Война. Часть 1 (СИ) - Кротов Сергей Владимирович. Страница 14

— Старшина, — хрипит Рычагов, поглаживая бок, — дай гранату, я в плен не хочу.

— А вы, товарищ майор, умеете с ней обращаться? — проводит он рукой по мокрому лбу, размазывая грязь.

— Нет, ты мне расскажи.

Старшина подсаживается рядом с лётчиком и вытаскивает из подсумка зелёную гранату с ребристой рубашкой.

— РГД-33, — заученным тоном, как на занятиях, начинает он, — осколочная наступательно — оборонительная граната…

«… Знания из будущего — вещь безусловно полезная, но не абсолютная. Чтобы превратить их в новое оружие, боевую технику, боеприпасы и снаряжение, необходим труд сотен тысяч учёных, инженеров и рабочих. Один в поле не воин. К тому же ещё не факт, что моё вмешательство в ход истории пойдёт на пользу стране: а ну как в решающий момент не разоблачённые в 37-ом предатели ударят в спину? Или средств у страны (которые по моему требованию направлены на радиопромышленность) не хватит на производство пушек, патронов или взрывчатки, на обучение войск. Легко представить себе картину, когда полуграмотный командир запрещает включать рацию, чтобы не навести на штаб бомбардировщики врага. Да даже и представлять не надо: именно так поступали они здесь в Приморье, пока, вступивший в командование, Апанасенко ни издал приказ о борьбе с „радиобоязнью“. А может случиться ещё более худшее: знания попадут к врагам, которые быстрее смогут пустить их в дело против нас… А что если смерть в грядущем бою — единственная для меня возможность сделать что-то действительно нужное и достойное»?

— Вот так поворачиваете чеку на рукоятке, товарищ майор, видите красненький значок появился на рукоятке? Всё, граната готова к бою: теперь, когда вы замахнётесь для броска, ударник, значит, накалывает капсюль запала и остаётся четыре секунды до взрыва…

«Две гранаты, две винтовки, два нагана… не рано ли я начал умирать? Ну хорошо, обложили они с фронта и тыла, отрезали от берега, но вверх-то по склону путь сто процентов свободен! Даром что, в конце его окопавшиеся на вершине самураи… Ничего, нам бы хоть ещё пару часов продержаться, а дальше уже начнёт смеркаться».

— Ты давай покороче, времени мало…

— Эй, хлопцы, — вдруг в тишине раздался низкий зычный голос, — к вам обращается атаман Семёнов, слыхали о таком?

Рука лейтенанта тянется к кобуре.

— Тихо, все, — грозно шепчу зашевелившимся было соратникам и уже во всю глотку, — ну слыхали и чо?

«Атаман Семёнов, — в голове возникает ориентировка, которую дала мне прочесть Оля перед отъездом в Ворошилов, — что там было в конце?… С 1932 года в Маньчжоу-Го, с 1934 — в Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурии (БРЭМ), по сути японском центре подготовки разведывательно-диверсионных групп из числа белоэмигрантов для заброски на территорию СССР. Встречался с главой японской мисси в Харбине генералом Андо».

— А то, — срывается атаман на грозный тон, но тут же берёт себя в руки, продолжая вкрадчивым голосом, — что я от лица маньчжурского командования предлагаю вам сдаться. Хватит лить православную кровь. Гарантирую жизнь и свободу всем, кроме комиссаров…

— Значит так, — быстро перемещаюсь к Рычагову и призывно машу рукой Мошляку, — как старший по званию, временно принимаю командование на себя. Лейтенант и майор ползком вот по этой ложбинке скрытно поднимаются наверх с собой у вас только по пистолету, мы со старшиной остаёмся на месте. Я начинаю переговоры с Семёновым, чтобы дать вам время на подъём. Затем по моей команде мы бросаем по гранате и догоняем вас. Всё, выполнять.

Старшина вновь ставит гранату на предохранитель и протягивает её мне.

— А не врёшь? — перекладываю наган в карман и беру в руку гранату, — много чего про тебя рассказывали.

— Больше верь комиссарским байкам, атаман Семёнов простых подневольных солдат не трогает. Так есть среди вас комиссары, аль нет?

— А если правду баешь, атаман, то приведи кого-нить из наших, что в лагере захватил, пусть они подтвердят.

С минуту из лощины не было слышно ни звука.

— Послал за вашими… Слышь, солдат, ты зря время тянешь… не вырваться вам отсюда. Выдавай своих краснопузых и лети на свободу белым лебедем. Напрягаю зрение, чтобы разглядеть склон сопки в направлении, куда уползли Мошляк с Рычаговым, ни одна веточка не колышется.

— Старшина, давай потихоньку за нашими… — шепчу напарнику.

— А нету у нас здеся партийных… — я ложусь на землю делаю руки рупором, направляя голос в сторону озера, — вышли все, последний, лейтенант, в болоте утоп, я тут за старшего — красноармеец Аниськин.

— Брешешь, Аниськин, — голос Семёнова снова становится жёстким, — ещё двое должно остаться: лётчик-майор и комбриг, что на аэроплане летели.

«Не понял, они что труп не нашли»?

— Собака брешет… — добавляю драматизма в голос, — комбрига того нынче ночью убило, мы с ним в секрете были, так ему пуля всю черепушку разнесла, там его и оставил. А лётчик — ранетый, отстал от нас где-то уже поутру…

Старшина длинной винтовкой с примкнутым штыком цепляет ветки кустарника, оступается и сползает в соседнюю воронку. В это же мгновение снизу по зарослям орешника, где мы прятались, короткими очередями начинают бить два пулемёта, сверху на голову сыпятся срубленные свинцом ветки.

«К земле огнём прижать хотят… поближе подобраться под его прикрытием… выходит, это не я тут время тянул, а они ждали пока отставшие ручники подоспеют».

Краем глаза, как при замедленной съёмке, вижу, как крепкая фигура старшины поднимается над землёй, рука с зажатой в ней гранатой идёт назад и тут же — резко летит вперёд. Взгляд напарника следующую секунду ещё провожает её, пущенную по дуге в сторону пулемётов, но вдруг какая-то невидимая сила бьёт бойца в грудь и, как сломанный манекен, отбрасывает его назад и вниз. Взрыв гранаты происходит в то же мгновение, как голова старшины скрывается из виду. Пулемёты сразу замолкают, я, пользуясь возникшей паузой, ныряю в воронку старшины, чтобы застать последний толчок его сердца, заливающего алой кровью продырявленную гимнастёрку, и последнее движение глаз с расширенными зрачками в мою сторону.

— Банзай! — Раздаётся совсем рядом.

Торопясь, кручу рукоятку и ставлю гранату на боевой взвод, резко отвожу руку в сторону, рука чувствует легкий щелчок ударной пружины…

Поднимаюсь на ватных ногах, вижу совсем рядом нескольких, поднявшихся на колени самураев, меня ведёт вперёд…. граната выскальзывает из мокрой ладони, шлёпается на землю и катится под откос в сторону японцев. Кто-то раскалённым прутом протыкает меня насквозь, падаю навзничь на старшину и до взрыва успеваю увидеть быстро падающее на меня черное небо.

— По сторонам гляди… — недовольно шипит Оля, глядя на тяжело дышащего ей в спину моряка.

Они только что проплыли полкилометра, в основном под водой, и пробежали метров триста в гору и, обшарив всё неподалёку, оказываются на небольшой полянке. Нагнувшись, девушка достаёт из сброшенного с плеча мешка спортивное трико и в два-три приёма быстрыми сильными скручивающими движениями досуха выжимает одежду, остро пахнущую болотом. Бойченко застывает, ослеплённый новым ракурсом прекрасного женского тела.

— Кому сказала…

Старшина, очнувшись, лезет в свой мешок, достаёт полотняные штаны не выжимая воды суёт ногу в широкую брючину, вторая нога скользит по камню, и он шлёпается на задницу. Через минуту, облачившись в форму и подняв глаза, он с сожалением видит уже одетую девушку, застёгивающую под коленом ремешок от ножен.

— Держи… — Оля поднимает с земли прорезиненный контейнер, расслабляет застёжки и достаёт оттуда два револьвера с длинными цилиндрическими насадками на стволе.

— Сухие… — удивлённо протягивает Бойченко, принимая один из них и две коробки с необычными остроносыми пулями.

— Заряжай, быстро… — из контейнера появляется небольшой чёрный фонарик с непрозрачным фильтром.

— Где наши? — девушка напрягает зрение чтобы разглядеть ещё тусклые в сумерках огоньки на противоположном берегу озера.