Наследство Лэндоверов - Холт Виктория. Страница 40

— Спасибо. Приятно, что я все же не полное ничтожество.

— О тебе этого никогда нельзя было сказать. Не то что бедняжка Оливия. Значит, девочке не сделали еще ни одного предложения. Кто знает, может быть, и вообще не сделают. А ты привлекла внимание даже и не выезжая!

— Это мое предполагаемое наследство привлекло внимание, мама, а не я.

Она кивнула.

— Знаешь, я не осуждаю молодых людей, не располагающих средствами. Жить всем хочется.

— На их месте я предпочла бы жить за счет собственного труда.

— Но ты не на их месте, а во многих отношениях ты прямо не от мира сего. Слава Богу, у тебя есть хоть этот маленький доход, но в действительности это просто жалкие гроши. Роберт Трессидор оказался очень скупым.

Как ни странно, я встала на его защиту.

— Вам, однако, он назначил содержание.

— Такое же мизерное, как твой доход! Мог бы дать и побольше! На его состоянии это никак не отразилось бы. Он так опасался, что Джок воспользуется его деньгами, что назначил мне сумму, едва достаточную для выживания… И сделал это только из боязни утратить свою репутацию благородного человека.

— Это было давно. Постараемся забыть обо всем этом. Здесь так красиво.

— Такая тоска, — простонала она и впала в меланхолию, вспомнив о прежнем светском водовороте.

Время от времени садовник Жак ездил на своей двуколке в соседний городок, и я иногда отправлялась с ним. Я бродила по улицам, пока он занимался своими делами, а в назначенный час возвращалась к тому месту, где он оставлял двуколку. Мне нравилось заходить в местные лавочки и разговаривать с людьми; садиться прямо на улице за один из столиков, стоящих перед кафе среди горшков с цветущими растениями, и выпивать чашечку кофе или аперитив.

Все это доставило бы мне большое удовольствие в прежние времена, предшествовавшие моему «пробуждению», как я это называла.

Мне кажется, я стала более проницательной. Маму я видела теперь без прикрас, понимала, что она эгоистична и находит прибежище в воображаемой болезни, которая помогает ей справиться со скукой, порождаемой поверхностным умом.

Я размышляла над силой ее привязанности к Джоку Кармайклу. Мне хотелось бы лучше знать его: я чувствовала, что мы могли бы что-то значить друг для друга. Я прекрасно понимала его сожаления, его потребность уехать. Он во всяком случае пожертвовал карьерой ради своей любви, и это его выгодно отличало от Джереми Брендона.

Я много гуляла по живописным окрестностям, часто добиралась до городка. Владельцы магазинов начали уже меня узнавать, и это мне было приятно. Они окликали меня, втягивали в разговор. Несмотря на хорошее знание французского языка, мне случалось насмешить их неправильным употреблением грамматических форм. Я познакомилась со многими: с женщиной, приходившей из своей деревни по средам продавать овощи на лотке; с девушками, работавшими в кафе; с булочником, который вытаскивал лопатой длинные хрустящие булки из печки в пекарне и тут же продавал их еще горячими своим постоянным клиентам; с модисткой, выставлявшей по примеру своих парижских коллег только одну шляпку в витрине; с портнихой, чье окно, наоборот, ломилось от созданных ею нарядов; даже с продавцом скобяных товаров, в лавку к которому я как-то зашла с нашей служанкой, чтобы купить кастрюлю.

Живя бок о бок с другими обитателями небольшого дома, я сблизилась с ними. В Лондоне у меня никогда не было таких отношений со слугами. За исключением Рози, конечно. Я представляла себе, как неодобрительно отнеслись бы к моему поведению миссис Уинч или Вилькинсон, если бы я там подолгу просиживала на кухне, болтая с горничными, как я делала это здесь с Мари, нашей служанкой, или с Жаком в саду.

Но я видела в этих людях друзей и хотела узнать о них как можно больше.

Мари потерпела любовную неудачу, и я разделяла ее огорчение. «Он» был дерзким молодым солдатом, пробывшим со своим полком несколько месяцев в их городке. Он обещал жениться на ней, а потом уехал. После рассказов о нем, оставшись одна на кухне, Мари обычно затягивала скорбную мелодию с такими словами: «Куда ушел ты, солдатик мой? В мундире новом, штык за спиной. Ты на чужбине, где льется кровь. Тебя мне, видно, не встретить вновь».

Через некоторое время она забывала о нем и распевала другие песни, потому что по своей природе не была склонна к меланхолии.

Я так и не узнала, когда развернулась эта романтическая история, так как во время моего пребывания во Франции Мари уже было под сорок и привлекательной ее трудно было назвать: у нее были заметные усики, к тому же ей недоставало нескольких зубов. Но она была работящей, добродушной и очень сентиментальной женщиной. Я по-настоящему привязалась к ней.

С Жаком у меня тоже установились дружеские отношения. Он овдовел три года назад и был отцом шестерых детей. Некоторые из них поддерживали его материально. Почти все они жили неподалеку. В настоящее время Жак ухаживал за одной вдовой, представлявшей собой выгодную партию по местным масштабам: она унаследовала от покойного мужа десять гектаров прекрасной плодородной земли.

Каждый раз, встречая его, я спрашивала, как продвигается его сватовство. Помолчав немного и взвесив свой ответ, он обычно говорил, покачивая головой:

— Вдовы, мадемуазель, странные существа. Никогда не знаешь, как с ними разговаривать.

— Вы правы, Жак, — замечала я.

Я знала, что мое пребывание радует Жака и Мари. Никогда ни мама, ни Эвертон не проявляли к ним ни малейшего интереса. Они ограничивались тем, что отдавали распоряжения. Когда я заговорила с мамой о неверном женихе Мари и о вдовушке Жака, она сперва не поняла, а потом сказала:

— Странная ты, Кэролайн. Как это может тебя интересовать?

— Но это же люди, мама. У них своя жизнь, как у всех. В Лондоне слуги были так далеки от нас, а в этом маленьком хозяйстве мы все ближе. В каком-то смысле так лучше. Это заставляет нас ощущать их присутствие.

Неудачное замечание.

— Ах, Лондон, — вздохнула мама. — Совсем другая жизнь.

И она грустно предалась воспоминаниям.

Вскоре я познакомилась с некоторыми из наших соседей, бывала у садоводов, выращивающих цветы, видела, как из них добывают эссенцию, и узнала, что ее продают парфюмерам. Это было очень интересно. Я увидела целые поля, засаженные цветами, и поразилась, узнав, как много их нужно, чтобы получить флакон духов.

Жасмин издавал восхитительный аромат. Его собирали, как мне говорили, в июле и августе, но в октябре он зацветал вторично и тогда давал самую лучшую эссенцию.

Розы, из которых добывали розовое масло, были необыкновенно хороши.

На цветочной плантации Клэрмонов работало несколько человек из города. Они приезжали на велосипедах рано утром, и я часто видела, как после рабочего дня они отправляются по домам.

Состоялось и мое знакомство с Дюбюсонами. Они оказались очаровательными людьми. Их замок был в самом деле довольно обветшалым. По одному из его дворов бродили куры, как на какой-нибудь ферме. Правда, башенки в форме перечниц придавали ему достойный вид, и Дюбюсоны гордились им не меньше, чем Лэндоверы своим домом, а Трессидоры своим.

Я сидела с месье и мадам Дюбюсон в большой гостиной, пила вино и слушала их рассказы о былом величии. С ними жил их сын с женой, и оба работали с утра до вечера. Время от времени вся семья навещала нас и приглашала к себе. В этих случаях мама надевала одно из своих прелестных платьев, Эвертон долго причесывала ее, и обе делали вид, что готовятся к одному из тех приемов, которые мама так часто посещала в прежние дни.

Стол у Дюбюсонов был превосходный. Месье был не прочь сыграть партию-другую в карты. Особенно, как и мама, он любил пикет, но в эту игру можно играть только вдвоем, поэтому на вечерах у Дюбюсонов чаще всего играли в вист. Я иногда заходила к ним днем, и тогда мы с месье Дюбюсоном играли в пикет или в шахматы, которые он любил еще больше, чем карты. Я познакомилась с этой игрой, когда училась во Франции, и ему нравилось приобщать меня к ее тонкостям.