Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll". Страница 91

— Почему? — глупо спросила.

— Ты знаешь почему.

— Да, но это не означает, что ты должна обрекать себя на одиночество. Никто не должен быть один или чувствовать себя одиноким, — Фрея поднялась с места и взяла подругу за руки, легонько сжав ладони. — Я желаю тебе лучшего, и если бы я не знала Дункана, то не стала бы говорить всего этого. Ты заслуживаешь лучшего, и именно это он может тебе предложить.

— Я не уверена, что готова к отношениям, но спасибо тебе, — Алисса обняла подругу. — Мы хорошие друзья, и большего мне пока не надо.

— Дункан бывает порой глупым, но он уверено движется к своей цели. Кажется, он готов ждать тебя вечность, — Фрея тихо засмеялась, почувствовав как глаза вдруг начало щипать. Девушка будто почувствовала в груди острую боль, что была вызвана печалью. Она скучала по Джеймсу, и теперь, в эту самую секунду, это было наиболее ощутимо. Все дни, проведенные порознь, слились в один бесконечный, который всё продолжался и никак не мог закончиться.

— Уверена, однажды он дождется, — неуверенно ответила Алисса. Она чуть отстранилась от подруги и обвела её лицо внимательным взглядом. Фрея заметила, как девушка изменилась во взгляде, будто заметила в лице подруги недостаток, хотя вряд ли что-то ещё могло его испортить. — Ты похожа на фарфоровую куклу, — произнесла вдруг, прыснув в одночасье от смеха.

Алисса резко схватила Фрею за плечи и развернула к зеркалу. Ей пришлось немного наклониться, чтобы увидеть в отражении лицо, что было бледно, как никогда прежде. Синяки были тщательно скрыты под слоем крема и пудры, но вместе с тем ими была испачканы края повязки, что закрывала нос. Бледность, что приобрело её лицо, выглядела по большей мере болезненно и неестественно. Белый островок повязки посреди лица не прибавлял красоты.

Вместо того чтобы ощутить душившие горло слезы, сравнить себя в который раз с фотографией матери, безупречной в своей изысканной красоте, и ощутить себя кем-то, кем никогда не была, Фрея тоже рассмеялась вслух. Алисса выглядывала сзади, и они хохотали до колик в животе.

В порыве смелости Фрея схватила красную помаду и нанесла на пухлые губы, придав лицу живых красок. Алиссу это заставило оторопеть, но когда их глаза встретились в отражении, она понимающе улыбнулась. Фрея передала помаду и подруге, но та сперва была нерешительна в намерении нанести её и на свои губы. Фрея не поторапливала Алиссу и ни к чему не принуждала, оставляя выбор за ней. Бросив на подругу неуверенный взгляд, девушка всё же решилась сделать то же. Расправила плечи, подошла ближе к зеркалу и оставила на губах смелый красный след, что вдруг придал ей даже больше уверенности.

Она вышла из дома чуть раньше друзей, с которыми должна была встретиться позже в галереи. Фрея спешила узнать свой бал, что не мог быть высоким после прошедшей презентации картины, что вызвала больше насмешек, нежели восхищения. Тем не менее, ей нужна была не хорошая оценка или лестный комментарий, а крепкие объятия Джеймса, угодить в которые было бы равнозначно тому, что вернуться домой. Выбитая в последние несколько дней из колеи, она просто хотела покоя. Не думать о Реймонде и его необъяснимой совершенно неуправляемой ненависти, о сломанном носе, из-за которого в зеркало она заглядывала неизменно с упреком в том, как сильно отличалась от матери, о внутренних неуверенности и страхе, что удерживали от того, чтобы без зазрений совести назвать имя парня полицейскому, что стало бы решением продолжительно бессмысленной проблемы.

Волнение охватывало её, но под мелкими снежными хлопьями, лениво кружащимися в небе, Фрея воображала прошедший день, не принесший ей большой удачи. Накануне Фрея не была в большом предвкушении представления работы, в которой по-прежнему не была неуверенна, поэтому большой уверенности в ней не было и теперь.

Её проект был назван просто и незамысловато — «Иллюзия». Таковым было первое обозначение Джеймсом любви, в существование которой он упрямо не верил, в чем пытался убедить и Фрею в тот памятный день на пляже. В ответ она обвиняла парня в бессердечие и эгоизме, которыми обладала и сама, вынужденная убеждать себя в чувствах, в подлинности которых не была до конца уверена. Любовь к Джону была ничем иным, как чувством благодарности за то, что он стал первым, кто полюбил её саму, потешив эго. Доказательством иллюзорности оспоримого чувства был поцелуй, который не должен был ничего значить, но был началом замешательства, сбившего Фрею с толку. Он развеял чары прочной убежденности в выдуманной любви к Джону. Возникшие чувства к Джеймсу были настоящими, но ссылаясь на прежний опыт, Фрея не была уверена, было ли так на самом деле. Убедила себя во временности испытываемых чувств, заранее предвидела конец отношений, решила для себя, что в этот раз не будет обманывать саму себя.

Фрея чувствовала, как вопреки всем противоречиям любила парня, и с каждым днем иллюзия становилась действительностью. Наибольшим её страхом оставалось мысль о том, что Джеймс продолжал скептически поддаваться убеждению, будто любовь была выдумкой романтиков, находя в отношениях с Фреей исключительно практичное удобство или что намного хуже некую игру, в которой девушка не могла выиграть. Она искренне хотела чувствовать в разы меньше, но сущность её была соткана из переживаний, которым девушка нехотя сопротивлялась.

В Джеймсе был её мятеж. В нем одном был смысл и самое большое сомнение. Иллюзией была не только любовь, но и они сами. И Фрея тщетно пыталась это объяснить, не называя имен, не изобличая людей и их узнаваемые всеми лица, но её никто не понимал и вряд ли даже пытался понять. Все смотрели на неё, как на умалишённую, и только в глазах сеньора Инканти она находила поддержку и одобрение. Он не сводил с картины задумчивого взгляда, не скрывая довольной улыбки, что выросла, стоило Фрее выставить полотно напоказ.

Портрет без лица — разрушение сути. Большие, казалось бы, небрежные мазки передавали бледность кожи, на фоне которой виднелись размытые полосы в области глаз, носа и рта. Черты лица были размыты, совершенно неузнаваемы, похожие скорее на бесформенные каракули, нарисованные неумелой рукой. Более щепетильно были прорисованы руки с тонкими полосками вен и натягивающими кожу костяшками, шея с едва заметными линиями складок и адамовое яблоко. Как будто нарисованными наспех были элементы одежды в виде рубашки с двумя расстёгнутыми верхними пуговицами и ослабленный галстук — времени оставалось действительно мало, чтобы она успела дорисовать всё.

Фрея слышала за спиной тихие смешки и перешептывания, которым старалась не внимать. Ломала руки, переводя взгляд от одного профессора к другому, но, кажется, кроме Инканти никто не был впечатлен её проектом. В конце концов, на неё вылился поток обоснованной критики, которую девушка выслушивала, скрипя нетерпеливо зубами. Никто не понимал её и вряд ли был намерен хотя бы попытаться. Фрея сделала несколько попыток возразить, но всякое высказывание было обернуто против неё самой.

— В вашей работе нет ни содержания, ни формы, — простое заключение, которое Фрее пришлось принять молча.

— Ты првзшла все мои ождания, — только и сказал Инканти в противовес общему мнению. Его слова мало успокаивали. Фрея выдала вымученную улыбку, в которой должна была быть благодарность, но вместо неё было лишь разочарование. — Это жвое чвство. Это жзнь.

В конце концов, ей поставили средний бал, что был худшим среди всего курса. У неё были сомнения и на этот счет, но всё же картину забрали вместе с остальными, чтобы повесить в галерее, что, скорее всего, было заслугой сеньора Инканти. Он премного опоздал на оглашение конечных балов и более не прокомментировал ни одну другую работу, не высказав ни похвалы, ни замечания, чего Фрея уже не могла заметить. Она ещё больше не могла дождаться встречи с Джеймсом, которую выстраивала в голове в сладостном предвкушении.

— Они свершнно ничго не смслят в искусстве. Смтрят на мир плско и поврхнстно, — Инканти перехватил Фрею, когда та застегивала пальто, намерена направиться в галерею, куда шли и остальные. Там её должны были ждать друзья, но что главнее всего — Джеймс.