Неправильный рыцарь (СИ) - Паветра Вита. Страница 23

Истинный Рыцарь не нуждается в размышлениях и, в отличие от святых отшельников, попросту не имеет времени на подобные…м-мм…излишества. Ну, в самом деле: зачем, скажите на милость, благородному рыцарю и сэру такие непрактичные, малопригодные в обычной, повседневной жизни качества как то — гибкость ума, эрудиция, или вот еще — абстрактное мышление. Ну и всякое-прочее, тоже более-менее ненужное.

Ни к чему все это Истинному Рыцарю, клянусь святыми угодниками, ой ни к чему! Его дело — побеждать и ниспровергать (врагов, разумеется), вселять трепет (сладостный — в сердца дам и жуткий — в сердца опять-таки врагов, тот и другой — до полуобморока), служить верой и правдой или же за деньги (сеньору, королю или же тому, кто больше заплатит), потрясать мечом и сотрясать ужасом (замки, города и даже империи), являться (нет, не во сне!) идеальнейшим идеалом для всего рыцарства — ну, и так далее… С разгадыванием головоломок, решением сложных умозрительных задач, запоминанием и употреблением явно не рыцарских слов и терминов и остальным умничаньем неплохо справятся и другие. Например, те же отшельники.

— Да что ж это за слово за такое?! — вовсю негодовал благородный Эрлих-Эдерлих. — С памятью у меня пока что полный порядок, а вот — на тебе! Кажется, кажется… кажется… — На всякий случай, он трижды размашисто перекрестился и воздел очи горе, надеясь получить помощь не иначе, как от святых угодников божиих. Послужной список Первого Рыцаря Королевства был до того велик, а заслуги до того огромны, что небесные покровители сжалились и, на мгновение, озарили его разум. — «Прецендент!» Вот это слово! Вот оно, вот!

Он молитвенно сложил свои могучие руки и, в полный голос, не скрывая простодушной радости, вознес краткую, но очень горячую, прочувствованную молитву.

— Да, Господи, истинно так! Каждая из дам только и норовит, что создать Проблему и Пре-цен-дент, — последнее слово Эрлих выговорил медленно, старательно, по слогам. — Не осуждаю Тебя, Господи! Нет-нет-нет, как можно?! Разве бы я посмел?! Но, создав женщин, Ты послал нам ИСПЫТАНИЯ. Постоянные и непреодолимые. Все прочее, созданное Тобой прекрасно, все-все-все! — тут же поторопился уточнить благородный Эрлих. Он понимал и понимал отчетливо: вокруг — пустынное и (что самое главное, самое неприятное, даже ужасное!) безлюдное место. Оно, как никакое другое — то есть абсолютно и совершенно идеально! — подходит для исполнения божьей кары. А ведь старая пословица не лжет: «На миру и смерть красна». Быть пораженным молнией или карающей ангельской (архангельской) дланью — и почетно, и запоминается надолго (иногда и на всю жизнь). Дурная слава тоже слава! Но быть испепеленным в безлюдном пространстве, вдали от больших скоплений народа или хотя бы небольших поселений, так сказать, тет-а-тет с небесами — невыносимо тяжело даже для Истинного Рыцаря. И — особенно, особенно для него!

— Да, Господи! — повторил благородный Эрлих. — Все, созданное Тобой, прекрасно, изумительно и превосходно, весь этот мир — кроме поганых язычников, женщин и блох. Прости, прости меня, Господи, и покарай, если захочешь, но это правда! Я понимаю, Ты даровал их нам, грешным, в великой своей милости, понимаю. Но какие ж это, Господи, докучные твари! И женщины — самые докучные изо всех троих! — в сердцах воскликнул он. — Вот послушай, Господи. Послушай меня, как мужчина мужчину. Послушай — и сам рассуди.

Уж больно много сложностей, — опомнившись, кротко, но все же пожаловался Эрлих. — Ну, с теми, что из простых, и так ясно — чего с ними церемониться! Пришел, увидел, победил. И никаких тебе прощальных слов, никакой слюнявой дурости: пусть радуются, что доставили мне, благородному, удовольствие — радуются и вечно возносят за меня молитвы к престолу Твоему.

С дамами все иначе. Цветы, подарки…. На одних только менестрелей добрую кучу серебра изведешь — ежели Ты несчастного…то есть влюбленного голосом обделил. А на слуг и служанок — для подкупа, а на турниры? А на трактирщика — заливать вином и хмельным медом временный (и хорошо, если только временный!) отказ? Кривлянье да проволочки, сплошное кривлянье да проволочки — а сколько денег изведешь, пока до тела доберешься. А доберешься, потешишься и затоскуешь. Разные они, знатные и незнатные. Конечно, разные, Господи. Но и те, и другие — так, утеха воина. И у простых, и у знатных только и есть, что две сиськи и дырка между ног. Ну, а в том, что вокруг накручено-наворочено — заслуга цирюльника да портняжки! — осклабился благородный Эрлих-Эдерлих.

— А уж как станут после чувствами докучать, ахами-охами, охами-ахами, слезами… О любви тебе поют, стихами тебя изводят, взглядами томными, служанок к тебе подсылают, слугу твоего подкупают. До того бывает невмоготу, Господи, — доверительно произнес рыцарь, — хоть в крестовый поход беги! Ей-ей приятнее крошить мечом поганых язычников да колдунов, чем ублажать дам. Рубить головы, руки-ноги (или что там еще есть у этих нелюдей?), выпускать кишки, рассекать тела одним ударом или же тремя-четырьмя — вот истинное предназначение рыцаря! Напор, ураган, бой!!! Разводить же слюни, сопли, слезы — позор, позор и еще раз позор! Триста тридцать тысяч триста тридцать три раза позор! Не так ли, Господи?!

Да-амы… Унылые они, Господи, докучливые и одинаковые. Зря Ты их выдумал, ох и зря! Неважная затея, лишние хлопоты: сначала — Тебе, сейчас — нам. Дерзость это, но правда, сущая правда, ничего, кроме правды! Можешь поразить меня прямо здесь, без свидетелей, и лишить законной славы и памяти, но это правда!

Лишь одна из дам являет собой несказанную красу и несусветную добродетель, розу мира, совершенство! Она достойна сидеть одесную Тебя и Твоей Пресвятой матери. Воистину это АНГЕЛОПОДОБНОЕ СУЩЕСТВО!!!

«Роман о заклятых

любовниках»,

глава триста

тридцать

третья

Глава 10

Глава двенадцатая

Он шёл и грезил наяву, не в силах обуздать не в меру расшалившееся воображение. А уж оно-то, оно вволю куражилось над влюблённым: то рассказывало ему вкрадчивым, дразнящим шепотком, что могло произойти, если бы он и златовласка (а-ааа-а! оо-ооо-о!…..ух-х, ты-ии!); то (и выдержать это казалось несравненно тяжелей) показывало ему всё, о чём нашептывало — ярко и с мельчайшими (ог-гоо!) подробностями. Он трижды споткнулся, дважды чуть не упал и, наконец, опять налетел на какое-то препятствие. Мысли Эгберта по-прежнему витали где-то далеко, но уж точно — не в горних высях и не в Долине Неземной Любви, где (если верить досточтимому Ромуальду Лисохитриссному) и познакомились славный рыцарь Эрлих — Эдерлих — Эрбенгардт и его несравненная Имбергильда.

…Грязное площадное ругательство ушатом ледяной воды обрушилось на рыцаря и, мгновенно пробудив от сладких грёз, вернуло к действительности. Дорогу Экберту Филиппу преградил высоченный (рыцарю пришлось даже задрать голову, чтобы разглядеть его лицо) человек. Дорогущий атласный костюм незнакомца, темно-синий, как морская глубина, сверху донизу, вдоль и поперек украшали объемные львы и латинские девизы. Модные зарукавья волочились по земле, и пришитые по краям бубенчики нежно позванивали. Камзол (явно на два размера меньше, чем следовало — так диктовала мода) сверкал и переливался, густо осыпанный, алмазной крошкой, будто праздничный пирог сахарной пудрой. Тугие икры ног облегали чулки — ярко-алые, в россыпях черных сердечек.

Однако вся эта «красота» абсолютно не вязалась с топорной внешностью своего владельца. И, тем более, с откровенно-наглым выражением его рожи. «Ну, и физиомордия! Еще, не дай бог, приснится ненароком. Чур меня, чур!», с неприязнью подумал Эгберт. И тут же одернул себя: «Ничего-то я про него не знаю. Наверное, этот человек — богатый вельможа, путешествующий инкогнито. Совсем не чванный: вот, даже слуг при нем нет. И ограбления не боится. Смельчак! Храбрец! Что это я на него взъелся?»