Позже (ЛП) - Кинг Стивен. Страница 14

Они также спорили о тактике действия полиции, и это было за несколько лет до того, как возникло движение «Черные жизни имеют значение». Вот уж где было больное место для Лиз, как вы можете догадаться. Мама осуждала то, что она называла «расовым профилированием», а Лиз говорила, что можно нарисовать профиль только в том случае, если черты лица ясны. (Я не понял этого тогда, не понимаю и сейчас). Мама говорила, что когда чернокожих и белых приговаривают за одно и то же преступление, то именно чернокожие получают самые тяжелые сроки, а белые иногда вообще не сидят.

- Покажи мне бульвар Мартина Лютера Кинга в любом городе, и я покажу тебе район с высоким уровнем преступности.

Споры стали чаще, и даже в моем нежном возрасте я знал главную причину - они слишком много пили. Горячие завтраки, которые мама готовила два или даже три раза в неделю, почти прекратились. Я выходил утром, а они сидели там, в одинаковых халатах, сгорбившись над чашками с кофе, с бледными лицами и красными глазами. В мусорном ведре валялись три, а то и четыре пустые бутылки из-под вина и гора окурков.

Мама говорила:

- Джейми, пока я буду одеваться, налей себе сок и хлопья.

А Лиз говорила мне, чтобы я не шумел, потому что аспирин еще не подействовал, голова раскалывается, а ей еще ехать на развод или сидеть в засаде по какому-нибудь делу. Но только не в оперативную группу по розыску Бомбилы, в нее она так и не вошла.

В такие утренние часы я пил сок и ел хлопья тихо, как мышь. К тому времени, когда мама одевалась и была готова проводить меня в школу (игнорируя замечание Лиз о том, что я уже достаточно большой, чтобы ходить туда самостоятельно), она начинала приходить в себя.

Все это казалось мне нормальным. Я не думаю, что мир начинает вращаться вокруг вас, пока вам не исполнится пятнадцать или шестнадцать; до тех пор вы просто берете то, что у вас есть, и плывете по течению. Эти две похмельные женщины, сгорбившиеся над своим кофе, были именно тем, с кем я начинал свой день по утрам, что в конечном итоге стало обыденностью. Я даже не замечал запаха вина, который начал пропитывать все вокруг. Только часть меня, должно быть, все замечала и запоминала, потому что годами позже, в колледже, когда мой сосед пролил бутылку «Зинфанделя»[50] в гостиной нашей маленькой квартиры, все это вернулось, и было похоже на удар по лицу доской. Всклокоченные волосы Лиз. Пустые глаза моей матери. И я, отлично знающий, как закрыть шкаф, где хранились хлопья медленно и тихо.

Я сказал своему соседу, что иду в «Севен-Элевен» за пачкой сигарет (да, в конце концов, я подхватил эту дурную привычку), но на самом деле мне просто нужно было уйти от этого запаха. Если бы у меня был выбор между видением мертвых людей - да, я все еще вижу их - и воспоминаниями, вызванными запахом пролитого вина, я бы выбрал мертвых.

В любой день гребаной недели.

Моя мать четыре месяца писала «Тайну Роанока», не выпуская из рук свой верный диктофон. Однажды я спросил ее, не похоже ли написание книги мистера Томаса на написание картины. Она немного подумала и сказала, что это больше похоже на один из наборов «Раскрась по цифрам», где вы просто следуете указаниям и в итоге получаете что-то, что якобы «хоть в рамку вставляй».

Она наняла помощницу, чтобы работать над этим почти полный рабочий день. Она сказала мне во время одной из наших прогулок из школы до дома - это был практически единственный свежий воздух, который она получала зимой 2009 и 2010 годов, - что не может позволить себе нанять помощника и не может позволить себе не делать этого. Барбара Минс только что закончила Вассар по специальности «английский язык и литература» и была готова трудиться в агентстве за опыт, и она на самом деле была хороша, что было большим подспорьем. Мне нравились ее большие зеленые глаза, которые я считал красивыми.

Мама писала, мама переписывала, мама читала книги о Роаноке и мало что еще в течение этих месяцев, желая погрузиться в стиль Реджиса Томаса. Она прислушивалась к моему голосу. Она перематывала запись вперед-назад бесчисленное число раз. Наконец, она раскрасила картинку. Однажды вечером, за второй бутылкой вина, я услышал, как она сказала Лиз, что если ей придется написать еще одно предложение, содержащее фразу типа «упругие груди с торчащими розовыми сосками», она может сойти с ума. Кроме того, ей приходилось отвечать на звонки из издательства, и один раз ей позвонили из редакции Шестой страницы «Нью-Йорк Пост», чтобы разузнать, в каком состоянии сейчас находится работа над последней книгой Томаса, потому что ходили самые разные слухи. (Все это живо вспомнилось мне, когда умерла Сью Графтон[51], так и не написав последней книги своей алфавитной серии.) Мама говорила, что ненавидит ложь.

- Ах, но как же ты чертовски хороша в этом, - помню, сказала Лиз, чем заслужила один из тех холодных взглядов, которые я все чаще и чаще видел у матери в последний год их отношений.

Она солгала и редактору Реджиса, сказав, что незадолго до своей смерти Реджис проинструктировал ее, что рукопись «Секрета» должна быть скрыта от всех (кроме мамы, конечно) до 2010 года, «чтобы подогреть интерес у читателей».

- Во всяком случае, Фиона никогда его не редактировала, - сказала она. Я имею в виду Фиону Ярбро, которая работала в издательстве мистера Томаса «Даблдей». - Ее единственной работой было писать Реджису письма после того, как она получала каждую новую рукопись, говоря ему, что на этот раз он превзошел самого себя.

Как только книга, наконец-то, была сдана, мама провела неделю, расхаживая по квартире и набрасываясь на всех (я не был исключением), ожидая, что Фиона позвонит и скажет: «Реджис не писал эту книгу, это все немного на него не похоже, я думаю, что ее написала ты, Тиа». Но, в конце концов, все обошлось. Либо Фиона не догадалась, либо ей было все равно. Конечно, рецензенты ничего не поняли, когда книга была запущена в производство и появилась на книжных полках осенью 2010 года.

«Публишер Уикли»: Лучшее Томас приберег напоследок!

«Киркус Ревью»: Поклонники слащаво-дикой исторической фантастики снова погрузились в страсть-разжигающее чтиво.

Дуайт Гарнер из «Нью-Йорк Таймс»: Тягучая, безвкусная проза типичная для Томаса: грубый эквивалент еды из буфета «все-что-вы-можете-съесть» в сомнительном придорожном ресторане.

Маму не волновали рецензии, ее волновал огромный аванс и новые гонорары за предыдущие тома о Роаноке. Она жаловалась, что получила только пятнадцать процентов, хотя написала все, но отыгралась, посвятив ее себе.

- Потому что я это заслужила, - сказала она.

- Я в этом не уверена, - сказала Лиз. - Если подумать, Ти, ты была всего лишь секретаршей. Может, тебе стоило посвятить его Джейми?

Это принесло Лиз еще один холодный взгляд моей мамы, но я подумал, что в замечании Лиз что-то есть. Хотя, если хорошенько подумать, я тоже был всего лишь секретарем. Это все еще была книга мистера Томаса, мертвый он там или нет.

А теперь зацените:

Я раскрыл вам, по крайней мере, некоторые причины, по которым мне нравилась Лиз, и их, вероятно, было еще несколько. Я раскрыл вам все причины, по которым мне не нравилась Лиз, и, вероятно, их тоже было еще несколько. То, чего я никогда не рассматривал ни тогда, ни позже (ага, опять это слово), было возможностью того, что я ей не нравлюсь. С чего бы? Я привык к тому, что меня любят, почти пресыщаясь этим. Меня любили моя мать и мои учителя, особенно госпожа Уилкокс, моя учительница в третьем классе, которая обняла меня и сказала, что будет скучать по мне в день окончания школы. Меня любили мои лучшие друзья Фрэнки Райдер и Скотт Абрамович (хотя, конечно, мы об этом не говорили и даже не думали). И не забудьте о Лили Райнхарт, которая однажды приложилась к моим губам. Она дала мне свою визитную карточку, прежде чем я сменил школу. Спереди на ней был грустный щенок, а сзади было написано: «Я БУДУ СКУЧАТЬ ПО ТЕБЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ». Она нарисовала маленькие сердечки над «i». А также крестики над «о»[52].