Поднятые до абсолюта (СИ) - Денисова Ольга. Страница 23
По льду сани пробежали резво и легко, а перед подъемом хозяин сошел на снег и взял коня за повод. Зимич помахал ему рукой, и лицо хозяина осветилось улыбкой. Чего Зимич себе навоображал? Так может улыбаться только хороший человек.
— Поможешь? — крикнул Айда.
Зимич кивнул и побежал вниз: надо было подтолкнуть сани.
— Ну что? Протрезвел? — подмигнул ему Айда. — Не надо бы без шапки ходить по такому морозу. Ты еще не совсем от горячки оправился, можешь опять свалиться.
— Ничего. Не свалюсь, — усмехнулся Зимич, толкая сани вверх.
— Смотри. Значит, пить больше не будем, я правильно понимаю?
— Ну… Я, в общем-то, не против… Но…
— Не будем, не будем, — засмеялся хозяин, — хватит пока.
Когда он смеялся, глаза его превращались в щелочки, а лицо не казалось беззащитным, как это бывает у других людей.
29–30 апреля 427 года от н. э.с
Весь следующий день Йока размышлял над словами чудотвора: старая росомаха выставит мальчишку дураком… И чем больше он думал, тем ясней представлял учителя истории приносящим извинения своему ученику. Инда Хладан прав: глупейшая ситуация! Сохранить лицо в таком положении, выглядеть независимо и невозмутимо будет очень и очень трудно. И, пожалуй, действительно придется извиняться в ответ. Глупейшая ситуация!
Воображение Йоки зацепилось за сравнение их войны с поединком. С обнаженными остриями шпаг. Он еще несколько минут тешил свое самолюбие мыслями о вызове и поединке с Важаном, но с самого начала понимал, что это детство и мальчишеская заносчивость.
А потом сел писать письмо.
Ни один урок он не готовил с таким тщанием: в письме не только не могло быть ни одной ошибки — каждое слово в нем следовало выверить с особым вниманием. Не более одного абзаца: короткая записка, которую можно передать с привратником, подъехав к воротам.
«Многоуважаемый господин Важан!»
Нет! Йока вычеркнул «многоуважаемый» и заменил его на «достопочтенный». Получилось слишком нарочито, и Йока остался доволен: пусть учитель истории гадает, смеется над ним ученик или нет.
«Мой отец потребовал от Вас публичных извинений…»
Йока почесал лоб деревянным кончиком ручки. Нет.
«Мне стало известно, что Вы собираетесь…»
Нет.
«Я бы хотел избавить Вас от неприятной обязанности извиняться передо мной в присутствии публики: это наше с Вами дело и никого, кроме нас двоих, не касается».
Ему понравилось, и он обмакнул ручку в чернила, чтобы продолжить:
«Прошу принять меня для выяснения отношений…»
И снова не так.
«Прошу у Вас аудиенции с целью выяснить наши отношения без посторонних».
Теперь надо добавить «немедленно», потому что Важан может подумать, будто Йока станет ждать его у ворот! Но это слово показалось ему слишком грубым, и он приписал:
«Мне было бы удобно сделать это прямо сейчас».
Еще несколько минут он потратил на подпись: ему не приходилось подписывать документы, но он давно придумал себе красивый росчерк (не хуже, чем у отца!) и теперь намеревался воспроизвести его в точности с задуманным.
Йока полюбовался на результат: надменно, холодно, но уважительно. Своей гербовой бумаги у него еще не было, но он воспользовался бумагой и конвертом отца — стащил в библиотеке, где отец обычно работал вечерами. Переписал записку начисто и запечатал конверт сургучом и собственной печаткой, выплавленной еще год назад из олова. Отец о существовании печатки не подозревал.
Дара нашел в справочнике адрес профессора Важана без труда — тот жил всего в двух лигах от Светлой Рощи — и пообещал Йоке вернуться из города к одиннадцати часам, чтобы отвезти его туда на авто. Глаза у Дары были хитрые и смеющиеся, словно он знал, что Йока задумал. Йока любил Дару: шофер никогда не выдавал родителям его секретов и никогда не докладывал о шалостях, о которых отцу и маме знать не следовало.
Все утро следующего дня Йока провел в гардеробе, выбирая подходящий костюм. Фрак показался ему чересчур торжественным, куртка — слишком детской. В конце концов он остановился на светло-серой тройке: не так нарочито, но очень солидно. Бежевый плащ, соответствующий погоде, дополнил представительный облик. Черные лаковые ботинки сделали его похожим на модника, и Йока надел светлые туфли, подобрал к ним перчатки и подумал о шляпе. Своей шляпы у него еще не было, и он спустился в гардероб отца.
Там-то — за примеркой шляпы — и застала его молоденькая приходящая горничная.
— Ой, не могу! — захихикала она, прикрывая рот рукой. — Ну прямо взрослый дядя!
Йока сорвал шляпу с головы, швырнул ее на полку и бегом вернулся к себе. Но не прошло и пяти минут, как в комнату к нему постучался дворецкий.
— Наш мальчик собирается совершить светский выезд? — с улыбкой спросил он, хотя Йока не хотел, чтобы тот входил.
— Мне надо нанести визит учителю, — сдержанно ответил Йока.
— Тогда рубашку надо взять на тон темнее, галстук чуть тоньше и завязать его свободней. И, конечно, никаких шляп: ты же не хочешь, чтобы над тобой смеялись? Кстати, туфли я бы взял не эти, а вот те, — дворецкий показал на чуть более темную пару.
Йока думал, что Сура захочет его одеть так, как обычно одевал на выезд в гости или в театр, но ошибся: к одиннадцати часам из зеркала смотрел не мальчик, а блестящий молодой человек, чуть небрежный и раскованный. Левая рука на косынке пряталась под полой расстегнутого плаща, придавая образу ореол романтичной грусти. Волосы, причесанные с особым тщанием, лежали так, словно их встрепал порыв ветра, и непокрытая голова выдавала человека, свободного от условностей.
А главное, Йока не только выглядел, но и чувствовал себя раскованно. Словно родился в этом костюме. И расстегнутая верхняя пуговица на рубашке особенно радовала его и добавляла ощущения непринужденности.
Сура оказался проницательным и очень неглупым человеком, а Йока-то считал его чопорным и занудным старикашкой! Ведь он не знал ни о письме, написанном накануне вечером, ни о войне между Йокой и Важаном (хотя, наверное, догадывался), но сразу понял, как ученику лучше всего появиться перед учителем вне школьных стен!
Дара просигналил снизу, и Йока, сунув конверт с сургучной печатью в карман плаща, сбежал вниз по лестнице. Но не так, как бегают мальчишки, а как спускаются блестящие молодые люди. Каблуки туфель отчетливо, но негромко стучали по ступеням, а на каменном полу крыльца клацали, словно кастаньеты.
— Хорошо выглядите, господин Йелен, — улыбнулся Дара и даже вышел из авто, чтобы открыть дверцу, хотя всегда называл его Йокой и дверей перед ним никогда не открывал.
Йока кивнул и уселся на заднее сиденье. Сура, вышедший на крыльцо, прищелкнул языком и подмигнул шоферу.
Они подъехали к воротам усадьбы Важана в полдень. Кованая ограда издали бросалась в глаза тонкими и острыми пиками решетки, что блестели на солнце холодным металлическим глянцем, словно предупреждение об опасности. Листья сирени, росшей вдоль ограды, только-только начали разворачиваться и просвечивали на солнце ядовито-яркой зеленью.
На этот раз Дара вышел из авто не улыбаясь и распахнул заднюю дверь церемонно, как положено шоферу знатного семейства. Йока снова спрятал левую руку, подвешенную на косынке, под плащ, вышел из авто и осмотрелся: и ворота, и калитка рядом с ними оказались запертыми. За сиреневыми кустами, возле центральной аллеи стоял маленький деревянный дом, в котором, видимо, жил привратник, но он не спешил выйти Йоке навстречу. Йока посмотрел под ноги: не кидать же камушки в окно, как он это делал, когда хотел выманить из дома кого-то из друзей!
— Йока, позвони в звонок, — шепнул Дара, глядя на его замешательство. — На воротах есть звонок.