Принц-странник - Холт Виктория. Страница 7

Генриетта-Мария не заходила так далеко в своих рассуждениях о воле Божией, но в любом случае она испытывала большое облегчение от мысли, что ее дочь теперь удалена от ереси и королева как царствующая особа может подумать о браках детей. Среди этих браков на первом месте стояла женитьба принца Уэльского Чарлза, наследника престола.

Он был еще мальчиком, шестнадцатилетним подростком, слишком юным для женитьбы, но принцы обычно женятся молодыми. Генриетта-Мария, у которой было семь пятниц на неделе, беспрестанно просчитывала все возможные на данный момент партии, отбрасывая одни варианты, оставляя другие. В том случае, если Чарлзу суждена жизнь в изгнании, ему лучше всего подошла бы богатая жена, но если он станет королем, речь должна идти о жене королевской крови. Но богатство и в этом случае не помешает: в пользе этого качества королеве пришлось убедиться, оказавшись в изгнании. Она не раз думала, что с ней могло быть, если бы в ней видели не дочь всеми любимого Генриха IV, а, скажем, всего лишь внучку повсеместно презираемого Генриха III. Впрочем, кто бы мог ответить на этот вопрос?

Королева пристально рассматривала сидящую перед ней девушку. Принц Чарлз находился на пути в Париж, и мадемуазель казалась ей наиболее подходящей партией для сына.

Мадемуазель де Монпансье, известная в стране не иначе как мадемуазель французского двора, приходилась Генриетте-Марии племянницей: она была дочерью брата королевы Гастона, графа Орлеанского. К сожалению, мадемуазель сильно задирала нос. Богатейшая из наследниц Европы, кузина юного короля Людовика XIV, она считала себя ко всему прочему еще и неотразимой красавицей, и хотя ухаживания принца Уэльского – пока, правда, в лице его матери – льстили девушке, но она не показывала виду и предпочитала держаться с равнодушием.

Вот и сейчас она небрежно расправила оборки роскошного парчового наряда, подчеркивающего ее великолепную фигуру, и каждый ее жест говорил: она обворожительна, молочно-розовый цвет ее лица восхитителен, а пышные светлые волосы и вовсе бесподобны. Для королевы не были секретом претензии племянницы слыть не только богатейшей наследницей, но и красивейшей девушкой Франции, и сейчас, воочию наблюдая ее замашки, Генриетта-Мария почувствовала, как закипает в душе бунтарский дух, миниатюрные ручки сжимаются в кулаки, а изящная ножка вот-вот готова топнуть.

– Мой сын скоро будет с нами, – сказала королева, сдержав себя. – Я с таким нетерпением жду этого дня.

– Ах, драгоценнейшая тетя, как это, вероятно, прекрасно в вашем положении изгнанницы, томящейся в чужой стране, узнать, что семья ваша ускользнула из рук этих варваров-мужланов.

– В чужой стране? – воскликнула королева. – Мадемуазель, я родилась в этой стране. Я любимая дочь покойного короля Франции.

– Какая жалость, что он умер, так и не увидев вас, – с ядом в голосе сказала мадемуазель.

– Ах! Его смерть была величайшей трагедией для страны. Я закипаю негодованием всякий раз, когда прохожу по Рю де ля Ферроньери, где сумасшедший монах пронзил его сердце кинжалом.

– Драгоценная тетя, вы так сильно переживаете по поводу того, что быльем поросло, хотя у вас столько поводов для переживаний сейчас.

Генриетта-Мария с раздражением взглянула на племянницу. Мадемуазель, надо отдать ей должное, умела наносить удар в самое больное место. Сейчас эта надменная юная красавица напоминала тете, что она, кузина короля, дочь монсеньора Франции – старшего брата короля, проявляла прямо-таки неслыханную любезность, тратя свое драгоценное время на беседу с бедной тетушкой-изгнанницей.

Когда это было необходимо, Генриетта-Мария умела подавить гнев.

– Мой сын очень вырос, он уже совсем мужчина. Говорят, он поразительно похож на своего деда – моего отца.

– Только внешне, надо полагать, ваше величество. Ваш отец, наш великий король Генрих IV, был не только величайшим из королей, но, как всем известно, и величайшим любовником Франции.

– Мой сын тоже будет любить глубоко и со всей страстью души. Есть в нем что-то, что заставляет так думать.

– Остается надеяться, что он не станет по примеру деда источником страданий для своей жены и не будет заводить такое же бесчисленное количество любовниц.

– О, нет, ведь в нем течет и отцовская кровь, а более благородного, более преданного человека, чем мой Карл, невозможно себе представить. Мне, его жене, вы-то уж можете поверить!

– Если так, то вам, дорогая тетя, и в самом деле невероятно повезло с мужем. Когда я стану выбирать мужа, я тоже буду искать в нем прежде всего такое качество, как верность.

– Ваша красота любого заставит быть верным.

– Только не такого человека, как ваш отец, мадам. Он изменил бы самой Венере. И коли ваш сын так похож на него…

– Фи, мадемуазель, он же еще мальчик!

– Юный настолько, что ему еще не время думать о женитьбе?

– Принц никогда не бывает слишком молод для брака.

– А может, пока дела у него не очень хороши, разумнее не спешить. Богатые наследницы охотнее отдают руку и сердце королю, восседающему на троне, нежели изгнаннику, который всю жизнь может прожить в тщетной надежде обрести утерянную его отцом корону.

Мадемуазель небрежно улыбнулась собственному ходу мыслей. Она размышляла о замужестве, но не о браке с юным английским принцем. Генриетта-Мария, слушая рассуждения кокетки, негодовала. Племянница явно мечтала выйти замуж, но не за кого-нибудь, а за своего царствующего кузена, короля Франции.

Людовик XIV, твердо решила для себя Генриетта-Мария, должен быть предназначен другой – а именно, ее дочери Генриетте.

Принцесса Генриетта – она вновь стала Генриеттой с момента возвращения к матери – сразу полюбила брата, стоило ему войти в детскую, где девочка находилась в обществе наставницы леди Далкейт, исхудавшей и бледной после перенесенной болезни, только что с удивлением узнавшей, что вся Франция чествует ее как героиню. Леди Далкейт, женщина серьезная и трезвая, не была расположена наслаждаться похвалой. Она поняла, что королева решила воспитывать ребенка в католической вере, а это противоречило воле короля Англии и его народа. Беспокойство было тем более сильным, что Анна ощущала свою косвенную причастность к новообращению девочки, поскольку именно она доставила малышку к матери.

Но крошка-принцесса не могла знать, какие баталии разыгрываются вокруг нее. Она знала, что у нее есть брат, которого она полюбила, как только он взял ее на руки и сказал, что помнит совсем-совсем маленькой.» Чарлз! Дорогой Чарлз!»– звала она тоненьким детским голоском, а он ласково называл ее своей маленькой сестренкой.» Но, – добавлял он, – Генриетта – слишком длинное имя для такого человечка, а они, как я слышал, хотят прибавить к твоему имени «Анна»в знак уважения к матери Людовика. Это уже чересчур. Моя кисонька… любимая моя, ты будешь моей Минеттой «.

– Минетта? – повторила девочка с восхищением.

– Это имя, которым буду называть тебя я и никто больше, и о нем будем знать только я и ты, моя сестренка.

– Минетта! – кричала она радостно. – Я Минетта! Минетта Чарлза!

Он поцеловал ее и разрешил потаскать себя за длинные темные кудри.

– Уж не знаю, когда снова увижу тебя, Минетта, – говорил он. – Допускаю, что, может быть, и никогда.

– Ты такой большой для брата, – замечала она.

– Это потому, что я самый старший. Мне было целых четырнадцать лет, когда ты родилась.

Она не все поняла и, засмеявшись, прижала его руку к своему маленькому тельцу, чтобы показать, как сильно его любит.

Он в ответ крепко обнял сестру. Как это замечательно быть с кем-то одной плоти и крови. Повторится ли вновь такая встреча, будет ли когда-нибудь вся семья в сборе, в этом он сильно сомневался. Он был еще мальчиком, но вместе с отцом участвовал в бою и знал, что события развиваются не в их пользу. Тихий, даже робкий, он предпочитал общество женщин, но не таких надменных, как его кузина мадемуазель де Монпансье, ему нравились девушки более безыскусные, в первую очередь те, которым он сам нравился, а он нравился, поскольку, не будучи красавцем, излучал обаяние.