Римский карнавал - Холт Виктория. Страница 23

Он испытывал громадное наслаждение и печаль, вспоминая о толпах народа, сходившихся на Пьяцца дель Пополо посмотреть состязания коней без всадников. Как он любил эти соревнования, как кричал от радости, видя, что коней выпустили на арену, к каждому привязаны куски металла, чтобы создать шум, пугающий животных и понуждающих их все быстрее скакать галопом; еще сильнее подгоняло коней адское изобретение — шпоры, сделанные в форме груши, тяжелые, прикрепленные между холкой и лопатками, более тяжелый конец которых имел сеть острых шипов, причинявших животным при малейшем движении боль. Обезумевшие лошади, мчащиеся по арене, представляли собой незабываемое зрелище, которое никак нельзя было пропустить. Ему очень хотелось прогуляться по Виа Фунари, где жили веревочники, по Виа Канестрари, где жили корзинщики, по Виа деи Серпенти; он мечтал взглянуть на Капитолий и вспомнить о героях Рима, которых увенчали там славой, увидеть скалу, с которой сбрасывали осужденных; посмеяться над старой пословицей, что слава — не больше чем краткий путь к бесчестью, и ответить, что это так, но только не для Борджиа, не для сына папы!

Все это называлось Римом, городом, в котором он вырос. Каким же несчастным он чувствовал себя, когда его отсылали отсюда!

Джованни горел желанием отложить отъезд. Он безудержно предался удовольствиям. Он бродил по улицам с компанией близких друзей, и не было ни одного человека — будь то женщина или мужчина — который остался бы в безопасности, если вдруг привлек внимание Джованни.

Он посещал самых скандальных известных куртизанок. Посещал район Понте в их сопровождении. Ему нравились куртизанки; они были многоопытны, как и он; но он не оставался равнодушен и к молоденьким девушкам. Самым же любимым его занятием было соблазнять или брать силой невест перед свадьбой. Он понимал, что никогда не станет хорошим воином, и инстинкт подсказывал ему, что Чезаре, сам далеко не трус, знает, что в характере брата есть подобная черта, и негодует по поводу несправедливости, заставившей его стать священнослужителем, а Джованни — солдатом.

Всеми силами Джованни старался скрывать свою слабость, а как же можно сделать это лучше, чем проявить жестокость по отношению к тем, кто не может дать такой же ответ? Если он насильно увезет невесту накануне ее свадьбы, кто осмелится пожаловаться на любимого сына папы? Подобные приключения помогали забыть свое чувство неполноценности и, он чувствовал, создавали у жителей города представление о нем как об искателе приключений.

Среди его приятелей был один, который вызывал у Джованни особый восторг. Это был турецкий принц, которого папа держал в Риме как заложника. У Джема была необычная внешность; его азиатские манеры забавляли Джованни; он носил живописный турецкий костюм; из всей компании он был самым хитрым и расчетливо жестоким.

Джованни подружился с Джемом, их часто видели в городе вместе. Джованни появлялся в турецком костюме, который очень шел ему, а темноглазый Джем только подчеркивал красоту золотоволосого юноши.

Они вместе находились в свите Александра, посещавшего церкви. Люди удивлялись двум знатным господам, одетым в тюрбаны и яркие восточные костюмы, верхом на лошадях одной масти.

Больше всего ужасало людей, что Джованни находился в обществе турка, ведь турок — неверный; но Джованни настоял, чтобы его друг сопровождал его в церковь, а того только забавляли испуганные взгляды людей, когда он медленно шел мимо, и все знали, что скрывается за ленивой походкой восточного принца. Он переводил взгляд на красавца-герцога, проницательным взглядом смотревшего на толпу в поисках самых прекрасных молодых женщин, запоминая, где их можно найти, и показывая глазами на них Джему, которому вменялось в обязанность обдумать похождения следующей ночи.

В этом азиате, который умел устраивать странные оргии, отличавшиеся расчетливой жестокостью и невероятным эротизмом, Джованни нашел подлинного товарища.

Это была вторая причина, по которой он не хотел покидать Рим.

Александр слышал жалобы на сына, знал, что людей приводит в замешательство появление Джованни в турецком костюме, но он только качал головой и снисходительно улыбался.

— Он еще так молод, ему просто не дает покоя энергия и веселый нрав.

Александр с такой же неохотой отпускал сына в Испанию, с какой его любимому Джованни не хотелось ехать туда.

Лукреция сидела вместе с Джулией, перед ней лежала вышивка, и девушка улыбалась, глядя на нее. Она любила вышивать золотом, алыми и голубыми нитками по шелку. Склонившись над работой, она выглядит, думала Джулия, словно невинное дитя. А Джулия испытывала за вышиванием некоторое нетерпение. Теперь Лукреция была замужем, и хотя свадьба была только формальной, она не имела права выглядеть таким ребенком.

Лукреция, размышляла Джулия, совсем непохожа на всех нас. Она сама по себе. Она напоминает своего отца, хотя ей еще не хватает его мудрости и знания жизни; она точно так же, как он, отворачивалась от всего неприятного и отказывалась верить в то, что оно существует; помимо этого, она обладала терпением. Я не сомневаюсь, что она извиняет жестокость людей, словно понимая, что заставляет поступать их жестоко. Это одна из ее странностей, потому что сама Лукреция никогда не бывает жестокой.

В то же время Лукреция тревожилась, находясь в компании с Джулией. Она знала, что подруга ненавидит Чезаре и Джованни; в их присутствии она всегда чувствовала себя неловко, а теперь поняла, что они хотят вытеснить ее с ее позиций. Как женщина она была для них недосягаема. Ведь она была любовницей их отца, связь между Джулией и папой оказалась на редкость прочной, он относился к ней не так, как к своим мимолетным увлечениям. Именно поэтому его сыновья, испытывая к ней сексуальное влечение, какое в них вызывала любая красивая женщина, вынуждены были уважать ее. Их самолюбие задевало то, что в доме оказался посторонний человек, который мешал делать им все, что они пожелают, этим отчасти объяснялось высокомерие, с которым они вели себя по отношению к Джулии. Над братьями возвышался папа, — он был источником всех милостей; и хотя он казался самым снисходительным отцом, самым щедрым дарителем, между ними существовала некая граница, которую они не осмеливались преступить.

Именно такая ситуация складывалась в отношении Джулии, и им ничего не оставалось делать, как презирать ее. Постепенно они рискнули ослабить или, в случае большой удачи, свести на нет ее влияние.

Она знала, что они разыскивают самых красивых девушек в городе и отводят их к Александру (тот никогда не интересовался молодыми приятелями своих сыновей). Папу очень привлекла некая испанская монахиня, которую как-то привел в своей свите Джованни, в результате чего святой отец стал так занят, что ему некогда было видеться с Джулией в течение нескольких дней.

Джулия кипела от гнева, она знала, кого винить.

Ей, такой порывистой, хотелось ворваться в апартаменты Александра и рассказать о кознях Джованни, но так поступать было бы глупо. Как бы ни любил он свою юную красавицу, действительно стараясь ни в чем не отказывать ей, как и всякой хорошенькой молоденькой девушке, все же был единственный человек, о котором папа заботился и думал больше, — его милый Джованни.

И если испанская монашка оказалась в самом деле такой прелестной, он должен чувствовать еще большее нетерпение и останется недоволен, если Джулия начнет ругать Джованни. Вероятно, Александр разных женщин любил по-разному, но его любовь к детям оставалась неизменной.

Глядя на прелестное юное личико, склонившееся над вышивкой. Джулия хитро начала:

— Лукреция, меня беспокоит Джованни. Лукреция широко открыла свои невинные глаза от изумления.

— Тебя беспокоит Джованни? Я полагала, ты недолюбливаешь его.

Джулия улыбнулась.

— Мы подтруниваем друг над другом… как и подобает брату с сестрой. Не могу сказать, что люблю его так же, как ты. Я никогда так слепо не обожала своего брата.

— Думаю, ты очень привязана к своему брату Алессандро.