Коварные пески - Холт Виктория. Страница 62

Она расхохоталась, а мне ничего не оставалось, как молча пройти в дом.

В холле никого не было. Интересно, слышала ли миссис Линкрофт, что сказала мне Сирина Смит.

Когда я спустилась к обеду, миссис Линкрофт была как всегда выдержана и спокойна.

— Я надеюсь, вам понравится, как я приготовила мясо, миссис Верлейн, — сказала она. — А ты, Элис, отнеси сейчас чашку бульона сэру Уилльяму. Когда вернешься, я подам на стол.

Элис взяла нарядно сервированный поднос и вышла из комнаты.

— Какая удивительно послушная девочка, — отметила я.

— Да, для меня большое облегчение, что она такая, — согласилась миссис Линкрофт. И я тотчас вспомнила слова цыганки и еще раз подумала: существовал ли вообще этот мистер Линкрофт и не появилась ли Элис в результате неосмотрительного любовного увлечения.

Миссис Линкрофт, будто читая мои мысли, сказала:

— Очень не хотелось бы, чтобы миссис Ренделл снова подняла шум вокруг цыган. Они ведь никому не мешают.

— Но она решительно настроена прогнать их отсюда.

— Насколько жизнь была бы спокойнее, если бы она не проявляла столько воинственности, а была бы так же миролюбива, как ее муж.

— И это в первую очередь облегчило бы жизнь самому настоятелю и Сильвии.

Миссис Линкрофт кивнула.

— Я думаю, вы уже поняли, кто такая эта Сирина Смит. Вы ведь слышали уже кое-какие семейные истории.

— Вы хотели сказать, не знаю ли я, что она мать Оллегры? Да, я догадалась.

— Это такое несчастье для всей семьи. Не могу представить, зачем надо было вообще разрешать этим цыганам приходить сюда. Сирину взяли работать на кухню, но она мало что делала. И вот спустя некоторое время у них началась интрижка с Нейпьером, и в результате появилась Оллегра. Это, все выплыло наружу сразу после смерти Боумента, как раз когда Нейпьер должен был навсегда уехать из Лоувет Стейси. Сирину оставили здесь до рождения ребенка, затем ее тоже выслали.

— Бедная Оллегра!

— Когда я вернулась сюда, я ухаживала за малюткой. Меня это устраивало, поскольку я смогла взять с собой Элис. И вот теперь эта Сирина снова здесь… и готова поднять скандал, если цыганам не разрешат остаться. Все было бы ничего, потому что цыгане не засиживаются надолго на одном месте. Но эта ужасная женщина вечно во все вмешивается. Ей просто не терпится учинить какой-нибудь скандал. Я думаю, ей даже нравится это делать.

Миссис Линкрофт действительно выглядела встревоженной, между бровей залегла глубокая складка, опустив глаза, она нервно покусывала губы.

Вернулась Элис. Она немного раскраснелась, глаза радостно блестели.

— Он выпил бульон, мама, и сказал, что он очень вкусный и что никто не умеет готовить его лучше, чем ты.

— Значит, он не так плохо себя чувствует.

— И все благодаря тебе, мама, — добавила Элис.

— Иди к столу, дорогая, — сказала миссис Линкрофт. — Я сейчас подам обед.

Как приятно, подумала я, когда мать и дочь так привязаны друг к другу.

Сэру Уилльяму стало действительно немного лучше, потому что на следующий день миссис Линкрофт радостно сообщила мне, что он выразил желание послушать мою игру. С того несчастного случая, когда я играла «Пляску смерти», меня больше не приглашали развлечь его музыкой. И это было вполне понятно. Любое напоминание о том ужасном происшествии могло его расстроить. И то, что он попросил меня поиграть для него, было хорошим знаком.

— Исполните что-нибудь легкое и спокойное, — сказала миссис Линкрофт. — Он сам ничего не выбрал. Окреп еще недостаточно. Но вы сами знаете, что лучше всего сейчас для него сыграть.

— Думаю — Шумана, — предложила я.

— Вы правы. Но только не очень долго…

Я немного нервничала, не в силах избавиться от воспоминания о том, что произошло в последний раз. Но как только я начала играть, ко мне вернулась прежняя уверенность.

Через полчаса я остановилась, и когда повернулась, то от неожиданности вздрогнула: в комнате ко мне спиной стояла женщина. Она была в черной шляпе, украшенной лиловыми розами. Она смотрела на портрет Боумента, висевший на стене над камином. В первое мгновение я подумала, что это явился дух Изабеллы. Но тут раздался смешок, и на меня из-под черной шляпы взглянули лукавые глаза Сибилы.

— Я испугала вас, — прошептала она. Мне пришлось признать это.

— Если бы сэр Уилльям вас увидел, — добавила я, — ему бы стало…

— Нет, он не может встать с кресла, — возразила Сибила. — И потом, тогда его напугала ваша игра. Очень было похоже…

— Я играла то, что положили на пюпитр.

— Знаю, знаю. Нисколько не виню вас, миссис Верлейн, — она рассмеялась. — Так значит, вы испугались, что своей игрой вызвали из могилы мою свояченицу, верно? Признавайтесь честно!

— Но вы ведь этого и добивались, не так ли?

— Нет, конечно, нет. У меня не было желания напугать вас. Я и не думала это делать. Я надела эту шляпу, потому что шла в сад. Но по дороге заглянула сюда. Вы меня не услышали, вы были слишком поглощены музыкой. Но сейчас с вами все в порядке? Вы очень выдержанны, даже после того, что случилось с вами во время пожара. Вы умеете владеть собой, как миссис Линкрофт. Ей приходится сохранять невозмутимость, чтобы не выдать себя. Вы стараетесь выглядеть спокойной по этой же причине?

— Я не совсем понимаю вас.

— Неужели? Уилльям сейчас спит. С ним все хорошо. Ваша музыка его умиротворила. «Музыка способна сердца свирепые смирять» 9. Сейчас он уже не свирепый человек, но когда-то был им. Пойдемте ко мне в студию. Я хочу вам кое-что показать. Я начала писать ваш портрет.

— Как это любезно с вашей стороны.

— Любезно? Нет, я это делаю вовсе не из любезности, а потому что теперь вы тоже участвуете в нашей жизни. Я ведь все вижу.

— Но меня попросили сейчас поиграть сэру Уилльяму.

— Он спит. Пойдемте. Вы должны посмотреть, что я сейчас пишу.

Я подошла к двери и заглянула в комнату сэра Уилльяма.

— Вы можете разбудить его, если продолжите играть.

Сибила положила руку мне на плечо… маленькую руку с гибкими, нервными пальцами, на одном из которых когда-то было кольцо, которое она выбросила в море.

— Пойдемте, я прошу вас, — уговаривала меня мисс Стейси, и я пошла с ней.

В мастерской я сразу же признала себя на портрете, хотя он немного смутил меня. Неужели я действительно выгляжу такой холодной светской женщиной, какой она изобразила меня. Черты лица были переданы точно — слегка вздернутый нос, большие темные глаза и тяжелые темно-каштановые волосы. Выражению глаз придана была даже некоторая романтичность, над которой Пьетро не раз подшучивал. Но у этой женщины на портрете проявлялся налет какой-то неестественной изысканности, которой, я уверена, во мне не было.

Несколько злорадное удовольствие доставило мисс Стейси мое смущение при взгляде на этот портрет.

— Вы узнали себя, — решительно заявила она, будто я собиралась отрицать это.

— Да, конечно. Нет никаких сомнений, что это мой портрет.

Склонив голову набок, мисс Стейси проницательно на меня посмотрела:

— Знаете, а вы начали меняться. Этот дом так на вас действует. Он всегда так или иначе влияет на каждого. Дом — это живое существо, вы не согласны, миссис Верлейн?

Я ответила, что дом сделан из кирпича и известкового раствора, поэтому он вряд ли может быть живым.

— Вы нарочно притворяетесь глупой, я знаю. Дома действительно живые. Подумайте только, что они перевидали на своем веку. Радости и трагедии… — лицо у нее страдальчески напряглось. — Эти стены видели, как я рыдала, рыдала до тех пор, пока у меня не осталось слез… и затем они стали свидетелями того, как я, словно феникс, возродилась и нашла для себя счастье в живописи. Вот что иногда происходит с большими художниками, миссис Верлейн. А я — художник, и это касается не только живописи. Сибила! Вот как окрестили меня родители. А вы знаете, что это имя означает — «мудрая женщина»?