В Ночь Седьмой Луны - Холт Виктория. Страница 2

Из того времени мне вспоминается удивительное чувство безопасности. Мне никогда не приходило в голову, что что-то может измениться. Я всегда буду гулять с отцом и слушать его рассказы о студенческих днях. Он говорил о них с гордостью, но без тени сожаления. Я любила слушать его, когда он рассказывая с благоговением об учебе в Боллиоле; мне казалось, что я так же, как он, знаю этот колледж, и я понимала его планы провести всю жизнь в его стенах. Он с гордостью рассказывал мне о выдающихся личностях, учившихся в колледже. Мама говорила о своем детстве и пела мне песни, подбирая слова к любимым мною мелодиям Шуберта и Шумана. Она делала маленькие зарисовки леса, и мне казалось, что они обладают колдовским воздействием. Мама рассказывала мне истории о троллях и дровосеках, старые легенды, дошедшие от дохристианских времен, когда люди верили в богов Севера: Одина, Отца всех людей, Тора с молотом и прекрасную богиню Фрейю, в честь которой один из дней назвали Фраейтагом (пятница – нем.). Странное очарование открывалось для меня в ее словах.

Иногда она рассказывала о Даменштифте в сосновом бору, где ее обучали монахини; временами она переходила на немецкий, и постепенно я неплохо стала говорить на этом языке, хотя никогда не считала себя двуязычной.

Самой заветной ее мечтой было послать меня на учебу в это заведение, где она была так счастлива. «Тебе там очень понравится, – говорила она мне, – высоко в горах, покрытых соснами. Горный воздух укрепит твое здоровье, а по утрам летом ты будешь завтракать на открытом воздухе – запивать ржаной хлеб свежим молоком. Это так вкусно Монахини будут добры к тебе. Они научат тебя быть счастливой и много трудиться. Я всегда хотела, чтобы ты этому научилась».

Так как желания моего отца всегда совпадали с желаниями матери, я поехала в Даменштифт и, избавившись от ностальгии по дому, стала получать удовольствие от тамошней жизни. Лес скоро очаровал меня, хотя это очарование таилось во мне и прежде. В том возрасте у меня было не много наклонностей, и я без труда привыкла к новой жизни и моим спутницам. Моя мать подготовила меня к этому, и ничто не вызвало у меня удивления. Здесь обучались девушки со всей Европы: шесть англичанок, включая меня, более дюжины француженок, остальные были немки из различных маленьких немецких государств, в центре которых находилось наше заведение.

Мы скоро сдружились. Говорили по-английски, по-французски, по-немецки; простая жизнь пришлась всем по вкусу; дисциплина была строгой, но мы быстро разобрались, кто из монахинь поуступчивей, и научились этим пользоваться.

Скоро я почувствовала себя счастливой в монастыре и провела там два беспечных года, включая даже каникулы, потому что поездки домой были нашей семье не по карману. В монастыре на каникулы всегда оставались шесть или семь девочек, и мы не скучали, оставшись в одиночестве. Мы украшали зал хвойными ветками из леса и пели псалмы, украшали часовню на Пасху, или устраивали летом пикники в лесу.

Я освоилась с новой жизнью. Оксфорд с его башнями и шпилями казался очень далеким до того дня, когда я узнала, что моя мама опасна больна и мне надо ехать домой. К счастью, это было, летом и друзья отца, мистер и миссис Гревилль, путешествовавшие по Европе, забрали меня с собой домой. Когда я приехала, моя мать уже умерла.

Все изменилось: отец постарел лет на десять, он стал рассеянным, как будто не мог оторваться от счастливого прошлого и свыкнуться с невыносимым настоящим. Тети снизошли до нашего дома. «Мы пошли на большие жертвы, – сообщила мне тетя Каролина, – отказавшись от своего комфортабельного коттеджа в Соммерсете, чтобы приехать сюда и ухаживать за отцом». Мне было шестнадцать – самое время, по их мнению, отказаться от этих иностранных языков и бестолковых привычек. Я должна стать полезной для домашнего хозяйства. Они найдут кучу дел в доме. Молодые девушки должны уметь готовить и шить, вести хозяйство и выполнять другие обязанности по дому, которым вряд ли обучат в заморских монастырях.

Но отец очнулся от своей апатии. Желанием матери было завершение моего образования в Даменштифте, и я останусь там до восемнадцати лет.

Итак, я вернулась в Даменштифт и часто ловлю себя на мысли, что, если бы тетушки настояли на своем, это странное приключение никогда бы не произошло.

Это случилось через два года после смерти матери. Я почти совсем позабыла свою жизнь в Оксфорде и только изредка вспоминала прогулки вниз от Корнмаркета к Фолли-бридж и Сейнт-Олдгейт, зубчатые стены колледжей, необъятную тишину собора и очарование витража «Убийство святого Томаса Беккета» в восточном окне. Моей действительностью стали жизнь в обители, девичьи тайны, которыми мы обменивались в наших, похожих на камеры спальнях с толстенными перегородками, отделявшими одну келью от другой.

И вот пришла та ранняя осень, после которой возврат к прежнему стал невозможен.

Мне было почти восемнадцать, но чувствовала я себя моложе, была несколько романтически несдержанной. Мне некого винить за то, что случилось.

Самой мягкой из сестер-монахинь была Мария. Из нее получилась бы прекрасная мать, может быть слишком баловавшая детей. Она была бы счастлива с детьми и сделала бы их счастливыми. Увы, она была девственницей-монахиней и удовольствовалась общением с нами.

Она понимала меня лучше других. Знала, что мои поступки неумышленны. Я была импульсивной, взбалмошной, поступала скорей бездумно, чем преднамеренно. Я знаю, что Мария постоянно говорила это Матери-настоятельнице.

Наступил октябрь, мы наслаждались бабьим летом, а осень в тот год все еще не торопилась прийти. Сестра Мария заявила, что будет очень обидно потерять эти золотые дни и поэтому она выберет двенадцать девушек примерного поведения и вывезет их на пикник в лес. Мы поедем высоко в лес, разведем там костер, сварим кофе, а сестра Гретхен пообещала испечь по этому поводу булочки с пряностями.

Мария включила меня в эти двенадцать счастливиц вовсе не из-за моего примерного поведения, а скорее в воспитательных целях, в этом я была уверена. Так я попала на пикник в этот судьбоносный день. Сестра Мария управляла тележкой и выглядела огромной вороной, в развевающемся черном балахоне. Нужно отдать ей должное – лошадью она управляла с удивительным мастерством. Бедная старая лошадка, она нашла бы дорогу даже с завязанными глазами; за свою жизнь она столько раз возила в лес эту тележку с девочками.

Итак, мы приехали в лес, развели костер (очень полезное занятие для девушек), вскипятили воду, сварили кофе и поели булочек сестры Гретхен. Потом вымыли чашки в ручье неподалеку и упаковали их в обратную дорогу. Мы слонялись около сестры Марии, пока она не хлопнула в ладоши и подозвала нас. «Мы поедем через полчасика, – сказала она нам, – а пока погуляйте и собирайтесь к этому времени». Мы знали, что это означает. Сестра Мария удобно прислонится к дереву и вздремнет свои честно заработанные полчасика.

Она задремала, а мы стали бродить вокруг, и чувство возбуждения, всегда возникавшее у меня в сосновых борах, овладело мною. В такой вот обстановке заблудились Ханцель и Гретель и набрели на пряничный домик; в таком же лесу потерявшиеся дети бродил и до изнеможения, легли на землю, заснули, и листья засыпали их тела. Вдоль реки, хотя и невидимые отсюда, зависали на склонах холмов замки, в одном из которых принцесса-красавица проспала сотню лет, пока ее не разбудил поцелуй принца. Это был лес чародеев, дровосеков, троллей, переодетых принцев и принцесс, которых надо было спасать, великанов и карликов. Это была сказочная страна.

Я отдалилась от других девушек и не видела никого. Нужно не опоздать. На моей блузке были приколоты маленькие часики, доставшиеся от матери, украшенные голубой эмалью. Я не должна опоздать и огорчить милую, добрую сестру Марию.

Я вспомнила, каким в последний раз видела свой дом: тети в роли хозяек и безразличный ко всему отец. И мне подумалось, что скоро мне придется вернуться в Англию, так как девушки оставались в Даменштифте только до девятнадцати лет.