Изумруды к свадьбе - Холт Виктория. Страница 25

– Что вы хотите, Женевьева? – спросил он.

– Я... я пришла посмотреть, как работает мадемуазель Лоусон.

– Тогда подойдите и посмотрите.

Женевьева приблизилась к нам, угрюмая и насупленная, как это часто бывало, когда она находилась в чьем-либо обществе.

– Взгляните! – сказал он. – Разве это не прекрасно?

Она не ответила.

– Мадемуазель Лоусон жаждет услышать комплименты по поводу успешного окончания своей работы. Неужели вы не помните, как выглядела эта картина раньше?

– Нет, не помню.

– Боже, какое отсутствие художественного восприятия! Вы должны попросить мадемуазель Лоусон научить вас понимать живопись.

– А она... останется здесь и дальше?

– Надеюсь, – сказал граф, – что надолго. – Его голос неожиданно изменился: теперь он звучал почти убаюкивающе нежно: – Разве вы не видите, как многое в замке нуждается в ее внимании?

Женевьева метнула на меня быстрый взгляд – жесткий и неприветливый. Затем повернулась к картине и сказала:

– Может быть, если она такая умная, то найдет и наши изумруды?

– Да, они действительно великолепны, – сказала я.

– Несомненно, это благодаря художнику... его владению красками...

Я решила не обращать внимания ни на его подковырки, ни на явное неудовольствие Женевьевы. Только картины, одни картины волновали меня, а тот факт, что они пребывали в течение долгого времени в забвении и небрежении, еще больше усиливал мое желание привести их в порядок.

Даже в этот момент граф наверняка знал бродившие в моей голове мысли, ибо поклонился и сказал:

– Всего доброго, мадемуазель Лоусон. Я вижу, вам не терпится остаться наедине с картинами.

Он сделал знак Женевьеве следовать за ним. И, когда они направились к выходу, я проводила их взглядом, сосредоточенно глядя сначала на одного, потом на другого. Едва ли когда-либо в своей жизни я испытывала столь невероятное волнение.

Итак, я осталась в замке, чтобы выполнить необходимые реставрационные работы. Я решила воспользоваться сделанным графом предложением относительно прогулок верхом, ибо они давали мне возможность более подробно ознакомиться с окрестностями замка.

Я уже изучила соседний городок и зашла там в кондитерскую, где выпила чашечку кофе и поболтала с очень любезной хозяйкой, которая была рада встретить и услужить гостье из замка. Она говорила со мной с почтением. Однако не преминула намекнуть, что знает о господине графе слишком многое. О Филиппе де ла Тале хозяйка отзывалась с большим уважением, а о Женевьеве – с жалостью. «Ах, мадемуазель будет реставрировать картины! Так-так, очень интересно, но я надеюсь, что мадемуазель еще не раз заглянет в кондитерскую, и в следующий раз, возможно, не откажется отведать домашних пирожных, которые высоко ценятся в Гайяре!»

Я прошлась по рынку, все время ловя устремленные на меня любопытные взгляды. Потом побывала в церкви и ратуше.

Перспектива ознакомиться с новыми местами казалась очень заманчивой, поэтому я обрадовалась, когда обнаружила, что в конюшне ждали моего прихода.

Мне предложили лошадь по кличке Боном, с которой у нас с первой же минуты возникло полное взаимопонимание. Я была очень удивлена и обрадована, когда утром Женевьева спросила меня, не могла бы она составить мне компанию. Девочка пребывала в спокойно-сдержанном настроении, и, пока мы ехали медленным шагом, я спросила, почему она позволила себе такой глупый поступок и заперла меня в камере забвения.

– Да, но вы же сами сказали, что не боитесь привидений. Вот я и думала, что это не доставит вам неприятных ощущений.

– А если бы Нуну не поняла, что вы натворили?

– Сама бы выпустила вас через некоторое время.

– Через некоторое время?! А вам известно, что человек может от страха умереть!

– Умереть? – испугалась она. – Только потому, что тебя заперли?!

– Нет, потому что тебя заперли в таком страшном месте, как камера забвения.

– Но вам это не грозит! – И она внимательно посмотрела мне в лицо. – Вы не рассказали о моем поступке отцу. Хотя могли бы... поскольку у вас с ним такие дружеские отношения...

Когда мы вернулись в конюшню, она как бы мимоходом заметила:

– Отец не разрешает мне ездить одной. Я всегда должна брать с собой кого-нибудь из конюхов. А сегодня утром никого не было. Так что, если бы не вы, я бы лишилась прогулки.

– Очень рада, что оказалась вам полезной, – сдержанно ответила я.

Я встретилась с Филиппом, когда гуляла в саду, и мне подумалось, что он, должно быть, специально пришел сюда, чтобы поговорить со мной.

– Мои поздравления, – сказал он. – Я видел картину. Какая огромная разница. Ее едва можно узнать!

Я вся засветилась от удовольствия. Он действительно был рад за меня.

– Мне очень приятно, что вы так считаете.

– Кто бы мог подумать! Это просто чудо. Я в восторге – не только от того, что вы так успешно справились с работой, но и от того, что вам удалось доказать, на что вы способны.

– Вы очень любезны.

– Боюсь, что я был не слишком любезен в нашу первую встречу. Но меня настолько удивил ваш неожиданный приезд, да к тому же я не был уверен в том, какие шаги могу предпринять в сложившихся обстоятельствах.

– Не стоит винить себя. Я вполне понимаю ваше состояние.

– Всеми делами в замке ведает мой кузен, и я, естественно, не хотел, чтобы он остался мной недоволен.

– Конечно. И спасибо, что вы проявили ко мне такой интерес.

Он вскинул брови.

– Скорее чувство ответственности... Надеюсь, вы не сожалеете о том, что приехали сюда.

– Конечно нет. Работа обещает быть на редкость интересной.

– О да-да... работа.

Филипп вдруг торопливо заговорил о садах и стал настаивать на том, чтобы показать мне скульптуры, которые были выполнены Шарлем Лебреном вскоре после того, как он завершил работу над фресками в Зеркальном зале Версаля.

– К счастью, в дни Революции они не пострадали, – объяснил он.

Я чувствовала его благоговение перед всем, что было связано с замком. И этим он мне очень нравился. Я также испытывала к нему признательность за то, в какой деликатной форме он принес мне свои извинения за все сказанное им во время нашей первой встречи. Искренние радость и удовольствие, которые доставила ему моя победа, тоже не могли оставить меня равнодушной...

Моя жизнь в замке вошла в свою колею. Рано утром я приходила в галерею и работала до второго завтрака. Потом выходила погулять, возвращалась, когда начинало уже смеркаться, а в это время года – приблизительно после четырех часов. Потом я готовилась к следующему рабочему дню, смешивала различные растворы, перечитывала сделанные ранее заметки – так проходило время до обеда.

Обычно я ела у себя в комнате. Но несколько раз мадемуазель Дюбуа приглашала меня составить ей компанию. Я не могла отказаться, хотя каждый раз испытывала большое искушение придумать какой-нибудь предлог и остаться в своей комнате. Мне приходилось раз за разом выслушивать историю ее жизни. Она была дочерью юриста. Ее никогда не воспитывали в расчете на то, что ей придется самой зарабатывать на жизнь. Поэтому, когда отец умер от сердечного приступа, она, оставшись без единого пенни, вынуждена была пойти в гувернантки. Рассказывая, она уж слишком жалела себя. Ее история выглядела такой серой и скучной, что я решила не нагонять на нее ответную скуку рассказом о собственной жизни. После обеда я читала одну из книг, взятую в библиотеке.

Так прошел ноябрь, а я постигла лишь внешние проявления жизни в замке. Хотя порой мне казалось, что я начинаю ее понимать и осмысливать, правда, еще очень смутно. Как будто слышала музыку, но едва различала саму мелодию.

Однажды, выехав из замка верхом на Бономе, я встретилась с Жан-Пьером, который тоже был верхом. Он, как всегда, радостно приветствовал меня и спросил, не собираюсь ли я заглянуть к ним. Я сказала, что да.

– Тогда давайте сначала съездим на виноградники Сен-Вайян, а потом уже к нам.