Я без тебя не могу (СИ) - Рахманина Елена. Страница 3

– Объясни девочке человеческим языком, – разрешает Самгин, и в его голосе слышится раздражение.

– Вам простят долг, это возможно. При отсутствии договора займа обязательство будет квалифицировано как дарение.

На этом Анатолий Борисович попрощался со мной, сообщив мне время и место встречи в банке, и оставил наедине с Максимом. Я смотрела на парня, и до меня начало доходить.

– Ты все это время доносил на Клима его отцу?

Моя догадка явно задела Максима за живое, лицо его исказилось злой гримасой, и от того парня, которого я когда-то встретила в квартире Клима, ни осталось и следа.

– И чем же я хуже, чем ты? Тебе нужны деньги, и мне нужны деньги.

Действительно. Я закрыла лицо руками, думая о том, что делаю с Климом, что в его жизни не осталось близких людей, которые бы его не предали и не продали. Сейчас я поняла, что никого и никогда я так сильно не ненавидела, как саму себя.

Максим стал рассказывать, что его семья последнее время претерпевает финансовые трудности, и тут появляется добрый самаритянин в лице Анатолия Борисовича и предлагает за определенную информацию о собственном отпрыске решить все его проблемы. Вроде, ничего такого: подумаешь, рассказывать отцу о сыне. Подозреваю, что Максим поначалу именно так успокаивал свою совесть. Но, должно быть, с каждым доносом приходило понимание, что все, что он передает отцу лучшего друга, играет сильно против последнего.

Примеряя этот поступок на себя, я почти физически ощущала, как его гложет чувство вины, но он не признается в этом, и от угрызений совести, с которыми, в силу своей слабости, он не способен справиться, из него вылезает наружу все плохое, что в нем было.

Должно быть, он прочитал в моем взгляде жалость, и она его уколола сильнее обвинений.

– Что, считаешь, что твой Клим идеальный?

– Нет, – едва слышно отвечаю я, понимая, что он на этом не остановится.

– Чтобы оправдать собственное существование в глазах отца, он контролировал трафик наркотиков с юга России. Как тебе такое?

Сейчас я испытывала такую горечь от того, что теряю любимого, что мне вдруг стали совершенно безразличны его пороки. Кажется, будь он наемным убийцей, я все равно любила бы его с той же силой. Как сказал тогда Клим, это их выбор. Я не оправдываю его, просто мне все равно, каких демонов он прячет, я люблю их всех. Если нужно разделить с ним его грехи, я разделю.

– Зачем ты здесь? – устало спрашиваю я, действительно не понимая, к чему он тут и о какой помощи идет речь.

Максим откидывается на спинку стула и внимательным взглядом изучает меня.

– Ты же знаешь, что он тебя просто так не отпустит.

Сомкнула веки, не желая показывать все оттенки своей боли.

– С чего ты это взял? – Мне действительно нужно было услышать ответ на этот вопрос. Потому что я пока сама не представляла, как отпустить любимого.

– Видел, что происходило с ним, когда ты его бросила. Вы оба почти заставили меня поверить, что любовь существует. Если скажешь, что ты снова решила уйти от него, он просто запрет тебя где-нибудь и не будет выпускать на свет, пока не передумаешь.

Он говорит, а меня тошнит, хотя желудок пуст – не помню, когда ела. Впрочем, вероятно, это от самой себя. Мне больно. Мне плохо. Мне невыносимо, и хочется только подохнуть прямо здесь и сейчас.

В памяти всплыл тот день на парковке, когда Максим напился, и я начинаю понимать, что его, должно быть, так же крутило от собственного предательства, как сейчас меня. Только я это осознаю, а он искал ответы в бутылке.

– И что ты предлагаешь? – интересуюсь я, не желая больше смотреть на такое же ничтожество, как и я сама.

– Клим отпустит тебя, только если ты ему изменишь.

Он произносит эти слова, а смысл до меня не доходит. Смотрю на него удивленно.

– Он должен застать нас в постели и решить, что ты ему изменила, – поясняет он мне, словно умственно отсталой.

Я так резко поднялась из-за стола, что столовые приборы попадали на пол, и побежала в сторону туалетов. Согнулась над раковиной, пытаясь справиться с рвотными позывами, пока какая-то женщина мыла рядом руки.

– Девушка, вам плохо? – участливо спрашивает она, а я качаю головой, мечтая, чтобы она скорее оставила меня одну.

Умылась кое-как холодной водой, продолжая висеть над раковиной. Это какой-то дикий и страшный кошмар. Только не могу понять, как я в него попала.

Немного придя в себя, вышла из уборной и вернулась за стол, где меня ожидал Максим. Посмотрел на меня, и я искала где-то в его лице признаки сострадания, но не находила. Я была ему совершенно безразлична.

- Сама подумай, – продолжил он как ни в чем не бывало, – у тебя есть еще какие-то варианты?

Не могла я думать в этом направлении! Не представляла, как могу совершить нечто подобное. Но действительно, отпустит ли меня Клим, если я просто скажу ему, что ухожу? С болью вспомнила наш разговор во Франции, когда он сказал, что если оставлю его еще раз, то этот раз будет последним. Я подумаю об этом потом, поплачу о нем потом. Умру по нему потом.

Мы спланировали все так, чтобы Клим решил, что у нас действительно был секс. Отец Клима следил за ним, и мы знали, что сейчас он уже должен быть в городе.

Мне было невероятно противно раздеваться перед Максимом, и, к своему ужасу, я увидела, что он возбужден. Не знаю, правда, от чего – от того, что я обнажилась, или его будоражила опасная ситуация, ведь он должен был представлять, что Клим может с ним сделать.

В какой-то момент он скривил губы и предложил не играть, раз уж наказание будет реальным. Мое лицо, должно быть, исказилось такой гримасой отвращения, что он от злости больно схватил меня за волосы, марая меня своими губами, а я в панике пыталась увернуться, думая только о том, что Клим уже где-то рядом и он скоро меня убьет.

Самгин поднял его с меня, и я сползла на пол, желая провалиться сквозь землю, а лучше сразу превратиться в труп. Слышу, как он избивает Максима, и не испытываю к нему жалости. Мне так дико больно, что я предпочла бы сама оказаться сейчас на месте Максима. Лучше бы он из меня так душу вытряс, может, мне было бы за что его не любить. А пока я люблю его за все. Люблю так сильно, что боюсь увидеть его лицо и понять, что это конец, что он больше никогда не захочет меня, что он больше никогда не будет меня любить, что он никогда не будет смотреть на меня, как прежде.

И я увидела это в его глазах.

Закрываю ноутбук от любопытных глаз подруги.

– Да, она самая. Планирую на днях сдать ее редактору.

Маришка недовольно качает головой.

– Все же ты самая отчаянная из всех моих знакомых.

Пожимаю плечами.

– Я ведь не под своим именем пишу, для всех я Данила Назаров.

– Тоже мне! Думаешь, одна такая умная? Неужели веришь, что объекты твоих расследований не смогут добраться до тебя?

– Нет. Ну что они мне сделают? Подбросят наркотики?

– Это уже не актуально, дорогая. Выкинут в Москву-реку, и ищи потом рыжую девочку на берегу.

Марина была права: я рисковала. Постоянно ходила по краю, в надежде, что в какой-то момент вновь почувствую тягу к жизни, и даже то, что меня могут убить, меня не пугало. Время от времени мне в редакцию приходили угрозы от анонима, но я не воспринимала их всерьез, подозревая, что какой-то не очень здоровый индивид так развлекается.

Тем не менее, мои журналистские расследования с каждым разом становились все острее, а их объекты – опаснее; я словно прощупывала почву, ходя по грани.

– Кстати, вернемся к нашим баранам: я слышала, что Самгин-младший…

Я тут же останавливаю подругу, поднимая вверх руку, давая понять, что не хочу ничего слышать. Она понятия не имела о том, почему для статьи мною в качестве жертвы выбран Анатолий Самгин, и уж тем более о моих отношениях с его сыном ей было не известно.

Знала, что Клим не появлялся в России порядка десяти лет. Одергивала себя каждый раз, когда мне вдруг попадалась информация о нем, не желая ничего читать: это был бы чистый мазохизм – наблюдать за ним издалека, следить за его отношениями, за тем, как он меняется с годами. Это бы добило меня окончательно. Я была мертва для него, и мне ничего не оставалось, как похоронить его для себя.