Гость из Альтрурии - Хоуэллс Уильям Дин. Страница 12

— Но я так толком и не понимаю; что вы считаете основным принципом, — возразил мой гость.

— Ага, это поднимает еще один интереснейший вопрос, — сказал адвокат. — Безусловно, каждый коммерсант решает эту проблему сам, в соответствии со своим темпераментом и образованием, и, мне кажется, именно так вам и ответит каждый спрошенный в лоб человек. Но, возможно, поправка на особенности характера вас не устраивает.

— Да, конечно.

— Как бы то ни было, первым высказать свое мнение я не отважусь, — сказал адвокат. — Скажите, профессор, что, по-вашему, является основным принципом коммерции?

— Купить подешевле и продать подороже, — без запинки ответил профессор.

— Его преподобие, доктора и писателя мы сразу же отводим, как свидетелей, не представляющих ценности. Откуда им знать, каков основной принцип коммерции: их забота о душах, телах и причудах людей. Ну, а вы что скажете? — спросил он банкира.

— Я бы сказал, что это правильное и обоснованное понимание собственных интересов.

— А вы?

Фабрикант ответил, не задумываясь:

— Личная выгода, и только она. Что касается способов ее достижения, тут во мнениях возможно расхождение. Кто предпочитает идти к своей цели долгим путем, кто коротким, кто прямым, кто окольным: иные не считаются ни с кем, другие не столь эгоистичны. Нельзя, однако, забывать, что, раз упустив из виду эту цель, вы можете с успехом прикрывать лавочку. Это, насколько я понимаю, основной закон природы, таков же и основной закон коммерции.

— В вопросах нравственности природа плохой учитель, — возразил священник.

— Речь идет не о нравственности, — сказал фабрикант, — мы говорим о коммерции.

Священника подняли на смех, однако адвокат тут же прервал наше веселье:

— Но в этом случае мне совершенно непонятно, почему профессиональные союзы не следуют примеру синдикатов в отношении тех, кто не состоит в их организации. В своей среде они альтруистичны в высшем понимании этого слова, но это племенной альтруизм, вроде того, что обязывает индейца племени сиу поделиться последним куском с голодным индейцем племени сиу и снять скальп с голодного индейца племени апачу. А как у вас в Альтрурии обстоит дело с профессиональными союзами? — спросил он моего приятеля.

— У нас в Альтрурии нет профессиональных союзов… — начал тот.

— Счастливая Альтрурия! — воскликнул профессор.

— Прежде они у нас были, — продолжал альтрурец, — такие же, как у вас теперь. Говорилось — как, по всей вероятности, говорится и о ваших, — что они якобы возникли под давлением обстоятельств, что без своего профессионального союза рабочий не имеет возможности разговаривать с капиталистом на равной ноге или сопротивляться его нажиму. Однако, чтобы уцелеть, профессиональным союзам приходилось зажимать всякую инициативу в среде самих рабочих, и они вынуждены были прибегать к крайне жестоким мерам против тех, кто отказывался вступать в их ряды или восставал против них.

— Здешние таких просто уничтожают, — сказал профессор.

— А что вы хотите? — возразил адвокат рассудительно. — Крупные синдикаты, не задумываясь, уничтожат капиталиста, не желающего примкнуть к ним или решившего выйти из их организации. Они не побивают непокорного камнями, а просто доводят его до банкротства и вытесняют с рынка. Голову ему не пробьют, но разорят. Идея та же!

— Не перебивайте господина Гомоса, — попросил банкир. — Мне чрезвычайно любопытно узнать, как именно в Альтрурии избавились от профессиональных союзов.

— Синдикаты были и у нас, и в конце концов мы докатились до reductio ad absurdum [2]: у нас образовались федерация рабочих союзов и федерация синдикатов, которые раскололи страну на два лагеря. Положение создалось не только нетерпимое, оно стало совершенно нелепым.

— У нас до такой глупости дело пока не дошло, — отважился заметить я.

— Но разве не идет к тому? — спросил доктор и повернулся к адвокату. — Что вы скажете насчет логики событий в нашей стране в течение последних десяти — двенадцати лет?

— Пути логики событий неисповедимы. Они напоминают женскую аргументацию — не поймешь, к чему она ведет и куда приведет. Единственный выход — держаться в стороне. Вполне допускаю, что у нас еще установится порядок вещей, сходный с существующим в Альтрурии, где чаяния всего народа направлены на то, чтобы обеспечить счастье каждому, а может, мы возьмем и вернемся к прошлому, ко времени, когда во владении хозяина опять окажутся рабы, не исключено, однако, что мы так и будем ковылять дальше неизвестно доколе.

— Но, послушайте, — сказал банкир, ласково дотронувшись до плеча альтрурца, — не хотите же вы сказать, что в Альтрурии никто не чужд физического труда?

— Именно это я и хочу сказать! Мы все твердо помним, что нам заповедано от господа в поте лица добывать хлеб свой.

— Ну а капиталисты? Понимаете, меня интересует прежде всего ваш главенствующий класс.

— Но у нас такового нет.

— Да, конечно, я забыл. Ну а юристы, врачи, духовенство, писатели?

— Все они выполняют свою долю физического труда.

Адвокат сказал:

— Это, пожалуй, снимает вопрос относительно положения рабочего в обществе. А как же ваш внутренний мир? Когда вы занимаетесь своим духовным развитием? Когда альтрурские дамы успевают повышать свой умственный уровень, если им, насколько я понимаю, нужно заниматься домашними делами? Или работают только мужчины, если им на роду написано быть отцами благородных семейств?

От альтрурца, очевидно, не укрылся благожелательный скептицизм, с которым принимались его высказывания, несмотря на то, что все мы и раньше читали об Альтрурии. Он снисходительно улыбнулся нам и сказал:

— Вы не должны забывать, что работа в Альтрурии — это не совсем то, что работа здесь. Поскольку трудимся мы все, без исключения, работать каждому приходится совсем немного, от силы несколько часов в день, так что и мужчины и женщины, все имеют сколько угодно свободного времени и могут заниматься тем, к чему стремились и готовились со школьной скамьи. Но, чтобы понять это, вам следует представить себе положение дел, при котором наукой, искусством и литературой занимаются из любви к ним, а не потому, что они дают средства к существованию.

— Ну нет, — сказал адвокат с улыбкой, — боюсь, что этого представить себе мы не можем. По нашим понятиям, ничто так не подстегивает человека, как угроза нищеты. Если бы ваш даровитый друг, — продолжал он, указав на меня, — не знал, что он должен трудиться как вол, потому что иначе двери в стойло работного дома того и гляди распахнутся перед ним…

— Ну, знаете, — воскликнул я, — вы что-то очень уж…

— Не будь этого и всех прочих невзгод, преследующих литераторов,

возможно, его книг и читать не стоило бы.

— М-да, — сказал альтрурец, будто не вполне уловив смысл шутки. Честно говоря, мне тоже не нравится, когда в разговоре касаются личностей, на мой взгляд, это безвкусно. — Ну раз так, вы поймете, какого труда стоит мне вообразить положение вещей, существующее у вас — хотя я мог сам наблюдать его, — я имею в виду положение, когда вопрос денег становится вопросом первостепенной важности.

— Прошу прощения, — не удержался священник, — но, как мне кажется, дело обстоит не совсем так.

— Простите великодушно, — сказал альтрурец с милой улыбкой, — вы же видите, как легко я впадаю в заблуждение.

— Я бы не сказал, — вмешался банкир, — что вы так уж неправы. Если бы вы сказали, что деньги — это главная движущая сила, я, пожалуй, тоже возразил бы вам, но поскольку вы утверждаете, что деньги — это вопрос первостепенной важности, но не главный, я с вами полностью согласен. Если человек не подведет под свою работу прочную финансовую основу, работать он не сможет. И глупо делать вид, что это не так. Так что денежные соображения — это, действительно, важные соображения. Люди у нас живут своим трудом, и, чтобы жить, они должны получать деньги. Разумеется, все мы отлично понимаем, что работа работе рознь — и по качеству и по своему роду. Труд мастерового можно грубо охарактеризовать как жизненную необходимость, труд делового человека — как средство к достижению цели, а труд художника или ученого — как самоцель. Можно, конечно, эти определения сделать более отточенными, усовершенствовать их, но, как иллюстрация, сойдут и они. Не думаю, чтобы могли существовать разногласия относительно того, какая деятельность относится к высшему роду: некоторые истины не требуют доказательств. Счастлив тот, чей труд является в то же время его целью. Каждый деловой человек понимает это и с этим соглашается, по крайней мере, разговаривая с человеком, живущим творческой жизнью, или с ученым. Он понимает, что этому счастливцу труд его доставляет радость, которой сам он лишен, причем радость эта никогда не будет омрачена мыслью, что успех его достигнут ценой неудачи другого; понимает, что художник, отдавая работе все силы и способности, ничего, кроме добра, принести людям не способен, что тут не может быть и речи о каком-то соперничестве, а лишь о благородном стремлении все более совершенствовать свою работу. Человек искусства относится к своей работе с трепетом, сознавая, что плод его труда всегда будет представлять бОльшую ценность, чем сам он, тогда как коммерсант обычно смотрит на свою деятельность сверху вниз, понимая, что не всегда она бывает достойна его, разве что сам он личность очень уж малопочтенная.