Дочери богини Воды (СИ) - Шурухина Мария. Страница 11

Мальчишек постарше отправляли помогать мужчинам и старикам ухаживать за животными. Убирать, стричь, кормить. Лечить, но чаще — резать при необходимости. Следить за подрастанием нового потомства. И снова — стричь, кормить и резать.

Сегодня они пели. Впрочем, как и каждый день. Работать проще, когда поешь. Обычно, песни звучали протяжные и заунывные, о человеческой нелегкой судьбе, о долгах, несчастной любви или поруганной чести. Веселые песни пели редко, по праздникам.

Нить тянулась ровно, привычно скользя по мозолистым пальцам. До обеденного перерыва еще далеко. Общая песнь оборвалась на четвертой и больше не заладилась. Прядильщицы потихоньку начинали перешептываться с соседками, а Гведолин вспомнила чердак и снова принялась думать о книгах, пылящихся на полках. Из этих дум ее вывел звук распахнувшейся двери и громкий окрик надзирательницы:

— Эй, Гвен, к тебе пришли! — Роуз ввалилась в комнату, распахнув дверь и даже не удосужившись ее закрыть. От сквозняка шерсть покатилась по полу, смешиваясь с грязью, пылью и оторванными нитками.

— Госпожа Роуз, дверь! — зашикали на нее женщины.

— Молчать! — виноватой себя не признавала никогда. — Малявка, на выход, живо!

Гведолин сложила непряденую кудель в мешок, завязала мешок шнурком. И кто

к ней может прийти, интересно? Да еще чтобы с работы отпустили?

Надев уличные башмаки, в недоумении Гведолин вышла на крыльцо. Недалеко от двери работного дома стоял Терри и увлеченно рисовал что-то палочкой в пыли на обочине. Двое мальчишек, босых и чумазых, глазели на это произведение, открыв рты.

Гведолин тоже подошла. Знаки походили на рисунок. На какой-то очень знакомый рисунок.

— Привет. А что это? — спросила она.

— Чертеж модели корабля из бересты в трех проекциях, — вместо приветствия ответил Терри.

Из всего сказанного она поняла только "корабль" и "береста", но расспрашивать о непонятном не решилась.

Терри быстро стер рисунки носком запыленного сапога. Мальчишки разочарованно вздохнули.

— Ладно, мелюзга, а теперь брысь отсюда! — нарочито сердито сказал им Терри.

— Мальчишки бросились врассыпную. — Знаешь, сколько я тебя уже жду? — спросил он, обращаясь к Гведолин. Его густые, выгоревшие на солнце брови снова поползли вверх. Она запомнила эту его привычку — в первую встречу он делал так, когда сердился или напряженно думал. Сейчас, скорее всего первое.

— Огарок? — вряд ли целая свеча успела бы прогореть.

— Полсвечки, — зло ответил Терри. — А эта худущая жаба, как ее…

— Госпожа Роуз, — подсказала Гведолин.

— Госпожа? Меньше всего она похожа на госпожу. Но она обещала сразу же передать, что я тебя дожидаюсь, и что она отпускает тебя не больше, чем на три свечи. А я ей за это четыре фунта парной свинины отдал, между прочим.

— Правда? — не слишком искренне удивилась Гведолин. Радость от того, что надзирательница освободила ее от работы на — подумать только! — целых три свечи, оставила немного позади неуемное любопытство. И даже узнать, что ее «купили» таким странным способом, было почему-то даже приятно. Она спросила, больше из вежливости: — А где взял?

— Родители держат мясную лавку, — буднично махнул рукой Терри. Пойдем отсюда куда-нибудь, не люблю, когда на тебя глазеют, как на ярмарке.

Гведолин оглянулась: из окон работного дома на них таращились едва ли не все прядильщицы, отталкивая друг друга и стараясь занять обзор получше.

Терри шагал быстро, и Гведолин пыталась приноровиться к его размашистому шагу. Он снова замолчал, сосредоточенно хмуря брови. Гведолин подметила и эту его привычку — внезапно замолкать и довольно долго не разговаривать, думая о чем-то своем.

Зато и у нее было время подумать. Зачем она ему понадобилась? Ведь она на самом деле ни капли не верила, что они когда-нибудь встретятся вновь. Работный дом не то место, куда хочется возвращаться. Но Терри пришел сам, да еще и «заплатил», чтобы побыть с ней, с Гведолин, вдвоем. Чудеса, да и только!

Рядом с Терри даже молча шагалось спокойно и легко. Он снова что-то насвистывал, и Гведолин расслабилась, позволяя увести себя сначала за городские ворота, а затем дальше — к лесу, к знакомой раскидистой желтой липе и маленькому, спрятанному в камышах лесному озеру.

Скинув сумку, Терри растянулся на траве, лицом к небу.

— Чудненько! Тепло и не такое пекло, как вчера. — Он заложил руки за голову, щурился, поглядывая ввысь. Денек выдался солнечный, хотя редкие облака то и дело набегали, окутывая собой оранжевое солнце. — Не люблю город. Там слишком шумно. Эх, была бы у меня возможность — купил бы дом, а лучше усадьбу где-нибудь в глуши.

Гведолин тоже легла рядом с Терри. Странно было лежать рядом с малознакомым парнем. Да и неприлично, наверное. Но здесь так тихо и безмятежно, что дурные мысли выветрились из головы, как легкий прохладный ветерок в разгар полуденного зноя.

Она тоже не отказалась бы от усадьбы. Иногда по вечерам женская половина дома позволяла себе мечтать. Воображение, измученное нудной работой, рисовало им, несчастным, несбыточные картины светлого будущего: богатых мужей, находчивых любовников, уютные дома, обставленные по последней моде, умных детей и ответственных горничных. Это были мечты о другой жизни — сладкой, как воздушная вата, которую они пробовали на ярмарке в редкие праздники. Женщины были в своем праве немного помечтать перед сном. Иначе не выжить. Никак не выжить в бесконечном лабиринте тяжелых рабочих будней.

— Но для того, чтобы накопить на свой дом, нужно работать в лавке родителей, — продолжал Терри. — По крайне мере, мои родители так считают. Понимаешь, семейное дело пора кому-то перенимать, а вышло так, что я — единственный сын. Но у меня, помимо родительских чаяний, есть свои мечты. — Терри замолчал, словно раздумывая, стоит ли рассказывать про мечты странной девушке из работного дома. Сорвал травинку, пожевал, потом твердо произнес неизвестно к чему: — Я люблю учиться.

Любит учиться. Похвально. Гведолин не умела ни читать, ни писать. Она тоже хотела бы научиться, но не было ни времени, ни учителей, ни денег.

— И что ты изучаешь?

— Право человека в Мернской академии наук.

— О! — Восхищенно протянула Гведолин. — Выходит ты… ты…

— Студиозус, да. Третий год и третий уровень.

— Сколько же тебе лет? — вырвалось у Гведолин прежде чем она сообразила, что наверное, спрашивать об этом невежливо и прикрыла рот ладошкой.

Терри рассмеялся.

— Двадцать. А тебе?

— Семнадцать.

— Надо же, — протянул Терри, а выглядишь старше.

— А ты — моложе! — бросила в ответ Гведолин, надеясь уязвить языкастого парня, но снова поняла, что сказала что-то не то. Выглядит она старше, надо же!

— Ладно, Гвен, не злись, — примирительно сказал Терри, повернул в ее сторону голову. — Я не специально. Я всегда так — говорю, что думаю. Многим не нравится, но мне плевать.

Везет. Ей бы так.

Терри сгрыз травинку, выплюнул, потянулся за другой.

— Родители только не одобряют. Они у меня люди простые, рабочие лошадки. Им эти мои, как они выражаются, «ученые выкрутасы», как собаке кость в горле. Меня с первого раза в Академию взяли, родителям бы радоваться, а они нос воротят. Вот так и живу, Гвен.

Терри встал, подтянул к себе заплечную сумку.

— Ну, а ты, Гвен? — спросил он, вызывающе прищурившись. — У тебя есть мечты?

Есть. Девчоночьи мечты о прекрасном доме и богатом муже. Но стоит ли

рассказывать ему о таком? Нет, определенно не стоит.

— У меня есть мечта, — наконец, сказала Гведолин. — Мечтаю, чтобы моя прялка больше никогда не ломалась. Сил никаких нет чинить ее снова и снова!

— Фи! — присвистнул Терри. — Какая же это мечта? Мечтать надо о великом, а прялка так — мелочь, суета.

— Для кого мелочь, а для кого — нет! — запальчиво возразила Гведолин.

— Да врешь ты все, — вдруг серьезно сказал Терри. — Вижу, что мечтаешь вовсе не об этом.