Тот, кто меня купил (СИ) - Ночь Ева. Страница 65

— У меня нет доказательств, сынок. И она тогда утверждала, что упала и ударилась. М-да. Много раз ударилась. Сломанная рука, треснутые рёбра. Кровоподтёки. Гематома на голове. Думаю, твой отец её… травмировал. Из ревности, видимо.

— Он бил её? — задаю прямой вопрос. Всё, что нужно, я уже услышал. Мать не лгала. И когда утверждала, что доказательств нет, ошибалась. Всегда есть те, кто видит слишком много. Как Ольга Ивановна, к примеру. Мне достаточно было подумать и вычислить. Стопроцентное попадание. Не везение, а холодный расчёт. Я всегда этим отличался — умением находить решения в безнадежных ситуациях.

Она вздыхает. Постукивает ручкой по столу чуть чаще, чем до этого. Поднимает на меня глаза.

— Думаю, да. Она никогда не жаловалась. Но я видела синяки, когда приходила в ваш дом. Халаты с длинными рукавами. Платья с глухими воротами. Домашнее насилие — страшная вещь. И, судя по всему, ты не знал. Приехал искать правду?

Она прозорлива. Так и есть. Но снова язык не поворачивается произнести вслух очевидное.

— Знаешь, что я скажу тебе, Эдгар? Через столько лет узнавать некоторые вещи всегда больно или неприятно. А ещё они разрушают кое-что. Тревожат тех, кто уже спит вечным сном. Не знаю, зачем тебе это нужно, но раз ты приехал за ответами, значит хотел услышать правду.

— Я её услышал. Раньше, — очень тихо выдавливаю из себя признание.

— Не поверил, — поднимает она накрашенные брови.

— Нет.

— Весь в отца, — смеётся она кашляющим смехом старой вороны.

— В какого? — делаю контрольный выстрел и внимательно слежу за лицом старой женщины.

— Значит, Эльза рассказала тебе, — тянет она слова и отбрасывает в сторону ручку. — Они оба такие были. Петер и Олег. Властные и непримиримые. Похожие, как близнецы. Держались всегда друг друга, пока маленькая Эльза не встала между ними. Вот что я тебе скажу, сынок. Не суди. Жизнь она полосатая. Никто не знает, каким боком повернётся. В этом как раз и кроется суть: радость, боль, трагедии, счастье смешиваются, как звуки, что вылетают из гармошки. Или рояля — не важно. Главное — у всех мелодия выходит своя. Каждый сам себе композитор. Вот какую музыку напишешь, с такой и будешь жить.

Её слова и голос звучат во мне долго. Всю дорогу до дома.

— Ты и дирижёр, и исполнитель. А рядом с тобой — оркестр. И только от тебя зависит, сыграют ли твои близкие что-то по-настоящему красивое, или будут тянуть кто в лес, кто по дрова, как в известной басне.

Я спешу домой. К своему «оркестру», к жене. Мне сейчас жизненно необходимо увидеть её глаза, услышать голос. Пусть это слабость. Пусть. Может, в этом как раз — сила, которой я не знал раньше.

Поцеловать её. Прижать к себе. Понять и простить. И, может, она тоже меня простит.

В цветочном магазине я выбираю букет роз — нежный и красивый, похожий на Таю. Бело-розовые бутоны на крепких стеблях с шипами. Я не боюсь уколоться, потому что больше не хочу жить с закрытыми глазами.

65. Тая

Мы с Ольгой сдали последний экзамен в семестре на «четвёрки», Синица получила свой заслуженный «трояк» и светилась, как медный таз после хорошей чистки.

— Ладно, в этот раз я проиграла, но в следующем году мы с сыном зададим всем жару. Будем отличниками и всем носики утрём.

— Фантазёрка, — фыркаю я, — там стопроцентно сидит маленькая любопытная девочка с носиком-кнопочкой, — дразню Линку: никакой уверенности в поле ребёнка у меня нет.

— Сама ты кнопочка и носик. У меня там пацан, ясно? Красивый весёлый мальчишка!

Синица кладёт руки на плоский животик, и я ей завидую. Приходит такое чувство — грустная тоскливая зависть. Потому что мои шансы заполучить хоть мальчишку, хоть девчонку равны нулю. Некстати вспоминаю предложение Эдгара и моё молчание в ответ. Может, он серьёзно намекал на ребёнка, а я перемудрила? Поосторожничала? Надо было в омут головой — и плевать на всё.

А после этих крамольных мыслей вспоминается, что я совсем забыла о таблетках. Напрочь. Со всеми этими волнениями, побегами, ссорами. Не пью их вот уже несколько дней. Шансов забеременеть у меня нет, конечно. Критические дни как раз перед этим, и всего лишь одна бурная ночь после моего возращения, но на миг я верю в чудо: а вдруг?

Где ты, Эдгар? Телефон молчит. И я не решаюсь звонить. Не буду мешать. Может, он хочет подольше побыть с матерью? Разговаривает. Думает. Решает. Он всегда очень ответственно подходит к любому делу. А мать — всё же не договор и не сделка, а живой человек.

Я снова заперта в четырёх стенах, но сегодня меня это не тяготит. Мы с Марком и Настей читаем «Волшебника Изумрудного города». По очереди. Настя читает быстрее, Марк — выразительнее. Настя потом может почти наизусть любой отрывок рассказать.

— У неё память, как у мамы, — гордится Марк, а Настюшка смущённо краснеет и трясёт рыжеватыми кудрями-облаком.

— Мама всегда с нами читала. Как ты, — Настя жмурит глаза, вспоминая. — И к урокам помогала готовиться. А ещё она меня вязать крючком научила. Я умею. Воздушные петли, столбики с накидом и без.

Они скучают по ней — это видно. И чётко уловили момент, когда можно и говорить, и рассказывать о том, как они жили раньше.

— Она ведь выздоровеет, правда? — заглядывает девочка-облако мне в глаза. И в голосе её — страх и надежда.

— Обязательно, — говорю правду. — Она очень любит вас и скучает.

Они переглядываются и подсаживаются ко мне ближе.

— Леон сказал нам, — заикается от серьёзности Марк.

— Ты маму видела, — подхватывает Настя.

— Мы боялись. А он успокоил. Сказал, что ты подтвердишь.

Они смотрят на меня с жадным интересом, и тогда я обнимаю их, рассказываю сказку о хорошем лесе, где волшебный воздух. Где выздоравливают люди, и скоро их мама обязательно приедет к ним, чтобы встретиться.

День тянется, как шёлковая нить, из которой плетут кружево мои мысли. Подкрадывается вечер, а Эдгар не возвращается. Дети играют в своей комнате, а я стою у окна. Выглядываю. Думаю. На сердце — грусть.

Безопасники пошли выгуливать Че Гевару. Старательные трансформеры с каменными мышцами. Я не пытаюсь с ними разговаривать — ни к чему. Это не Веня и Андрей. Страшно сказать, но я скучаю по ним. Они какие-то были свои, что ли. Король и Шут. Более живые и настоящие. А может, это просто разные ракурсы восприятия.

— Нельзя так, Тая, — это снова Леон. — Ты же не живёшь, а считаешь часы.

Я пожимаю плечами. Мне, наверное, легче убить время, чем заняться чем-нибудь полезным. Я пыталась. Но сил хватило только на детей. Я даже никакой «редкостной гадости» не приготовила, как хотела. Ожидание оказалось сильнее — мне его не побороть.

— Не важно, Леон. Я умею ждать. Я была меньше, чем Настя и Марк, когда не стало родителей. Но я всё равно их ждала. Верила, что однажды всё изменится, хотя понимала: оттуда не возвращаются. Но так легче было жить. Дни проходили за днями.

— А если он не вернётся? Или сделает больно, как уже сделал, и уйдёт?

Он встряхивает меня за плечи. В глазах его — молнии.

— Не говори так, — прошу и отшатываюсь, но руки его удерживают меня. — Не смей!

Лицо его искажает мука. Красивые губы кривятся, черты становятся чётче от сдерживаемого гнева. Но сердится Леон не на меня.

— Он не стоит тебя, понимаешь? Такие, как он, только давят и не оставляют после себя ничего живого. Он будет бесконечно наказывать тебя и унижать, пока ты не превратишься в тень, подобие себя, той живой и яркой Таи, какой ты была до него. Вспомни свой смех, искры радости и как зажигала всех, кто рядом с тобой находился! Ты уже не такая. Уже под вуалью грусти. А он… не умеет любить. Не достоин.

— Ты же говорил: вместе мы сила? — я всё же пытаюсь освободиться. Упираюсь ладонями в твёрдую грудь. Для худого костлявого мальчика он слишком силён. Жилистый. А я считала его чуть ли не хлипким ботаном.

— Говорил. Я так видел. А сейчас вижу по-другому. А до этого говорил то же, что и сейчас: между вами нет любви. Доверия. Вы как два подарка, упакованные каждый в свою обёртку. У тебя есть бант, у него — парадная лента, но нет между вами ничего общего, что связывает, соединяет. Вы даже не парная вещь, вроде туфель, а какие-то отдельные предметы. Чужие. Будто вас случай свёл вместе или какое-то общее дело. А вы попытались вместе жить. Не знаю, как он, а ты, наверное, настроила воздушных замков и поверила, что всё по-настоящему.