Ангелы Эванжелины (СИ) - Лис Алеся. Страница 11

Эту скромняжку лэрд привел прямо в детскую, когда мы как раз ужинали. Зоуи кормила Гленна, который половину своей тарелки съел сам, размазав часть каши по мордашке, остаток же пришлось доедать с помощью экономки. Сет и я уже закончили трапезу, и теперь попивали молоко с медом, чтоб лучше спалось, а я еще и рассказывала сказку о “Трех Поросятах”, слушая которую Гленн, открыв рот, даже не замечал очередную ложку кушанья, запихиваемого в него добросовестной Зоуи.

— И вот, Волк дунул раз, — надуваю щеки и выпучиваю глаза, как жаба, чтобы показать в подробностях сие действие, мальчишки хохочут. Зоуи тоже прыскает в кулак. — Но каменный домик остался стоять.

— И дунул Волк еще раз, — мне снова приходится превратиться в пучеглазую жабу. — А домишке хоть бы хны. Набрал Волк много, много, много воздуха и … как дунул!

От моего выдоха слетает со стола бумажный кораблик, который мы собирались запустить в ванной, и падает на землю.

В этот момент как раз и открывается дверь, и на пороге восстает Теодор вместе со жмущейся позади него девушкой.

— Что здесь происходит? — гневно хмурит он брови, оглядывая нашу компанию.

— Па, — восклицает Гленн, тут же позабыв о каше, сказке и всем остальном.

Черты Эмерея в ту же секунду смягчаются и он, подойдя к малышу, подхватывает его на руки. Сет менее бурно выражает свой восторг, но по его лицу не сложно заметить, что он тоже скучал по отцу и рад его видеть. Это понимает и сам Теодор, другой рукой привлекая старшего к себе. Затем объятья достаются Зоуи. Я, понятное дело, удостаиваюсь лишь легкого кивка. И на том спасибо. И так буквально кожей чувствую, что граф недоволен моим присутствием в детской.

— А это ваша новая няня, мальчики, леди Сиселия, ─ представляет лэрд девицу. ─ Она будет с вами, пока Илин не поправится.

Сет тут же хмурится, в точности как отец и складывает руки на груди.

— Я уже взрослый, — с обидой говорит он. — Мне няня не нужна. Это Гленну. Да и вообще, зачем она нам. Пускай будут Зоуи и Эва.

— Сет, — вздыхает Эмерей. — Но у Зоуи и так полно обязанностей. А Эва… Думаю, ей не очень интересно с вами возится.

В эту минуту мне настолько становится противно и обидно. Вот значит как. За меня он отвечает. Знает, что я чувствую…

— Это неправда. Эве с нами не скучно, — упрямо сжимает губы Сет.

Понимаю, что становлюсь яблоком раздора, между отцом и сыном, и от этого еще больнее. Такого я уж точно не желаю.

— Ладно, мальчики, вам уже пора спать, — поднимаюсь со своего стула и с улыбкой прощаюсь со всеми, чтоб не дать конфликту разгореться. — Спокойной ночи. Завтра увидимся.

На душе скребут кошки. Быстро выхожу за дверь, но все же успеваю услышать, как Теодор нахваливает скромняжку Сиселию.

У меня получается сделать всего лишь два шага по направлению к своим покоям, как тишину вечернего замка сокрушает громогласный рев.

— Эва-а-а-а! — захлебывается рыданиями Гленн. — Эва-а-а!

Прижимаюсь спиной к стене и плотно прикрываю глаза, заставляя себя оставаться на месте, хотя сердце рвется, как сумасшедшее, к плачущему ребенку. Надо бежать, скорее, чтобы не слышать.

— Эва-а-а-а! — жалобно зовет малыш, уже не плача, лишь тихо икая от слез. — Э-э-эва-а!

Этот зов, он просто выдирает мою душу из груди, сжимает болезненным спазмом горло, вынуждает до хруста стискивать зубы.

— Моя Эва!

— Что ты с ним сделала, — прямо напротив меня возникает граф. Его руки заключают меня в ловушку, упершись об стену с двух сторон от моей головы. — Зачем, Эва? Что за гнусная и подлая игра? Как можешь ты манипулировать чувствами детей? Думаешь, я хоть на минуту поверил, что ты все забыла? Думаешь, я прощу тебе то, что ты сделала?

Я смотрю на него широко открытыми глазами и не могу вымолвить и слова. Его лицо настолько близко, что я могу разглядеть золотистые лучики, расходящиеся от черного зрачка до края светло-карей радужки.

— Я-я-я! — от страха начинаю заикаться.

— Ты, Эва. Ты! — рычит мужчина. — Сначала предаешь меня, забираешь последний шанс у моего сына, а теперь втираешься к нам в доверие!

— Тео, я не… не знаю, — пытаюсь что-то сказать в свое оправдание, но меня перебивают.

— Эва, запомни! Я никогда не даю людям второго шанса…

Я слышу, как от страха кровь стучит прямо у меня в ушах. Он и, правда, жуткий. Жуткий, страшный медведь, который защищает свое потомство. Не знаю, что такого ужасного натворила Эванжелина, но разгребать последствия придется мне.

— Даю тебе две минуты, — чеканит Эмерей. — Глен хочет, чтоб ты была с ним. И ты будешь! Но если снова предашь, если снова вильнешь хвостом и передумаешь, я не знаю, что я с тобой сделаю… Но гарантирую, тебе это не понравится.

Сглатываю липкий комок страха, застрявший в горле, и медленно киваю. Этого оказывается достаточно, чтоб лэрд отпрянул от меня и, развернувшись, пошел обратно в детскую.

В носу предательски щиплет, делаю несколько глубоких вдохов через рот, чтобы успокоится. Обидно и несправедливо, когда тебя обвиняют в том, чего ты не делала, но ведь слезами горю не поможешь. А начни я упираться и переубеждать графа, что я на самом деле ничего не помню, стало бы еще хуже. Давно известный факт — кто больше всего кричит, тот и виноват.

Пытаюсь унять разбушевавшиеся эмоции и нацепить на лицо маску умиротворенного спокойствия. Мальчикам уж точно не стоит видеть, как я расстроена. Вытираю ладонью одинокую слезинку, и считаю до пятидесяти. Этого точно должно хватить, чтобы привести нервы в порядок.

Прохладная стена холодит разгоряченный лоб, которым я в нее уперлась, ладони ощущают ее шершавую поверхность. Пальцы медленно проводят по золотистой завитушке узора. Прямо возле моей руки деловито куда-то спешит небольшой паучок. Он быстро перебирает длинными лапками и на тоненьких ворсинках, которых играют блики от светильника на стене. Рефлекторно дергаю рукой, чтобы смахнуть членистоногое на пол и мое тело словно пронзает электрический ток. Странный паучок не просто не смахивается со стены, а еще и мои пальцы намертво приклеивает к ней. Светильник несколько раз мигает и гаснет, меня трясет словно в припадке, боль пронзает каждую клеточку тела, ноги подкашиваются, и я начинаю медленно оседать на пол.

Помню однажды в детстве меня ударило током от неисправного выключателя. Мама сказала, что я родилась в рубашке. Меня спасли резиновые тапочки, в которых я ходила по квартире, и я еще долго потом с содроганием дотрагивалась до обугленной кнопки в ванной, а то и маму звала включить свет.

“Вот мне и конец” — успевает промелькнуть в сознании последняя здравая мысль. Я уже почти теряю сознание, но мое внимание привлекает небольшая черная птичка, похожая на стрижа. Откуда она появилась в закрытом помещении не известно, но упрямое пернатое летит прямо ко мне и с размаху врезается в солнечное сплетение. Меня с небывалой силой отшвыривает от коварного паука аж до противоположной стены коридора, и уже там я окончательно отключаюсь.

— Эва, ты слышишь меня? Эва, — знакомый голос словно продирается сквозь туман в голове. С трудом поднимаю тяжелые веки и вижу склонившегося надо мной графа.

— Эва, держись, слышишь. Док тебя поможет. Держись, девочка. Не умирай только.

Он прижимает меня к своей груди, словно ребенка и нежно баюкает. Под щекой я слышу, как сильно и тревожно бьется его сердце.

Такой слабости я не ощущала с тех времен, когда в одиннадцатом классе переболела корью. Тело кажется вялым и чужим, я лежу словно кукла, набитая ватой, и напряженно вслушиваюсь в тишину вокруг. Несмотря на то, что ни один звук ее не нарушает, чувствую, что рядом со мной кто-то есть.

Любопытство побеждает апатию, и я медленно приоткрываю веки. Рядом с моей кроватью, на которой я лежу, нахохлившись, как маленький воробушек, сидит Сет. Он взобрался на кресло с ногами и, обхватив руками колени, напряженно смотрит в противоположную стену.

— Привет, — шепчу я пересохшими губами.

— Эва! — лицо мальчика мигом проясняется, и он аккуратно берет меня за руку. — Ты очнулась!