Дорогой интриг (СИ) - Цыпленкова Юлия. Страница 14

— Терпение, послушание и твердость в своих убеждениях – они станут вам верными помощниками на пути к заветной цели, — так говорил мне дядя, делая последние наставления.

Наставления я получила и от своих домочадцев, когда меня провожали во дворец. Отец поцеловал в лоб и строго посмотрел в глаза:

— Не посрамите ваш род, дочь моя, — таково было отеческое напутствие.

— Я буду тосковать без тебя, сестрица, — со слезами на глазах объявила Амберли, однако и она не удержалась от наказа: — Умерь свой пыл, дорогая. Пусть во дворце живут иллюзией, что ты примернейшая из примерных.

— Ничего не могу обещать, но постараюсь, — заверила я сестрицу и приняла ее в любящие объятья. Расставаться было тяжело, все-таки мы прожили бок о бок большую часть наших жизней и стали не просто родственниками, но по-настоящему родными друг другу.

А вот матушка отказывать себе в нотациях не стала. Она прочитала мне их столько за последнюю неделю моего пребывания дома, что я была уверена – в день отъезда у родительницы не останется ни одной. Однако я ошиблась. Старшая баронесса Тенерис была кладезем нотаций, и они выскакивали из нее с той же легкостью, как дорогой фарфор из рук растяпы. И все они были приправлены жуткими примерами из жизни выдуманной ею девицы О. Сколько себя помню, столько с бедняжкой О происходили какие-либо беды, и все они случались в ответ на мои шалости.

— Вы чрезвычайно вертлявы, дитя мое. Знаете ли вы, до чего довела вертлявость девицу О? А ведь она, как и вы, была живого нрава и чересчур подвижна. Так вот однажды она довертелась до того, что свалилась в пропасть.

— Матушка, но ведь девица О отрезала себе все пальцы, когда решилась помочь садовнику.

— Вот и представьте весь ее ужас, когда она сорвалась. У нее даже не было пальцев, чтобы ухватиться на край пропасти.

— А когда она выжгла себе глаз щипцами, решив завить себе локоны?

— Разумеется, до истории с садовником. Неужто она при двух глазах решилась бы на такую глупость, как сунуть нос в дела прислуги?

И у несчастной девицы О трагедии случались беспрестанно. Я даже не могу вспомнить, сколько раз она умирала! И пропасть была отнюдь не первой ее погибелью. Еще имелись: экипаж, река, крыша и не только. Она рубила себе руки и ноги, разбивала голову, прошивала насквозь пальцы, обливалась кипящим маслом и даже была растерзана диким зверем. Если бы я была девицей О, то непременно удавилась бы с тоски от такого чудовищного существования. Впрочем, с таким талантом умирать, какой был у О, удавиться бы навсегда удалось бы вряд ли.

А напоследок родительских нотаций было столько, что моя голова не сумела их все в себя вместить.

— Не позволяйте скомпрометировать вас… Не вселяйте пустых надежд в сердца кавалеров… Будьте осторожны в словах… Не забывайте о том, чему я учила вас столько времени… Скромность и послушание!.. Не выпускайте на волю ваш резвый нрав…

И к каждому наставлению матушка прилагала бесконечно долгую лекцию с предположениями о моей дальнейшей судьбе, одно ужасней другого с использованием многострадальной девицы О… если, конечно, я вздумаю ослушаться. И почти всё это она повторила мне перед отъездом, правда, в значительно укороченном варианте. И если бы слова баронессы были камнями, то надомной уже возвышался бы высокий холм, а я превратилась в расплющенный кусок несчастной плоти.

— Я не заставлю вас краснеть, матушка, — клятвенно пообещала я и выдохнула с облегчением, когда карета тронулась с места.

Впрочем, матушкины поучения сменились поучениями наставницы, прим-фрейлины, герцогини и, конечно же, дядюшкиными. Однако, в отличие от баронессы Тенерис, запугивать меня никто не собирался. Предупреждать, предостерегать, направлять и указывать – да, а рассказывать страшные истории, как моя дорогая родительница, никому бы и в голову не пришло. И уже за одно это я была безмерно благодарна графу Доло с его решением забрать меня из-под крыла родительницы.

Звон колокольчика, возвестивший о пробуждении ее светлости, вырвал меня из размышлений. И все пришли в движение, без суеты и беготни. Графиня Виктиген открыла двери и первой вошла в опочивальню. За ней последовали анд-фрейлины, затем мы, а после и служанки, у которых также имелись свои обязанности, от которых были освобождены благородные дамы. Спасибо и на этом.

Ее светлость встретила нас, сидя на ложе. Выстроившись перед кроватью, мы дружно присели в реверансе, приветствуя пробуждение своей госпожи, и прим-фрейлина произнесла:

— Доброго утра, ваша светлость. Пусть боги будут добры к вам и ниспошлют еще один замечательный день.

— И вам их благословение, дети мои, — лучезарно улыбнувшись, ответила герцогиня. После хлопнула в ладоши: — Приступим.

Графиня Виктиген шагнула в сторону и повернулась к ее светлости боком. Она, словно дирижер, взмахнула рукой, и две фрейлины, подойдя к ложу с двух сторон, ухватили одеяло герцогини за уголки и отточенным жестом отогнули его, освободив госпожу из уютного теплого плена. Следующая пара помогла ей встать, и служанки бросились к постели, чтобы привести ее в порядок, пока мы занимались их хозяйкой.

Уборную и умывальню я переждала, не сходя со своего места, потому что меня пока указания прим-фрейлины не коснулись. Однако в ритуале переодевания меня задействовали. Я несла герцогине подготовленное с вечера платье вместе с Керстин. Она шипела мне, показывая, как взять, как нести, и как надевать его на нашу госпожу. До этого с нее успели снять ночную сорочку и надеть нижнее белье. Краем глаза я уловила наготу ее светлости и, хоть и смутилась, но отметила, что тело ее всё еще молодо и упруго, несмотря на почтенный возраст – сорок пять лет.

— Дитя мое, в ваши пятнадцать женщины сорока лет кажутся вам уже старухами, — как-то отчитывала меня матушка, услышав нелицеприятный эпитет в сторону нашей гостьи, которой на тот момент исполнилось уже тридцать семь лет. — Когда вам исполнится двадцать, в вашем восприятии мало что поменяется, но в тридцать вы поймете, что и в сорок лет женщина еще далеко не стара. Это благородный возраст зрелости, но, отнюдь, не старость. К тому же и вам не будет вечно пятнадцать, а посему устыдитесь и просите прощения у Левит за оскорбление, которое вы нанесли одной из ее дочерей и вашей сестре по Праматери, коих вокруг вас великое множество.

Так что почтенным возраст герцогини казался мне и моим ровесникам, но вряд ли так думала графиня Виктиген, бывшая немногим младше своей госпожи. Но меня всё это волновало мало, потому мысли о возрасте и теле ее светлости мгновенно покинули мою голову. У меня имелось дело поважней – одеть свою покровительницу. Чем мы с наставницей и занялись в следующую минуту.

— Вы чудесно выглядите, дитя мое, — тепло улыбнулась мне герцогиня. — Невероятно, насколько вы сияете. Этот пламень на вашей голове так и притягивает взоры.

— Благодарю, ваша светлость, — чуть смущенно улыбнулась я и присела в неглубоком реверансе.

Причесывала герцогиню сама прим-фрейлина. Как мне успела рассказать Керстин, ее светлость не допускала к расчесыванию ее волос никого, кроме Виктиген. Считалось, что у нее самые нежные руки, и причесывает она, не причиняя боли. Сама я об этом ничего сказать не могу, потому что не испытала на себе таланта графини. Прическу ее светлости соорудили в четыре руки, всё та же прим-фрейлина и одна из ее помощниц, так ловко управлявшаяся с длинными прядями герцогини, что мне подумалось о наличии у нее неких магических способностей. Волосы словно сами собирались в ее ладонях и укладывались так, что не приходилось их подправлять, а то и вовсе переделывать.

Еще одна из анд-фрейлин поднесла шкатулку с драгоценностями. Оттуда добыли жемчужную нить, которой украсили волосы, тонкое ожерелье надели на шею герцогини, вдели в уши такие сережки, а перстень ее светлость надела сама. После этого она поднялась со скамеечки, на которой сидела, подошла к большому напольному зеркалу, оглядела себя и удовлетворенно улыбнулась.

— Вы так хороши, госпожа, — склонила голову прим-фрейлина, опять сказав за всех нас.