Скифы - Хорунжий Юрий. Страница 14

Но один звук, надрывный и тошнотворный, не смолкал, не унимался, а вскоре пересилил звуки боя – то был рев перепуганных мулов и ослов. Тия не сразу поняла, что это, потом ее даже затошнило от этого гадкого крика, казалось, что ревет не скот, а его желудки.

Крики людей, свист и удары нагаек по конским бокам – все это внезапно удалилось и стихло.

Тия выбралась из-под палатки. Отовсюду стоны. Испуганно мечутся лошади без всадников. Умолкли ослы и мулы. Тия побрела, наталкиваясь на тела, щиты и копья.

– Ох, проклятая стрела, – послышался знакомый голос.

Тия пошла на стон. Раб Гаусаны!

– Кто это? А-а… Помоги вытянуть стрелу… Сидит глубоко. Тяни! А-а-а!! – Раб ударил ее ногой в грудь. – Оставь меня. Стрела с зазубриной. Ты разорвешь мне внутренности. Их лошади испугались рева наших ослов… Эти глупые, эти упрямые твари… помогли нам… Иди отсюда!

– Но рана не заживет, если не вытянуть стрелы.

– Не прикасайся… Или я заколю тебя!

Тия вытянула руки, ощупывая темноту, упала на чье-то большое тело. Нагнулась, рассмотрела мертвого мидийца с накладной бородой, которая отвязалась и лежала на спине, шею воина сжимала петля, веревка тянулась, в сторону. Тия зажала веревку, ступила за ней несколько шагов и снова упала, зацепившись за другое тело.

Нащупала кожаный кафтан. Решила снять – пригодится, уж очень холодные здесь ночи. Кафтан липкий, наверное, в крови, но не беда – завтра отмоет. Перевернула тело – уж больно легкое, и кафтан будто с мальчика. Тия наклонилась к убитому, различила безбородый и безусый профиль, простенькую сережку в ухе, веревка, тянувшаяся от мидийца, была накручена на локоть. Хм, юный скиф. Живой еще. Воин застонал, в горле заклокотала кровь. Белая рубашка, заправленная в штаны, а между лопаток – кровавое пятно.

Из-за туч вышла луна. Тия повернула мальчика на спину – хотелось рассмотреть лицо скифа.

– Амазонка!

Постояла над воином. Амазонка среди скифов! Подложила ей под голову кафтан, рукавом вытерла кровь с подбородка. На Тию смотрели темные, полные муки большие глаза. Блеснула на шее бронзовая гривна со львицами. Стиснутые уста сдерживали стон, но разжались судорожно, выпустив струйку крови…

6

А на Истре изнывали от безделья греки. Тираны ионийские разбили свой лагерь на высоком правом берегу, спасаясь от жары в гротах. Продик из Эдеса и Гистией из Милета играли в кости. На круглый столик с отполированной поверхностью падали ребристые агатовые камешки.

Мильтиад из Херсонеса сидел на камне, на открытом солнце, бросал в воду гальку. Ветер спрятался от зноя в камышах противоположного берега. Вдоль него, сколько видно глазу, стояли вытянутые на сушу греческие триеры. Люди на них еле двигались. Неторопливо конопатили щели, смолили, обивали весла бронзовыми пластинами.

Мост терялся в плавнях. Две триеры, на одной из них тиран из Самоса, плавали вдоль моста, охраняя его.

Мильтиад сбросил хитон и пошел к воде. Гистией, закончивший игру, крикнул Мильтиаду, чтобы тот обождал.

– Знаешь, друг, когда-то меня считали лучшим пловцом Милета.

– Так давай посоревнуемся, уважаемый Гистией, кто быстрее доплывет до двадцатого плота!

Прыгали в воду. Фонтаном взметнулись брызги. Продик отодвинул кости, моряки бросили свои дела. Весь высокий берег смотрел на пловцов. Худощавый Мильтиад опережал упитанного, старшего лет на десять Гистиея. И тот понял, что проигрывает, лег на спину, тяжело дыша и отплевываясь. Мильтиад не заметил этого. Когда доплыл, схватился руками за колоду, завертел головой, плечи быстро поднимались и опускались. Посмотрел назад и весело рассмеялся.

– Ты плохо себя чувствуешь, уважаемый Гистией? – крикнул.

– Мне просто не захотелось плыть дальше, – безразлично ответил Гистией и лениво направился к берегу.

Мильтиад взобрался на мост и пошел назад. Ступал с колоды на колоду, ощущая ступнями теплую шершавость. На берегу повалился на песок, зажмурил глаза.

…Он увидел зеленые оливки Афин накануне праздника Великих Панафиней. Мильтиад идет не спеша по Керамику [31], видит предпраздничный люд, видит, как украшают корабль, стоящий возле Аэропага.

Между праздничными белыми хитонами горожан, подбитыми бахромой и расшитыми яркими узорами, выделяются оранжевые одежды жрецов. Побеленные заборы и стены домов слепят глаза, а высокая голубизна неба благословляет будущий праздник.

В стороне остался Пникс, а Мильтиад блуждал по улицам, пока не попала ему на глаза стройная девушка в желтом хитоне. Темно-русые волосы девушки были причесаны в большой узел на затылке и убраны под сетку. Неправильные черты ее смуглого лица представились Мильтиаду необычно красивыми, а тихая печаль в глубине глаз завлекла его. Мильтиад искал и находил взгляд девушки, чувствовал теплую тяжесть его в своих глазах, в своем сердце.

Девушка прошла мимо, в сторону Акрополя, не оглядываясь, а Мильтиад, следуя за ней, мог видеть гордую походку и сандалии, легко ступавшие по плитам, а впереди, вверху, возвышалась медная Афина с копьем. Толпа разлучила их…

Долго и напрасно искал он ее потом в суете шумного города. Соревнования, игры, пение в Одеоне – ничто не привлекало Мильтиада, и утром, перед началом процессии, его потянуло к морю.

По пути к Пирейским [32] воротам он на некоторое время смешался с толпой горожан. Отмеченные венками победители, вооруженные воины, женщины с кувшинами на головах – все это вскоре осталось позади, и около полудня Мильтиад очутился в Пирее.

Тут они встретились вновь. Девушка одиноко стояла возле усыпальницы, будто ожидая кого-то, а потом они шли рядом…

Было солнце, и бархат волн, и чистая, нежная голубизна неба, обвенчавшая их. Они любили друг друга, и неугомонно шумящее море белой пеной, как пышными цветами, украсило их.

Мильтиад восторженно смотрел на нее, всю залитую лучами, когда море топило солнце в потемневшем просторе волн, на ее статную фигуру, на красные волосы, спадающие на округлые плечи. Стройные ноги с широковатыми икрами придавали ей легкую монументальность, и можно было понять мастеров-ваятелей, которые творили по такому образцу.

Они возвращались в город. В свете факелов ходили справа налево двудонные кубки и ревел веселый пир. Они молча несли мимо людей свое счастье, ибо негоже девушке-жрице любить кого-нибудь, кроме богов.

Они вошли в храм. Недостижимая, суровая Афина смотрела на них. Плечом к плечу стояли, угнетенные величественной пустотой храма. Девушка встрепенулась, коснулась рукой подбородка и колен… С неистовой верой молила она лучезарную Афину-заступницу благословить их любовь, простить, спасти их своей силой.

Мильтиад смотрел, и слушал, и начинал верить, что счастье возможно. Вокруг вздымались, мигали пламенем светильников стены, и взирала на них загадочная богиня. Потом они молились вдвоем – в отчаянии, не слыша собственных слов, не замечая ничего вокруг, и только свежее дуновение ветра вернуло их к действительности. Они очутились среди просторов степного ковыля. Ни единого живого существа, только они да степь, и мрак ночи, и таинственные сезвездия, глядящие сверху на неисповедимые пути человеческой жизни и человеческой любви…

Мильтиад сел, не мог сообразить, где он, что с ним… Немилосердно палило солнце, сверху доносились голоса Продика и Гистиея.

Гистией подумал, что поступил неосмотрительно, состязаясь с Мильтиадом в плавании. Ведь именно ему, Гистиею, Дарий поручил охрану моста и присмотр за греками. Мильтиад из Херсонеса, этот сын красильщика, мальчишка по сравнению с ним, хоть и побывал архонтом в Афинах. А все от жары. Лишила Гистиея рассудка на глазах всего войска.

Пока Гистией размышлял, на противоположном берегу возникла непонятная суматоха.

Маленькие фигурки сбегали по лестницам с триер, поблескивали щиты и кончики кольев.

Гистией, Продик и Мильтиад побежали к триерам. Ударили весла по воде. Начальники понукали гребцов, и расстояние до берега быстро сокращалось.