Неправильный рыцарь (СИ) - Паветра Вита. Страница 51

Она отодвинула почерневшее от времени кресло с высокой спинкой, медленно поднялась и, подойдя к статуе, поправила обвивавшую постамент цветочную гирлянду. Полузасохшую, выгоревшую, местами облезлую. Подобной гирлянды устыдилась бы и последняя нищенка — кто угодно устыдился бы. Да, кто угодно — только не Прекрасная Марта. Она терпеть не могла излишние, совсем никому — ей, в первую очередь — не нужные сентименты. «Святые должны проявлять бескорыстие», считала она. Мол, за деньги, благодарственные речи, а также посулы и уверения в преданности — да за это любой дурак, то бишь грешник, станет добрые дела совершать. «Подхалимаж, откровеннейший подхалимаж. Столько веков слушают — и все никак не надоест. Нет уж, господа хорошие! От меня вы ни словечка лишнего, ни лишней денежки — даже самой мелкой, потертой, самой обшарпанной — вовек не дождетесь. Да, и ты, мой дорогой покровитель! И ты тоже!» И, несколько раз поклонившись, погладила статую по мраморной щеке.

— Тебе на небесах уже все равно, а мне — лишний расход. Да и цветы быстро вянут, так быстро… не напасешься. Словом, ни к чему это баловство!

Глава двадцать девятая

Дамы сидели кружком во дворе замка и занимались рукоделием. Время от времени, они с неодобрением косились на плотно закрытые стрельчатые окна второго яруса: витые серебряные колонки, массивные подоконники и скорчившихся от напряжения (поди-ка удержи эдакую тяжесть!) мраморных уродцев. Их выпученные глаза, раздутые щеки и непомерно обвислые, складчатые животы служили предметом насмешек всегда и всех — особенно дам. Разве можно оставаться спокойными, понимая: натурщиками для скульптора, наверняка, служили не дети, а жирные свиные колбасы? Однако сегодня дамам было почему-то не до смеха.

— Денежки считает, — язвительно произнесла главная фрейлина. — Это хорошо, это правильно. Денежки, они счет любят. И пускай считает!

— Между прочим, и наши тоже, — заметила ее соседка слева.

— Поменяться бы с ней местами, — мечтательно протянула соседка справа. — Хоть на неделечку, хоть на денечечек… Ну-у, хо-оть на часо-очечек!

Все дружно вздохнули. На лицах дам явственно и отчетливо, как морщины у древних старух, проступили уныние и тоска. Нельзя сказать, что рукоделие не занимало их или же было им противно. Нет-нет-нет! Что вы, как можно! Благороднейшее, благочестивейшее занятие. Но в такой чудесный (расчудесный!), солнечный денек — ясный и золотой — их нежным шаловливым пальчикам, их красивым глазам, их неважно каким (пусть это останется тайной) мыслям могло бы найтись применение и получше. И с легкостью!

Усердие, прилежание, смирение… Все добродетели хороши в меру, а уж эти три — самые натужные — и вовсе следует принимать мелкими порциями. Гомеопатическими, да, гомеопатическими дозами — никак не иначе!

Наконец, одной из них надоело притворяться, и она отложила рукоделие в сторону. Поскольку была она не простой, рядовой фрейлиной, а главной — то еще две, более робкие и нерешительные, радостно, со вздохом облегчения, последовали ее примеру. Остальным же… что ж! остальным ничего не оставалось, как присоединиться.

— Устала! Надоело! — капризным голосом заявила предводительница. Честно говоря, тыркать иголкой по туго натянутому куску синего шелка (туда-сюда, туда-а…охх…сюда-а…айй!) казалось ей верхом глупости и даже идиотизма, самым то есть пустым занятием на свете. Никчемным, но — увы! — неизбежным. Так было принято и еще…ох-х!.. еще очень модно. («Черт, черт, черт подери!») Благородная дама не должна сидеть, сложа руки, бездумно глядя в небо, считая облака и пролетающих ворон. Благородная дама не должна лишний раз предаваться размышлениям — невесть до чего еще можно додуматься. Благородная дама и скучать должна благородно. А лучшей скуки (и муки!), чем нелюбимое занятие и придумать-то невозможно.

— Давайте поболтаем о своих снах. Мистика, романтика, ахи-охи… Глядишь, развлечемся! Кто будет первой? Начинай ты, Клотильда! — не допускающим отказа тоном велела она.

— Ну-у… э-ээ… — попыталась выдавить из себя Клотильда. Самая юная и, к неудовольствию подруг, самая стеснительная. — Ох-хх…

— Поподробней! Пообстоятельней! — приказала главная. — И поточней, как можно поточней!

— Ох-хх… Н-ну… приснился мне недавно… — выдавила из себя девушка и мгновенно покраснела. — Ну, в общем…э-эээ…

— Или будешь нам рассказывать, или пеняй на себя! Поедешь назад, к бабке, в свой фамильный — хе-хе! — замок. Говорят, его даже воры брезгуют посещать. И привидения — я имею в виду настоящие, уважаемые, привидения! — припечатала главная.

— Неправда, госпожа! — подхватилась Клотильда. — Мой прадедушка, барон Вальпореннский, не покидает нас ни на одну ночь! Он — истинный защитник, честный и доблестный!

— Наверное, твоя бабка исхитрилась и спрятала его отрубленную голову, которую он, бедолага, таскает вот уже триста лет. Надо же, дура дурой, а догадалась! — съехидничала одна из фрейлин. — Ей-богу, неудивительно! Говорят, при жизни он был страшным простофилей! И еще говорят, что спите вы вместе со слугами, на гнилой соломе, а едите вместе со свиньями — из одного корыта, а еще, еще, еще говорят… Ааааааааааааааааййй!

Ноздри Клотильды вмиг раздулись от гнева, умело выщипанные брови сошлись к переносице, а пышная грудь заходила ходуном. С детства привыкшая к ношению тяжестей, юная баронесса в два счета повалила насмешницу и теперь, восседая на ней верхом, равномерно ударяла ее головой о мозаичные плиты.

— За бабушку! За прадедушку! — приговаривала она. Выбившиеся из прически, прилипшие к разгоряченному лицу золотистые пряди мешали девушке — лезли в рот, застилали глаза, но она все равно продолжала: — За бабушку! За прадедушку! За бабушку! За пра…

— Ну, ладно уж! Хватит! — приказала главная фрейлина. — Будем считать, справедливость восторжествовала.

— Чево-о? — словно не поняв, переспросила Клотильда, и не думая слезать со своей обидчицы.

— Хватит, говорю! Смотри, когда-нибудь перестараешься — худо будет, — предупредила главная, но глаза ее улыбались. — Беру свои слова назад! Вы хоть и бедный, но славный и знаменитый род. Никто в этом и не сомневается, правда, Изотта?

Последние фразы были адресованы поднявшейся и пытавшейся привести себя в божеский вид насмешнице.

— Ага, — не глядя на остальных, буркнула та.

— Ну, будет тебе наука, — с удовлетворением произнесла главная фрейлина. — Но что-то я плохо слышу… Ну-ка, повтори!

— Никто не сомневается, — нехотя, через силу, произнесла Изотта. — Род Вальпоренн — род славный и знаменитый.

И, хотя выражение лица пострадавшей не просто говорило — кричало, вопияло! — о готовности девушки в любой момент поджечь вышеупомянутый фамильный замок вместе с бабушкой и прадедушкой («а хорошо бы и с дурой Клотильдой, пропади она совсем!»), главной фрейлине ответ понравился.

— Ну, вот и прекрасно. Так мы слушаем!

И юной Клотильде, Клотильде Победительнице, ничего не оставалось, как начать рассказ.

— Бабушка говаривала: сны с пятницы на субботу — сны пустые. Сплошной, мол, обман. Так, шутки ангелов, — улыбнулась она.

— Ты нам зубы не заговаривай! Давай ближе к цели! — перебила ее главная.

— «Это присказка такая, сказка будет впереди», — улыбнулась Клотильда. — Сами ж хотели с подробностями. Так и слушайте. Вот, значит, гуляю я по нашему саду. Гуляю себе, гуля-а-аю…ох, гуля-а-аю…гуля-а-аюу…охх! М-да-а…Хожу себе и хожу, хожу и хожу. И ту-уда хожу-у и сю-ууда хожу-у…

— Тебя послушать, так у вас сад — что королевское турнирное поле! — не выдержала одна из фрейлин. — Доброму человеку за день и не обойти, и не объехать.

— Может, и такой, — с достоинством парировала Клотильда. — А будете перебивать — так ничего и не узнаете. — И, наслаждаясь видом затихших, еле сдерживающихся, закусивших губы от нестерпимого любопытства подруг, продолжила: — Рву цветочки, плету веночки. Солнышко, птички, воздух — чудо как хорошо! Думаю о том, о сем, о разном. Девушке ведь завсегда есть о чем подумать, — строго добавила она. — Небо голубое-голубое! Так хорошо, так славно! И вдруг…вдруг…ах-хх! О-ооо…