Отравительница - Холт Виктория. Страница 45

Слезы резали его глаза. Он грустил, страдал от боли. Врачи уверяли, что рана не смертельна. Он увидит взятие Руана.

— Луиза! — позвал он; женщина тотчас подошла к нему. — Пусть звучит музыка, давай устроим веселье, танцы — иначе я сойду с ума.

Она обрадовалась перемене в его настроении. Позвала самых остроумных мужчин и женщин, сопровождавших его армию, — друзей Антуана по двору. Луиза легла на кровать рядом с ним, обняла его. Звучала музыка, люди танцевали, рассказывали последние сплетни двора. Антуан чувствовал себя плохо, но благодаря такому отвлечению он мог обманывать себя мыслями о том, что так же полон жизни, как и его гости.

Врач уговаривал Антуана:

— Ваше Величество, вы нуждаетесь в отдыхе. Надо дать ранам зажить.

— В отдыхе! — воскликнул он. — Я не хочу отдыхать. Бездействие вынуждает меня думать, а я не желаю думать. Я хочу слышать смех и шутки. Видеть, как танцуют мои друзья. Слышать их пение. Замолчите, или я велю вырезать вам язык. Не мешайте мне жить, как я желаю.

Развлечения продолжались. Он не отпускал от себя Прекрасную Распутницу.

— Почему бы и нет? — говорил он. — Моя жена не приезжает ко мне. Мужчина должен жить. Мужчина должен любить.

— Нет, Ваше Величество, — заявили доктора. — Ваше состояние не позволяет делать это.

— Пошли вы к черту! — закричал Антуан. — Я знаю, как мне развлечься.

Его армия взяла Руан. Он объявил о своем желании быть внесенным в город в паланкине вместе с Луизой. Он хотел позабавиться, спросить гугенотов, готовы ли они и теперь петь песню о франте!

Его поместили в паланкин, но он не увидел город, поскольку потерял сознание, не добравшись до стен.

Придя в себя, он обнаружил, что снова находится в лагере.

Над ним склонился Лауро.

— Ваше Величество, вам следует приготовиться к встрече с вашим Господом.

— Значит, это так? — сказал Антуан и задрожал, вспомнив о своем состоянии. Он велел очистить палатку от всех, кроме врачей, священника и любовницы.

Открыв глаза, он растерянно посмотрел на оставшихся.

— Я… я…

Ему было трудно говорить.

— Я принял католическую веру, но сейчас, когда мой конец близок…

Ему казалось, что улыбающаяся Жанна пристально смотрит на него своими карими глазами. Я не виноват, Жанна, мысленно произнес он. Я любил тебя. Сначала. Если бы мы были простыми людьми… если бы могли жить в Беарне… вдвоем обрабатывать землю, сажать тутовые деревья, растить их, мы были бы счастливы. Я был бы весел, ты была бы благоразумной супругой. Тебе не следовало отпускать меня от себя. Но ты, королева, сделала меня королем. Я испытывал слишком сильный соблазн. Я стал желать большей власти. Я не знал, чего я хотел. Метался из стороны в сторону.

Наконец он произнес:

— Теперь, когда конец близок, моя душа возвращается к протестантской вере.

— Покайтесь, — поторопили его. — Подумайте о ваших грехах, Ваше Величество. Покайтесь, чтобы войти в Царство Небесное.

Он посмотрел на говорившего и узнал его.

— О, Рафаэл, — медленно промолвил Антуан. — Ты служил мне двадцать лет и лишь сейчас впервые предупредил своего господина о его прискорбных ошибках.

Антуан начал думать о своих грехах, мысленно перечислять их, просить у Бога прощения.

— О, Господи, — сказал он, — если я поправлюсь, я пошлю лютеранских миссионеров проповедовать Евангелие по всей Франции.

Антуан услышал чей-то шепот:

— Уже поздно говорить это.

Да, он понимал. Уже поздно.

— Жанна, — простонал он, — почему ты не пришла? Ты должна была совершить путешествие и находиться возле меня.

Он умер не сразу. К нему пришел его брат, кардинал Бурбон; Антуан попросил этого человека вымолить для него прощение у другого брата, Луи, принца Конде, которого он горячо любил, пока между ними не встала религия.

— Я умру гугенотом! — воскликнул Антуан, думая о Луи и Жанне. — Пусть люди считают меня неискренним. Я хочу умереть в согласии с верой Лютера!

Было решено перевести его в более удобные покои; туманным ноябрьским днем Антуана подняли на борт корабля и повезли по Сене в сторону Сент-Мора. Это было ошибкой, потому что качка усиливала боль; когда его спускали на берег, он понял, что настал последний момент.

Де Гизы послали монаха прочитать молитву; будучи не в силах возражать, Антуан слушал ее. Когда монах смолк, Антуан пробормотал: «Аминь».

Из-за этого де Гизы сказали, что он умер католиком; если бы перед самой смертью он объявил себя гугенотом, это сочли бы естественным поступком Предателя.

В своем укрытии, в Беарне, Жанна получила известие.

Она тупо уставилась в пространство. Это ничего не значит для меня, убеждала себя женщина. Между нами все было кончено. Когда он отказался отдать мне сына, я поняла, что никогда больше не смогу относиться к мужу с любовью.

Однако она должна думать не об Антуане-двурушнике, неверном муже, но о жизнерадостном принце, присутствовавшем на крещении короля Франциска, о ее возлюбленном в серебряном галеоне, похитившем сердце Жанны. Она должна помнить Антуана — возлюбленного и мужа.

По щекам вдовы короля Наварры покатились слезы.

Катрин находилась в ее любимом замке Блуа. Жизнь здесь стала немного более безопасной, чем несколько месяцев тому назад. Города, захваченные гугенотами, постепенно освобождались; она сама уже не была пленницей де Гизов. Она знала, что так и было недавно, хотя они старались замаскировать этот факт.

Теперь она внушила им ощущение безопасности; ей следует сохранять его в де Гизах. Она должна действовать крайне осторожно. Она сделала выводы из важного урока. Она всю жизнь получает горькие уроки, но этот вряд ли забудет.

Катрин радовалась тому, что Франциск де Гиз поглощен войной. Она чувствовала себя лучше в его отсутствие. Сейчас он сражался за Орлеан. Кто знает, что может случиться с ним! Да, он был величайшим воином Франции, но и главным врагом Катрин.

С герцога де Гиза мысли Катрин перескочили на ее сына Карла, короля Франции.

Карл взрослел. Ему исполнилось только тринадцать лет, но этот возраст уже считался немалым для королей из рода Валуа. Скоро придется женить его. Катрин мрачно улыбнулась. Мальчик все еще думал, что он получит в жены Марию Шотландскую. Хотя, возможно, его воспоминания о ней стали смутными. Он менялся. Это следовало ожидать. Он не мог оставаться прежним. Он должен расти. Карл был странным мальчиком с неоднозначным характером. В нем присутствовали черты безумца, они усиливались с годами, нервные припадки случались все чаще.

Однако он, несомненно, обладал умом. Он мог иногда проявлять красноречие, но был излишне впечатлителен. Катрин видела, что лицо мальчика приходит в движение от эмоций, переполнявших Карла во время проповеди или чтения нравившихся ему стихов; его губы подергивались, из глаз текли слезы. Он сам сочинял стихи и из скромности называл их никчемными. Карл проводил много времени в обществе Ронсара. Он дружил с музыкантами — например, со скромным юным слугой герцога Баварского, искусно игравшим на лютне. Король Франции сделал этого мальчика своим хорошим приятелем. Король не отказывал себе в радостях; он мрачнел, хмурился, если кто-то, даже мать, отвлекал его от музицирования или чтения стихов. Он просиживал до глубокой ночи с писателями и музыкантами и бывал в эти часы очень счастлив. Тогда не было следов безумия — только отсутствующий, зачарованный взгляд. Катрин заглядывала к Карлу, окруженному друзьями, и заставала их беседующими тихими, серьезными голосами возле коротких оплывших свечей. Король смотрел на неожиданного гостя и не узнавал свою мать, присутствие которой в любых других обстоятельствах он всегда остро ощущал.

В такие часы воспитатели не могли ничего поделать с ним.

Потом это настроение проходило, и Карла охватывала глубокая меланхолия. Иногда он проводил в постели весь день. Это было верным признаком приближающегося безумия. В полночь его вдруг переполняло неистовое веселье, он будил друзей — не поэтов, а других — и требовал, чтобы они следовали за ним. Он заставлял их надевать маски и брать в руки горящие факелы. Его вид тогда внушал тревогу — глаза Карла сверкали сквозь маску, рот дергался, им овладевало безумие, страсть к насилию. Он выбирался с компанией из дворца и шел в дом одного из своих приятелей, которого избивали до потери сознания. Такое времяпрепровождение мало подходит тринадцатилетнему королю Франции, думала Катрин.