Изумруды к свадьбе - Холт Виктория. Страница 7

– Как вы находите коллекцию? – спросила мадемуазель Дюбуа.

– Она великолепна, но срочно нуждается в реставрации.

– Тогда, мне кажется, вам надо немедленно приступать к работе.

– Но нет никакой уверенности в том, что эту работу поручат мне. Я женщина, и поэтому, как видите, не могу считаться способной на такие дела.

– Реставрация действительно не совсем обычное для женщины занятие.

– Вовсе нет. Если у человека есть для этого призвание и талант, то его пол не имеет никакого значения.

Она засмеялась довольно глупым смехом:

– Позвольте не согласиться. Все-таки существует мужская работа и женская работа.

– Есть гувернантки, а есть наставники, не так ли? – Я дала ей понять, что не собираюсь продолжать этот бессмысленный разговор. – Поручат ли мне это дело – полностью зависело от графа. Но если он человек с предрассудками...

Где-то рядом раздался капризный голос:

– Хочу посмотреть на нее! Я же сказала тебе, Нуну, я желаю посмотреть на нее. Костяшке было приказано отвести ее в галерею.

Я взглянула на мадемуазель Дюбуа. Костяшка! Подходящее прозвище.

Негромкий, спокойный голос попытался урезонить юную особу, но тщетно:

– Дай же мне пройти, Нуну! Ты глупая старуха! Уж не думаешь ли ты, что сможешь остановить меня?

Дверь галереи с шумом распахнулась, и в зал влетела девочка. На ней было голубое платье, идеально гармонировавшее с ее распущенными волосами. Красивые темные глаза искрились от удовольствия – скандал был ей по нраву. Даже если бы меня и не предупредили заранее, я могла бы сразу определить, что Женевьева де ла Таль совершенно неуправляема.

Девочка устремила на меня пристальный взгляд, я ответила ей тем же. Она произнесла по-английски:

– Добрый день, мадемуазель.

– Добрый день, мадемуазель, – ответила я в том же тоне.

Кажется, ей это понравилось, и она вошла в галерею. Следом за ней появилась седовласая женщина. Это, конечно, была Нуну, ее няня. Видно, она находилась при девочке с самого ее рождения и, наверное, тоже была повинна в том, что ребенок вырос таким избалованным.

– Так, значит, вы приехали к нам из Англии? – сказала девочка и, не дожидаясь ответа, добавила: – А мы ожидали мужчину.

– Должен был приехать мой отец, но, поскольку он умер, я взяла на себя выполнение его обязательств.

– Я не понимаю, – ответила она.

– Может быть, будем говорить по-французски? – спросила я на ее родном языке.

– Нет, – решительно ответила она. – Я вполне прилично говорю по-английски. Я мадемуазель де ла Таль.

– Понятно. – Я обернулась к пожилой женщине и, улыбнувшись, поздоровалась с ней. – Я нахожу собрание картин великолепным и невероятно интересным, – обратилась я к ней и к мадемуазель Дюбуа, – но совершенно очевидно, что с ними плохо обращались.

Никто из них ничего не ответил, но девочка, явно обеспокоенная тем, что на нее не обращают внимания, грубо сказала:

– Это вас не касается, потому что вам все равно не позволят остаться в замке.

– О, моя дорогая... – прошептала шокированная Нуну.

– И я не буду молчать, если сама этого не захочу. Вот подождите, скоро вернется мой отец!

– Но, Женевьева... – Няня бросила на меня умоляющий взгляд, прося извинить ее подопечную за дурные манеры.

Девочка зло сощурила глаза.

– Может быть, вы полагаете, что сможете остаться здесь, но мой отец...

– Если, – сказала я, – ваш отец ведет себя подобным образом, то ничто в мире не заставит меня остаться в этом доме.

– Говорите по-английски, когда обращаетесь ко мне, мадемуазель.

– Но мне кажется, что вы забыли этот язык точно так же, как забыли хорошие манеры.

Она неожиданно засмеялась, вырвалась из рук няни и подошла ко мне.

– По-моему, вы подумали, будто я очень недобрый человек, – сказала она.

– Я вообще о вас не думала.

– А о чем же тогда вы думали?

– В данный момент о картинах.

– Они для вас представляют больший интерес, чем я?

– Безусловно, – ответила я.

Женевьева явно не знала, что ответить. Она нервно передернула плечиками, повернулась и произнесла более спокойно:

– Ну ладно, я посмотрела на нее. Эта дама не очень молода и привлекательна. – С этими словами девочка гордо вскинула голову и, прошествовав мимо нас, вышла из комнаты.

– Вы должны извинить Женевьеву, мадемуазель, – растерянно пробормотала старая няня. – У нее приступ дурного настроения. Я пыталась удержать ее. Боюсь, что она обидела вас.

– Нет, все в порядке, – ответила я. – К счастью, у меня крепкие нервы.

– Нуну! – требовательно и раздраженно позвала девочка из коридора. – Иди скорее сюда!

Няня вышла, а я, удивленно подняв брови, посмотрела на мадемуазель Дюбуа.

– Она не в настроении. И в такие моменты не поддается контролю. Мне очень жаль...

– А мне очень жаль и вас, и няню.

От моих слов она посветлела лицом.

– Допускаю, что ученики могут быть трудными детьми, но я не встречала в жизни ничего подобного. – Мадемуазель с ужасом посмотрела на дверь.

Проследив за ее взглядом, я подумала: а не страдает ли Женевьева еще и страстью к подслушиванию? Да, бедная женщина, решила я, но, чтобы не добавлять в ее жизнь еще больше трудностей, не стала говорить, что считаю совершенной глупостью терпеть такое обращение.

– С вашего позволения я хотела бы более внимательно осмотреть картины.

– Сумеете ли вы потом найти свою комнату?

– Уверена, что смогу. По дороге сюда я хорошенько запоминала маршрут.

– Тогда все в порядке, я покидаю вас. Если вам что-нибудь понадобится, я к вашим услугам.

– Благодарю вас за помощь.

Она бесшумно вышла из зала, и я вернулась к картинам, но никак не могла сосредоточиться, ибо была очень взволнована. Да, это был очень странный дом. А девочка – совершенно невозможная. Что же дальше? Граф и графиня? Какими окажутся они? У девочки отвратительные манеры, она очень жестока и эгоистична. Всего пяти минут оказалось достаточно, чтобы это увидеть и понять, и именно это беспокоило меня больше всего. Какая же обстановка, какое воспитание породили такое создание?

Я с тоской смотрела на бесценные, но такие запущенные картины. И вдруг мне в голову пришла мысль: а что, если мне завтра взять и уехать? Графу я принесу свои извинения.

Мне захотелось убежать от неизвестности, которая становилась просто невыносимой, и если бы не желание продолжить любимую работу, то сделала бы это немедленно. Словно какой-то внутренний инстинкт толкал меня на отъезд.

Но в таком случае зачем подвергать себя искушению заняться более подробным исследованием состояния картин? Нет, надо вернуться в свою комнату, которую мне предоставили, и попытаться отдохнуть перед длинной обратной дорогой.

Я направилась к выходу, взялась за ручку двери, чтобы ее повернуть, но та не поддалась. Глупо, но в эти секунды я испытала настоящий страх. Мне представилось, что я пленница, которая уже не сможет убежать, даже если и очень захочется. Мне стало казаться, что стены плотно обступают меня со всех сторон.

И вдруг дверь распахнулась, и я увидела стоявшего на пороге Филиппа де ла Таля. Я сразу поняла, почему не могла открыть дверь: в тот самый момент, когда я пыталась повернуть ручку изнутри, он как раз собирался войти.

Может быть, мне не доверяют, подумала я. Возможно, они не хотят, чтобы я на какое-то время оставалась одна, без присмотра, на тот случай, если мне вздумается что-нибудь украсть. Я знала, что это абсурд, но давали о себе знать две почти бессонные ночи и постоянная озабоченность своим будущим. Поэтому вполне понятно, что я была немного не в себе.

– Вы собирались уходить, мадемуазель?

– Я хотела пойти к себе в комнату. Мне больше нечего делать в галерее. Я решила уехать завтра утром. Должна поблагодарить вас за гостеприимство и принести свои извинения за доставленные хлопоты и беспокойство. Мне не следовало приезжать сюда.

Он удивленно поднял брови:

– Вы изменили свое решение? Почему? Считаете, что не справитесь с реставрацией?