Солнечный щит (ЛП) - Мартин Эмили Б.. Страница 30

— Нет споров, — сказал он мрачно, глядя на меня. — Мне говорили в одном из писем использовать безобидную фразу для ее памяти. Не важно, ведь памятника не будет. Она не мертва, и я сохраню это.

Я опустился на второе кресло.

— Как долго это длилось?

— Четыре недели, — сказал он. — Тогда я получил первое письмо. В нем говорилось назначить Кимелу ашоки перед моей коронацией, следовать ее советам при дворе.

— Иначе что? — спросил я.

— Иначе они убьют Тамзин.

— Ты уверен, что она точно у них?

— Да, — он выудил из кармана маленькую цепочку с ключами и золотой браслет с янтарными кабошонами. — Они прислали ее си-ок с первым письмом.

— Это точно ее? Не подделка?

— Нет, — он перевернул браслет. У застежки, неуместные среди золота и янтаря, были три поцарапанные стеклянные бусины, похожих на обычные, которые я видел на браслете госпожи Фалы — зеленая, голубая и желтая. — Тамзин дал право на си мой отец, но она не взяла новый, а сохранила тот, который ей дали родители. Ювелир добавил янтарь, но они не смогли повторить стеклянные кусочки, которые носит обычный народ, — он сжал браслет, защищая его. — И ее подпись на всех письмах?

— Можно увидеть первое? — спросил я.

— Нет, — он посмотрел на меня. Его голос был твердым. — Его нет.

— Ты его уничтожил.

— Нет, кто-то забрал его. Я получаю письма, они у меня на день, а потом пропадают. Кто-то забирает их. Я думал, что куда-то сунул первое, искал часами. А потом второе пропало из выдвижного ящика тумбочки у кровати ночью. Третье я спрятал, — он указал на изящный колчан на стене, он был вышит, полон стрел с черно-синим оперением. — Оно было там три дня, а потом пропало. Кто-то приходит и забирает их из моей комнаты. Мои слуги не знают, кто, — его лицо было белым, как береза. — Но не в этот раз. Я буду сидеть и ждать всю ночь с письмом в руке, с мечом в другой руке, — он вытащил конверт из-под камзола, крепко сжал его.

— Это недавнее?

Он кивнул с серьезным видом.

— Пришло во время Бакконсо.

Я вспомнил записку, которую он читал, когда я подошел — конечно, он сорвался от моих слов.

— Можно посмотреть?

Он задумался на миг, отдал ее мне. Его имя было написано на конверте грубой рукой. Пятно воды размыло последние буквы. Я вытащил пергамент. Он был в пятнах. Две строки тем же почерком.

Назначение ашоки нельзя отменить.

Следи за этим.

А вниз другим почерком, немного неровным, значилось:

Тамзин Моропай

М в ее фамилии была с острыми углами, словно ее рука дрожала, пока она писала это.

Словно ей было больно.

— Уверен, что это ее почерк? — я посмотрел на нее. — Они не подделывают ее имя?

— Да. Нет… Я не… — он потер глаза. — Это важно? Я бы так рискнул?

Он словно спрашивал себя, а не меня. Огонь трещал в камине, пламя сияло на золотой шпильке в его волосах, на лазурите его си-ока, на янтаре браслета Тамзин в его пальцах.

— Она не просто друг? — спросил я.

Он молчал, все еще закрывая глаза рукой.

— Я был дураком, — сказал он.

Я посмотрел на письмо, а потом на него.

— Яно. Я могу говорить на восточном? Мне нужно убедиться, что я все понял.

— Ра, — хрипло ответил он, его восточный был идеально звучащим.

— Этули, — поблагодарил я его. — Скажи, если я понял не так. Эта женщина, Тамзин, была прошлой ашоки, говорящей правду, обладающей серьезным навыком.

— Да.

— И ты ее полюбил? Когда?

Он вздохнул и опустил руку, смотрел на потолок.

— Два года назад. Когда я услышал, как она поет «Солнце и дождь», перед тем, как она пришла в замок, желая стать ашоки. Но я молчал, потому что она… она делала меня таким… куас… — он выругался и потер лицо и растрепал волосы. — Прошлый ашоки, которого я слушал, пока рос, пел о сильной Моквайе, первой в промышленности, величайшем народе на западе. Моя бабушка назначила его до моего рождения. А потом она умерла, а через несколько лет умер и ашоки, и мой отец назначил Тамзин. И она пела… то, о чем я ни разу не слышал.

— О работорговле?

— Позже, да. В первый год ее послание было общим. Опасность смешивалась с нашим успехом, она пела о лжи себе, о том, что нужно было понять свою цель. Я не слышал такого. Это было как… — он убрал ладонь с лица, словно поднял вуаль.

— Как это воспринимал двор? — спросил я.

— Некоторые очень хорошо. Люди, которые работают в Толукуме, которые торгуют со странами без рабов, которые помогают бедным в нашей стране, помогают детским домам, приютам. Они ощутили, что Тамзин говорила правду, которую всегда опускал прошлый ашоки. Но другие, конечно, особенно те, чья промышленность зависит от рабов… — я вспомнил министра Кобока. — У нее стали появляться враги при дворе. Они есть у каждого ашоки, конечно, но ее становились все громче. Я не хотел признаваться в чувствах, потому что не хотел… как вы говорите? Топить корабль?

— Раскачивать, — я кивнул. — Когда все изменилось между тобой и Тамзин?

— Может, год назад, во время Квални Ан-Орра. Народ спешил к балконам, чтобы увидеть радугу, все шептали Молитву красок. И я так делал, встал у перил, а потом понял, что рядом со мной был кто-то еще. Я обернулся и увидел ее, — он повернул си-ок с янтарем, глядя, как свет мерцал на камнях. — Она смотрела на небо, улыбнулась и сказала: «Забавно, как мы делим ее на двенадцать частей. Люди любят все упрощать, когда правда…». Прости, не помню слово. Опоко — когда все краски сливаются без брешей?

— Спектр, — сказал я.

— Да, спектр. И я сказал: «Да, и я такое чувствую. Мы все упрощаем», — и мы заговорили. И я узнал, что она была не такой пугающей, как я думал. — Умная, да, и уверенная, но дружелюбная и спокойная.

— И все закрутилось? — сказал я.

— Все… закрутилось…

Я исправил фразу:

— У вас развились отношения.

— Да, случайно. Икуа, — он стал запинаться на восточном. — Мы были скрытными. Так мы думали. Мы были осторожны, и я все еще не понимаю, как… как кто-то узнал, — он потер глаза. — Это необычно, чтобы ашоки и принц полюбили друг друга. Многие ашоки не заключают браки. Король или королева еще не были в браке с ашоки. Это не незаконно, просто… не мудро. Так ашоки будет предвзятым. Мы знали, что при дворе поднимется шум, так что согласились действовать медленно и осторожно пару лет, а потом уже принимать серьезные решения. Мы были на публике просто знакомыми, скрывали письма… и одни мы оставались только на еженедельных встречах, когда она помогала мне писать письма принцессе Элоиз.

— Кто-то мог увидеть вас в это время? — спросил я.

Его уши покраснели, и я понял, что угадал — они на тех встречах не просто набрасывали письма.

— Вряд ли, — твердо сказал он. — Я встречаюсь с разными людьми один на один, и мы проводили встречи так же. Не думаю, что кто-то мог заподозрить, что мы занимались там чем-то необычным, — он покачал головой. — Но не важно, как мы… это делали. Кто-то узнал, кто-то, кто боялся влияния Тамзин на меня. Потому я не знаю, кому доверять — это мог быть кто угодно. Если я обращусь за помощью не к тому человеку, или если обвиню не того, все может обернуться так, что ее убьют. А я не могу… я не могу ничего делать, пока не узнаю…

Он стал снова сбиваться, но раздражение в голосе было понятным. Его пальцы невольно потянулись к рапире у стола, словно он хотел вонзить ее в скрытого врага.

Я прижал пальцы к коленям и перешел на моквайский:

— Мне жаль слышать все это, Яно, правда, и мне жаль, что это создало такое фиаско для вас. Но я с этим не связан, как и посол с принцессой. Потому я хочу прояснить кое-что перед нашим отбытием.

Он поднял голову со спинки кресла.

— Отбытием? Почему вы уезжаете?

— Причин много, и одна из них — негативный прогресс переговоров о дороге в Феринно. Но другая — болезнь принцессы Элоиз. У нее дождевая лихорадка.

— О, — он испугался. — Мне жаль слышать это, — и он звучал искренне. — Она не может выздороветь тут? Мой личный лекарь вам поможет.