Истинная для Ворона (СИ) - Адьяр Мирослава. Страница 8

Невольно напрягаюсь, потому что тон уж слишком отстраненный, как у робота. Ши будто замкнулась в себе.

— Нет. — Перезаряжаю дробовик на ходу: открываю пустой картридж и вставляю боеприпас одним быстрым движением. — Колонию просто бросили, когда деревья разворотили отстроенные базы. Если честно, я не хочу думать, откуда могли взяться такие мутации. И что эти деревяшки делали с местными женщинами.

— Слышишь? — Ши замирает на месте и напрягается, словно натянутая струна.

Я прикрываю глаза и зову ворона, что рассекает небо где-то над нашими головами. Чувствую, как сознание раздваивает, как часть моей собственной души устремляется вверх, чтобы окинуть территорию взглядом с высоты полета.

Вижу водопад неподалеку и колоссальное озеро: идеально круглое, будто вырезанное плазменным резаком, темное, почти черное, заключенное в оправу из белоснежной гальки.

Резко выдыхаю и зажмуриваюсь. Мне нужно несколько секунд, чтобы прийти в себя, и я, на самом деле, серьезно рискую, доверяя свою жизнь Ши. В моменты «разъединения» с вороном я уязвим, почти беспомощен, как ребенок.

Когда открываю глаза снова, то Ши на меня не смотрит — она сосредоточена на окружающем мире и крепко сжимает в руке сциловый клинок.

— Ты в порядке? — бросает она через плечо.

— Да, — кашляю в кулак и указываю в сторону от тропинки, — здесь водопад неподалеку.

Губы девушки размыкаются от удивления.

— Ты можешь смотреть глазами своего ворона?

— Все двоедушники так могут.

Ворон опускается ко мне на плечо и растворяется зеленоватой дымкой, впечатывается в грудь, вливается в вены жидким пламенем и обдает болезненным жаром мои кости. Сдавленно охаю, когда его ощущения скручиваются с моими в тугой клубок, когда чувства переплетаются, а я не в силах разделить их.

Жадно втягиваю носом раскаленный воздух — он печет горло, разрывает меня изнутри, но мысли медленно упорядочиваются, а перед глазами пропадает мутная красноватая пелена.

Я вижу беспокойство на лице Ши: серые радужки темнеют, как небо, затянутое грозовыми тучами. Тонкая рука тянется ко мне, касается плеча, и меня прошивает жаром до самой поясницы. Рефлекторно отталкиваю ее ладонь, грубее, чем собирался. Девчонка делает шаг назад и поджимает тонкие губы.

— Раз в порядке, то пойдем быстрее, — бросает резко и отворачивается.

8. Шиповник

Время тянется бесконечно, как и воздух, который обвивает лодыжки и запястья крепкими жаркими лентами. Приходится стянуть куртку и обвязать ее вокруг пояса, потому что в плену плотной ткани я медленно поджариваюсь, почти чувствую запах паленого. Дома лето было щадяще-теплым, а зима никогда не кусала морозом. Эта же планета походит на раскаленную сковородку.

Спустя час я ощущаю прохладу. Шум, раньше напоминавший слабый шелест листьев под ногами, усиливается. Мы медленно подбираемся к водопаду, о котором говорил Герант. Лес значительно редеет, деревья расступаются в стороны, открывая нам вид на темное озеро.

Оно не меньше трех миль в диаметре, а в отдалении видна дорога: вполне себе современная широкая стеклопластовая серая лента, ведущая от леса к водоему. Она густо поросла травой и мелким кустарником. Превратилась в воспоминание о первых годах колонизации. Я могла представить, как к воде подъезжают машины, чтобы загрузиться и вернуться на базу. Как все это прохладное великолепие проходит три ступени очистки, прежде чем использоваться.

Когда взгляд скользит вверх по дороге, я хватаю Геранта за руку и тяну назад, под защиту древесных стволов.

— Мы не одни, — говорю тихо и достаю револьвер.

Герант пригибает меня к земле, заставляя встать на колени и чуть ли не прижаться к лиственному ковру.

— Слишком далеко, — шепчу и поворачиваю голову к мужчине, — не могу точно сказать, что там происходит. Выпусти ворона.

— «Выпусти ворона», — передразнивает он, — я беззащитен, пока смотрю его глазами, улавливаешь? Если кто-то нападет, то я буду бесполезен! И, вообще, у нас нет времени для таких развлечений!

— Я тебя прикрою, если что! Мы должны узнать: кто тут есть, сколько их, вооружены ли они. Не горю желанием шастать по лесу, пока неизвестный враг дышит в затылок!

— Так возвращайся на корабль, я тебя не держу.

— Чего ты ломаешься, я же для дела прошу!

— Я тебе не доверяю.

— Ты лапал меня час назад и после этого ты мне не доверяешь?

От возмущения у меня волосы на загривке шевелятся: в этот момент двоедушник своим тупым упрямством так напоминает мне Бурю, что в горле першит от накатившего гнева.

Герант ловит мой взгляд и улыбается.

Улыбается, самодовольная сука!

— Ладно, так и быть, — тянет он.

Зеленый комок отделяется от его тела и взмывает в небо, а Герант будто уходит в себя — его глаза затуманиваются, и мужчина совершенно не реагирует на прикосновения. Его связь с вороном кажется мне удивительной, настоящим чудом. Разве это не прекрасно — иметь возможность взлететь и смотреть на мир с головокружительной высоты?

Север никогда не относился к двоедушникам плохо. Он не казнил их, не отлавливал, как диких животных, не держал в клетках.

Он знал, что двоедушники могут сходить с ума, когда зверь вступает в конфликт с человеком. Знал, во что они превращаются, потерявши рассудок, но всегда воспринимал их как равных, а не в качестве игрушек для боев или цирковых представлений.

Некоторые его слуги были двоедушниками. Разумеется, ни другие Дома, ни собственный сын не поддерживали такую политику. Севера осуждали, а он упрямо гнул свою линию. Мне иногда казалось, что он всегда шел против устоявшихся правил. Я — прямое тому доказательство. Воин и правая рука Главы, но при этом — полукровка. Немыслимо. Запрещено!

Если бы Герант знал его лично, то он бы понял, почему Север меня купил.

Выныриваю из размышлений, когда замечаю, как все тело мужчины сотрясает крупная дрожь; и он, словно подкошенный, падает в листья, скручивается тугим клубком. Зеленоватое облако врезается в его грудь и растекается под кожей, ввинчивается в мускулы.

Я касаюсь пальцами влажного лба и сдавленно охаю: Герант горит огнем и бьется в лихорадке!

— Проклятье, — толкаю его в бок, переворачиваю на спину без особого сопротивления. Мужчина похож на податливый воск и дышит рвано, хрипло. — Герант, ты меня слышишь?

Осматриваюсь по сторонам и замираю, напрягаю слух, но вокруг — ни единого движения. Даже листья на деревьях не колышутся.

— Пить, — хрипит мужчина.

Достаю из набедренной сумки небольшую фляжку и придвигаюсь к неподвижному телу. Двоедушник походит на марионетку, у которой подрезали нитки: даже не пытается сдвинуться с места и руку не поднимает, чтобы взять воду. Отвинчиваю крышку и замираю в нерешительности, будто это меня прибили к месту гвоздями.

Стоит только прикоснуться горлышком ко рту мужчины, как тонкая струйка воды рвется в его горло, моя рука дергается и Герант заходится кашлем. Он стискивает зубы, чтобы заглушить звук, и вздрагивает всем телом.

Вот же мать твою…

— Только без глупостей, — шиплю ему в ухо и набираю воду в рот. Наклоняюсь и заставляю мужчину разжать челюсти, наши губы соприкасаются, а я позволяю влаге медленно течь: чуть-чуть, по полглотка, по капельке, чтобы двоедушник не подавился.

Его жар врезается в меня на полном ходу, бьет в голову, скручивает живот. Что-то врывается в мое сознание — раздвигает смешавшиеся мысли, перемешивает чувства — а я не способна сопротивляться вторжению. Зеленоватая дымка обвивает мое горло, поглаживает скулы, а над головой гремит хриплое карканье.

Когда отстраняюсь, то ловлю затуманенный взгляд двоедушника и глотаю судорожный вздох. Чувствую железную хватку пальцев на бедре, впившихся в плотную ткань штанов.

— Прости, я не могу его удержать, — шепчет одними губами Герант, — у тебя разум слишком открыт.

Поднимаю руку, чтобы оборвать поток слов.

— Хочешь еще?

Он кивает, а я снова пью и наклоняюсь.