стал теперь дофином.

Он кивал головой, водя своим пухлым пальчиком по рисунку моего платья.

— А это означает, что ты когда-нибудь станешь королем Франции. Задумайся над этим.

— Я скажу тебе больше, мамочка, — заявил он, — можно?

Я взяла его на руки.

— Что может быть больше, мой любимый? Приблизив свои губы вплотную к моему уху, он прошептал:

— Теперь Малыш будет моей собакой. По-видимому, я прижала его к себе слишком крепко, поскольку он сказал:

— Мамочка, очень хорошо, когда тебя любят, но иногда это причиняет боль.

Я почувствовала глубокое волнение и подумала: «О, мой малыш, как ты прав!»

Жизнь стремительно приближалась к опасной черте. Смерть сына заставила меня временно позабыть об этом, поскольку в те дни, когда горе захватило всю меня, я не интересовалась происходящим вокруг. Но теперь я поняла, что должна думать и о других вещах.

Первое заседание Генеральных штатов происходило в зале «Малых забав». На нем выступили король, Бартен, хранитель печатей, и Неккер. Неккер объяснил заседанию, что оно собрано по срочному желанию короля заявить, что два состоятельных слоя общества — дворянство и духовенство — готовы пойти на великие жертвы в интересах страны. И тут ярко проявились новые настроения в народе. После выступления с обнаженной головой, король водрузил свою шляпу на место. В этот момент, по традиции, дворяне должны были снять шляпы, а представители третьего сословия преклонить колени. Последние отказались это сделать и надели свои головные уборы.

Среди дворян вспыхнуло возбуждение, некоторые из них выкрикивали приказания, чтобы представители третьего сословия сняли головные уборы. Было очевидно, что они решительно отказываются сделать это. Не берусь сказать, что могло бы произойти, если бы мой муж с присущей ему рассудительностью не снял шляпу. Этот жест означал, что все должны сделать то же самое, даже неподатливые представители третьего сословия. Таким образом, казалось, неожиданных осложнений удалось избежать. Однако это символизировало борьбу, которая предстояла между представителями аристократии и духовенства, с одной стороны, и представителями третьего сословия — с другой.

У всех на устах было имя графа Мирабо. По своему происхождению он был дворянином, однако ему пришлось перенести много страданий в детском возрасте из-за своего садиста-отца, который подвергал его избиениям и пыткам и даже отправил в тюрьму. Граф был выдающимся человеком. Встав на сторону третьего сословия, он значительно укрепил позиции его представителей, и очень скоро стало очевидным, что между третьим сословием и остальной частью Генеральных штатов назревает конфликт.

Посланцы третьего сословия выделились в качестве Национального собрания, поскольку утверждали, что представляют девяносто шесть процентов нации. Они начали устанавливать свой порядок и объявили, что выработают новую конституцию, в которой определят, какая власть принадлежит королю.

Герцог Люксембургский в качестве председателя дворянской фракции посетил короля вместе с кардиналом де Ларошфуко и имел с ним обстоятельную беседу.

— Монархия будет потеряна, если Ваше величество не распустит Генеральные штаты, — сказал де Ларошфуко.

Король находился в затруднительном положении. Хотелось бы удовлетворить всех, заявил он.

Он вызвал Неккера, который посоветовал ему действовать в духе примирения. Я была против этого. Что-то подсказывало мне, что Генеральные штаты планируют наше уничтожение. Я была на стороне герцога Люксембургского и кардинала Ларошфуко, которые настаивали на роспуске Генеральных штатов. Депутаты, говорила я, представляют собой банду сумасшедших людей. Мы должны распустить их.

Людовик, как обычно, не мог принять решения. Я видела его колебания между точкой зрения Неккера и моей. Он принял компромиссное решение, заявив, что не будет иметь дел с мятежниками.