Охотничья луна - Холт Виктория. Страница 61

— Не так давно я видела очень уродливую сторону вашей натуры.

— Дорогая Корделия, я люблю вас. Я пытался сделать вас счастливой.

— Вам забавно. Я же не считаю происшедшее шуткой.

— Вы были бы так счастливы! Мы строили бы планы. Это было бы чудесно. Я показал бы вам новую Корделию.

— Вы очень высокого мнения о себе. Я его не разделяю. И не думаю, что другие разделяют.

— Если бы только вы дали себе шанс узнать меня.

— Судя по тому, что я уже знаю, не думаю, что это было бы приятным знакомством.

— Выслушайте меня. Я не знаю, где Марсия. Она уехала. Это все, что меня интересует. Вы слишком жестоки и всегда думаете обо мне самое худшее с самого начала, после того, как я приказал вашей карете пятиться.

— Это был типичный жест. Именно так вы все время обращаетесь с людьми.

— Корделия, позвольте попытаться вам объяснить. Я знаю, что произвожу впечатление надменного эгоиста. Так оно и есть. Но я мог бы стать другим с вами. Вы могли бы изменить меня. Мы могли бы вместе быть хорошими… потому что и я тоже изменил бы вас. Я открыл бы вам глаза, Корделия. Я чувствую, что живу уже только оттого, что говорю с вами. Мне нравится, как вы хлещете меня словами. В Шаффенбрюккене вас точно научили словесным битвам. Я такой, какой есть, из-за моего окружения. Меня так воспитали. Я хочу детей, которые унаследовали бы мое состояние. Это естественно, разве не так? Я не хочу продолжать жить, как жил до сих пор. Мне нужен кто-то, кто мог бы помочь мне стать таким, как я хочу. Я знаю, что это вы. Я уже рассказал вам кое-что о моем детстве. Оно не было счастливым. Нас с братом воспитывали в строгости. Вы знаете, что он продолжал жить под этой крышей и после женитьбы — а теперь девочки мои подопечные. Моя жена была хорошей женщиной, но никогда меня не интересовала… даже до несчастного случая. Потом она погрузилась в свои недомогания. Но дело даже не в этом, а в том, что у нас не было ничего общего… не о чем говорить. Вы можете представить безотрадность такого существования? Она была стоиком, а я был иногда несколько нетерпелив. Я досадовал на судьбу за то, что она взвалила на меня. Она не могла жить со мной как жена. Мне было все равно. Естественно, были другие… много других. Не было никого особенного… возможно именно поэтому их было так много. Пока вы понимаете?

— Да, конечно.

— И все еще осуждаете?

— Нет. Я не хочу иметь к вам никакого отношения.

— Она умерла… передозировка опиума. Она часто повторяла, что если боль станет невыносимой, она покончит с собой. Она была женщиной религиозной, и должно быть боль стала практически невыносимой. Иначе она не сделала бы этого. Мы были хорошими друзьями. Она знала, что я ищу утешения у других… и она умерла.

— И вы привезли Марсию Мартиндейл в Грачиный Стан. Зачем?

Несколько секунд он молчал. Я спрашивала себя, почему осталась и разговариваю с ним. Мне следовало бы повернуть коня и умчаться прочь. Однако я не могла противиться желанию остаться. Он сказал:

— Марсия меня забавляла. Она могла быть такой возмутительной. Она всегда играла роль… На сцене и вне. Она забеременела, и под влиянием импульса я предложил ей Грачиный Стан, чтобы она могла укрыться и родить спокойно. Затем она оценила положение дел здесь… жена-инвалид, поместье, которое наследовать могут лишь две девочки… конец имени Веррингеров. Для нее это было словно пьеса. Следовательно, она решила, что ребенок — мой, что она демонстрирует мне, что не бесплодна, и уверяет себя, что если бы я был свободен, я женился бы на ней. Меня это забавляло. Возможно, я не был достаточно серьезен. Она плела свои фантазии, разыгрывала их, и если они ей достаточно нравились, верила в них.

— А потом ваша жена умерла.

— Да. Тогда и начались трудности.

— Я могу это понять.

— Она и вправду верила тогда, что я на ней женюсь. Я уехал в надежде, что ей надоест сидеть в деревне и она вернется в Лондон.

— Но вместо этого она присоединилась к вам.

— Она не присоединилась ко мне. Она могла бы это сделать, если бы знала, где я. Однако я решительно не хотел, чтобы она узнала.

— Но она все-таки уехала, и говорили…

— Говорили! Вы построили что-то против меня на том, что говорили!

— Неужели вы и вправду думаете, что после того, что я узнала о вас, мне нужно прислушиваться к мнению других? Разве у меня нет собственного опыта?

— Вы должны понять, что я действовал таким образом из-за того, что так отчаянно в вас нуждаюсь. Я знаю, что если бы мне это удалось, я открыл бы новую жизнь для вас… для нас. О Корделия, перестаньте быть святошей. Вы не такая. Это фасад, за которым вы прячетесь.

Я отвернулась, но он положил руку на мои поводья.

— Вы должны меня выслушать. Вы должны попытаться понять. Я люблю вас. Я хочу вас. Я прошу вас выйти за меня замуж.

— Высочайшая честь, — сказала я с сарказмом.

— Для меня да, — серьезно заявил он. — Я люблю вас, Корделия. Что бы вы ни сделали, я все равно буду вас любить. Если бы вы убили мисс Хетерингтон и выбросили ее тело рыбам в пруду, я все равно любил бы вас. Такова настоящая любовь.

— Очень трогательно, — сказала я и почувствовала к нему нелепую жалость. И не могла понять, почему. Он выглядел таким сильным, безжалостным, надменным, таким, что мне больше всего неприятно, и однако же, когда он говорил о своей любви ко мне, я почти верила, что это правда. Он был похож на мальчика, который в потемках ищет кого-нибудь, кто мог бы любить и понимать его как никогда раньше не любили и не понимали. Импульсивно я сказала:

— Расскажите мне, что вам известно о местонахождении Марсии Мартиндейл.

— Я ничего не знаю. Я подозреваю, что она в Лондоне с Джеком Мартиндейлом.

— Джек Мартиндейл! Он не был разве ее мужем?

— Своего рода муж.

— Он умер, пересекая Атлантику.

Он засмеялся.

— О, вы слышали эту версию. Есть еще версия, что он погиб на дуэли, конечно, сражаясь за честь Марсии. И другая, когда он погиб на пожаре в театре, после того как спас жизнь многим людям, включая Марсию. Кажется, он вернулся за ее собачкой. Это была очень трогательная история.

— Вы хотите сказать, все это ложь. Вы хотите сказать, что этот ее муж все еще жив?

— Этого я не могу сказать. Я только сказал, что она, возможно, вернулась к нему.

— Она сказала, что возвращается? Не было ли это довольно внезапно?

— Не по ее стандартам. Послушайте меня, Корделия. Это не было мудрым шагом с моей стороны — то, что я позволил ей приехать сюда. Но она была в трудном положении… осталась без работы из-за того, что у нее должен был родиться ребенок. Ей было некуда идти. Грачиный Стан пустовал, вот я и привез ее сюда. Я был в подавленном состоянии. Сильвия, моя жена, очень страдала от сильных болей. Я почти не виделся с ней. Я не считал, что от Фионы поместью будет много толку, а я старею… и по правде говоря сердился на то, что жизнь со мной сделала. Я вел то, что вы назовете беспутным образом жизни в Лондоне, и подумал, что это будет так забавно… Вот я и привез ее сюда. Это было глупостью, потому что она тотчас же начала включать меня в свои фантазии. А потом, когда Сильвия приняла слишком большую дозу, меня резко встряхнуло… И в самый день ее похорон я увидел вас. Я тотчас понял, что это кто-то отличающийся от всех остальных… кто-то возбуждающий меня не только физически, но во всех отношениях, и я начал планировать. Мне казалось, что это было начало новой жизни. Все прочее осталось позади. И тут эта проклятая баба в Грачином Стане.

— Да, — сказала я. — Продолжайте.

— Вы понимаете? Вы принимаете мои чувства к вам?

— Нет. Только то, что в вашей жизни было много женщин и вы считаете, что было бы довольно забавно добавить меня к их числу.

— Правдивы ли вы сами перед собой, Корделия? Я знаю, вы управляете своими чувствами. Будучи хорошей учительницей.

— Мне хотелось бы, чтобы вы прекратили глумиться над учителями.

— Глумиться над ними? Им принадлежит мое глубочайшее восхищение. Наипочтеннейшая профессия. Но я для вас предназначил другую судьбу.