Ботаник 2 (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович. Страница 38

Спотыкаюсь — ноги разъезжаются в кровавой луже, едва не падаю, и…противник тут же бросается ко мне, неумехе, чтобы покарать за самонадеянность. И мой меч пронзает ему живот — снизу вверх, до самого сердца. А его меч сносит мне краешек плеча. Самый край — кожу диаметром пятна сантиметра два. Вместе с куском моей рубахи. Острый у него меч…был. Теперь лежит в луже крови и будто пьет ее, жадно глотая, как изжаждавшаяся антилопа гну воду. Ну а я отхожу к стене и сажусь на диван, не веря тому, что до сих пор все-таки жив. Благодаря моему мечу.

— Спасибо, Лед!

— Тебе спасибо, хозяин…что выжил! Это твоя заслуга!

Интересно, а может у меня и правда глюки? Разговариваю со своим мечом — разве это нормально? Вдруг вспомнилась книга одного английского фантаста: «Зобатый всегда настороженно относился к людям, которые молились богам, а уж о тех, кто молился мечам — и говорить нечего». Вот и я…говорю со своим мечом. Может, в своей голове?

Послышался явственный смешок (ну слышал я его, точно слышал!), но Лед больше ничего не сказал.

Ну что же…пора бы и заканчивать. С трудом поднимаюсь (меня потрясывает, как после приступа лихорадки), иду к двери. В коридоре…я даже не знаю, как это назвать. Бойня? Нет, это определение глупо. И банально. Больше это похоже на то, как если бы дачник прошелся с триммером по садовому участку заросшему травой. Тут — срезанная осока. Здесь — перерубленный пополам лист подорожника. А здесь…жалко его, но попробуй, разгляди в этой траве кустик малины! Засыхает, лежа на груде веток ядовитого клена ясенелистного, этого проклятого растения, занесенного в страну во времена правления Хрущева.

Идти трудно. Нет, не потому, что я ослаб — хотя и крови потерял, и слишком много усилий затратил, чтобы победить противника. Просто скользкий пол. Лужи пахнущей железом вишневой жидкости, густеющей на прохладном сквознячке, кольца розовых и фиолетовых кишок, размотанных по полу. Запах сырого мяса, смешанный с запахом нечистот, а еще — запах пота.

Шаг за шагом — всматриваюсь в трупы лежащих на полу людей, с замиранием в сердце ожидаю увидеть изрубленное, проколотое, изувеченное тело Барби. Нет у меня к ней любви. Какая может быть любовь к зомби? Она хотела меня убить, и я без угрызений совести использовал ее в своих целях. Но почему так тоскливо на душе? Из-за того, что она такая красотка? А если бы девочка была косоглазой, уродливой, страшной? Тогда совесть моя была бы чиста?

Глупые вопросы. И совсем не к месту. Разве военачальник, посылающий на смерть тысячи и тысячи солдат задумывается, как они выглядят, и правильно ли было лишать их семьи кормильца, отца, сына или брата? Он должен выполнить задачу — любой ценой. И он ее выполнил. И хватит этого самокопания!

Иду по коридору, перешагивая через мертвецов и постоянно ожидая, что один из этих, что на полу — попробует меня схватить, ударить кинжалом…или просто застонет, раненый тяжело, или не очень. Но ни одного живого человека нет. Ни одного. Барби работала эффективно, как хорошая газонокосилка, не оставляя ни одного стебелька. Идеальная машина убийства.

Я прошел по одному этажу, поднялся на второй — та же картина, только людей поменьше. Если первый этаж как паркетом выложен трупами — на втором этаже — редкие мертвецы, видимо выскочившие из комнат прямо под удар острого, невероятно острого меча. Как и на первом этаже — есть разрубленные пополам, буквально на две половинки. Барби использовала свои способности и способности меча — по-полной.

Я ходил по дому минут тридцать — заглядывал в комнаты, поднялся до самого чердака и спустился в кухню, где нашел три трупа — рабы. Им тоже досталось. То ли они напали, то ли…я ведь не уточнил, кого именно надо убивать, так что Барби убивала всех подряд.

Закончив осмотр дома, спустился во двор, держа меч наготове и будучи готов к любым неприятностям, и тут же в неверном свете факелов, освещавших плац для тренировок, увидел темную фигуру, которая медленно шла в мою сторону. Медленно и неверно — то прямо, то оступаясь, хромая и едва не падая наземь. Сердце мое трепыхнулось, и я поспешил навстречу моей Барби.

Я хорошо вижу в темноте, иногда это даже вредит — «кошачье» зрение в ясный полдень не подмога, а проклятье. Зато в такие моменты как сейчас — в полутьме, при свете, который можно назвать освещением только условно — вижу я просто замечательно. И лучше бы я этого не видел. В голове не укладывалось — как она вообще может идти с такими ранами?! Вот на самом деле — теперь видишь, что такое настоящий зомби. Во-первых, темной фигура казалась не потому, что Барби одета в темную одежду. От одежды почти ничего не осталось. Она с ног до головы залита кровью — загустевшей, потеками и слоями покрывавшей беломраморное тело. Меч она держала левой рукой — правая, почти отрубленная у плеча — болталась вдоль тела, а в ране виднелась белая кость. В груди — четыре стрелы, три из которых вошли в спину и наконечники вышли рядом с холмиками грудных желез.

В правом плече — два арбалетных болта. В левой ноге две стрелы, в правой — одна. Живот распорот наискосок, и как из него не выдавило кишки — совершенно непонятно. Они видны в разрезе, но пока что держатся на своем месте. На лбу широкая рубленая рана, открывающая белую кость черепа. Как ни странно — лицо совершенно не пострадало, если не считать небольшого разреза на левой скуле. И глаза целы — видимо Барби берегла их в первую очередь — что толку от слепого бойца? Это только в дурацких киношках слепой боец может на слух побивать орды своих врагов. Отсутствие даже одного глаза влияет на боеспособность так, что лучше и не пробовать соревноваться с двуглазыми соперниками. Проиграешь наверняка.

Левая рука, в которой Барби держит меч, усыпана порезами, как и правая, но меч зомби держит уверенно и крепко в залитой кровью девичьей руке, не позволяя ему коснуться мостовой.

Все это я рассмотрел за считанные секунды, пока Барби ковыляла ко мне по булыжникам двора. И когда она подошла ближе и остановилась, я сглотнул, пытаясь убрать из глотки привкус горькой желчи. Меня слегка подташнивало — сам не знаю, почему. Перенапрягся, наверное.

— Доложи исполнение задания! — приказал я, стараясь чтобы голос мой звучал как обычно. Но не получилось. Голос сорвался и в конце фразы захрипел. Я закашлялся.

— Задание выполнено — как ни странно, никаких изменений в голосе Барби не было. Даже тогда, когда на ее губах вздулся здоровенный кровавый пузырь, лопнувший и забрызгавший мне лицо — Все, кто находился в поместье — убиты. Общим числом двести тридцать два человека.

У меня даже дух перехватило. Господи, один к двумстам! Не зря эти чертовы зомби запрещены! И не зря они так желанны любому правителю.

— Идти можешь?

— С трудом — голос бесстрастен — с каждой минутой моя боеспособность снижается. В настоящий момент она составляет около двадцати процентов.

Робот, точно! Биоробот! Стало даже немного жутко. Бросить ее здесь? Пусть помирает! А как я ее потащу? Идти сама не может, в город я с ней не войду — нас тут же прихватят. Так что…

Нет, не могу бросить. Если не может идти — значит, надо ехать. Лошади тут точно есть. Куда ехать? Потом определюсь. В лес, например. Туда, где мы с ней отсиживались весь прошлый день. Оставлю в лесу с приказом никуда не уходить, и пусть отлеживается. Повезет — выживет, не повезет… Кому повезет? Мне, конечно. Ей уже все равно. Она не чувствует боли, не думает как человек, не мечтает и не надеется. А я не могу оставить без ремонта такую замечательную, и такую смертоносную машину.

Как ни странно — на лошадь Барби забралась сама, хотя и с большим трудом. Я не стал вытаскивать стрелы и болты на месте — сейчас они служат своеобразными пробками, уберегающими от потери крови. Хотя кровообращение у моей зомбачки минимальное, но теперь дорога каждая капля крови — слишком много она ее потеряла.

На поиск лошадей и на заправку снаряжения в переметные сумы ушло полчаса — бутыли с вином и водой, еда (сыр, вяленое мясо, лепешки). Пока отыскал конюшню, пока нашел седла и взгромоздил их на коней — вот уже и горизонт начал сереть. Утро! Скоро рассвет! И тогда мне придется на глазах случайных прохожих ехать на лошади от вырезанного до последнего человека кланового дома, ведя в поводу лошадь с практически голой, израненной, изрубленной зомбачкой.