Гость из Альтрурии - Хоуэллс Уильям Дин. Страница 19

— Вряд ли он так подумает, — сказал альтрурец, — и, надеюсь, все будет не так плохо, как вам кажется. Я очень сожалею, что сплоховал…

— Да господи, оплошностью ваш поступок выглядит исключительно в силу обстоятельств. Рассуждая отвлеченно, только правильно помочь человеку, нуждающемуся в помощи, — никто не станет отрицать этого, даже здесь, в стране, где каждый сам за себя.

— Рад слышать это, — сказал альтрурец, — выходит, промах, который я совершил, не так уж груб. Знаете, мне кажется, вам не стоит беспокоиться и объяснять альтрурские воззрения коридорному. Кое-что я ему уже объяснил, и он все отлично усвоил; он утверждает, что даже здесь бедным людям приходится до некоторой степени придерживаться тех же принципов, без этого у них не было бы ни малейшего шанса выжить. Он говорит, что им приходится помогать друг другу точно так же, как и нам у себя на родине, и что только богачи среди вас действительно независимы. Право, мне кажется, вам нет нужды говорить с ним, если, конечно, вы сами не хотите этого; к тому же, опасаясь, как бы чего не вышло, я, предлагая свою помощь, сообразовался с тем, что слышал от вас и от ваших друзей. Я спросил, нет ли кого-нибудь, кто мог бы помочь ему с чисткой ботинок, что в таком случае я с радостью заплачу этому человеку, но он ответил, что не знает никого, кто согласился бы на эту работу, что ему пришлось взяться за нее потому, что иначе он не получил бы места коридорного, но все остальные слуги считают это занятие для себя унизительным и ни за что не согласились бы помочь ему. Вот тогда я понял, что спокойно могу предложить свои услуги.

Мне показалось, что передо мной непробивная стена, но я все же спросил:

— И вы не сделали никаких выводов из того, что он сказал вам?

— То есть? — спросил в свою очередь альтрурец.

— Вы не подумали о том, что, если никто из остальных слуг, работающих вместе с ним, не хотел помочь ему чистить ботинки и что если сам он занимается этим только по обязанности, вряд ли вам следовало браться за эту работу.

— Не подумал, — сказал альтрурец простодушно. Наверное, он все-таки почувствовал отчаяние, в которое я впал от его слов, во всяком случае, он спросил:

— Но почему я мог не захотеть сделать для другого то, что охотно сделал бы для себя?

— Есть немало вещей, которые мы охотно делаем для себя и вовсе не хотим делать для других. Но даже, исходя из предложенного вами принципа — на мой взгляд, ошибочного и нелогичного, — ваши действия не могут быть оправданы. Джентльмен не может захотеть почистить собственные ботинки. Это унижает его достоинство; это работа, которую он ни за что не станет делать, если можно ее кому-то спихнуть.

— Следовательно, в Америке, — сказал альтрурец, — не считается унижающим достоинство джентльмена поручать другому работу, которую сам для себя он делать не желает?

— Безусловно!

— Вот оно что? — протянул он. — Значит, мы в Альтрурии вкладываем совсем иной смысл в слово «джентльмен». Теперь я понимаю, что совершил ошибку. Впредь буду осмотрительней.

Я решил, что лучше переменить тему:

— Кстати, — сказал я, — может, давайте сходим сегодня в горы?

— Я буду очень рад, — сказал альтрурец, и в голосе его прозвучала такая искренняя благодарность, что я устыдился своего двоедушия.

— Тогда давайте отправимся сразу после завтрака. Я спущусь вниз через полчаса.

Поняв намек, он удалился, хотя в глубине души я опасался, как бы, действуя в лучших альтрурских традициях, он не предложил мне помочь одеться.

Спустившись вниз, я нашел его в обществе миссис Мэйкли, которая тут же пустилась подробнейшим образом описывать красоты гор при свете утреннего солнца.

— Не удивляйтесь, что застали меня на ногах в такой несусветный час. Не знаю, вчерашний ли наш интересный разговор меня так взбудоражил или что-то иное, но меня не взяло снотворное, хотя я приняла пятнадцать крупинок сульфонала, во всяком случае, я встала ни свет ни заря, когда положено просыпаться жаворонкам, если они действительно существуют не только как литературный образ. Но воздух здесь такой чудесный, что можно иногда и не поспать ночь. Мне кажется, что если захотеть, то можно научиться обходиться здесь вообще без сна; я, во всяком случае, могла бы! Увы, бедный мистер Мэйкли, по-видимому, на это неспособен. Он отсыпается за меня, поэтому мне придется завтракать без него. Знаете, я совершила очень дерзкий поступок: распорядилась, чтобы метрдотель пересадил вас за наш стол; я знаю, мистер Твельфмо, вы будете очень этим недовольны, потому что, естественно, не захотите делить мистера Гомоса с кем бы то ни было, за что я вас нисколько не порицаю, но я вам этого не позволю, так и знайте.

Радость, которую я испытал, услышав эти слова, была не вполне безоблачна, но я попытался не показать этого миссис Мэйкли и испытал огромное облегчение, когда, улучив минутку, она шепнула мне:

— Я прекрасно понимаю, каково вам, мистер Твельфмо, и постараюсь помочь вам удерживать его от неразумных выходок. Я испытываю к нему симпатию, и мне просто невыносима мысль, что он может стать всеобщим посмешищем. Думаю, что вдвоем с вами мы справимся.

Правда, нам не удалось предотвратить рукопожатие, которым альтрурец обменялся с метрдотелем, когда тот распахнул перед нами дверь в столовую, и удержать от поклона официантке, перед которой он склонился, как перед знатной дамой. Но мы сочли за лучшее не обращать внимания на маленькие погрешности и не растрачивать душевных сил по мелочам. Завтрак, к счастью, прошел благополучно, если не считать того, что он вскочил, подобрал с пола ложку, которую официантка имела неосторожность уронить, и вручил ей ее с поклоном; но со стороны это легко могло сойти за знак внимания в адрес миссис Мэйкли. Завтракающих было еще совсем немного, но я заметил, что среди официанток, стоявших со скрещенными на груди руками возле столиков, за которыми они прислуживали, царило сдержанное волнение и что метрдотель обеспокоен настолько, что его красивое лицо порозовело.

Миссис Мэйкли спросила, идем ли мы в церковь, — она сказала, что едет в том направлении и с удовольствием подвезет нас.

— Сама я не пойду, — объяснила она, — нет смысла слушать проповедь, когда в голове такой сумбур, — и потому решила довольствоваться добрым делом. Хочу отвезти книги и газеты миссис Кэмп. Мне кажется, одно вполне заменит другое, а как по-вашему, мистер Гомос?

— Пожалуй, что так, — ответил он с добродушной серьезностью, в какой-то мере гармонирующей с ее игривостью.

— А кто такая миссис Кэмп? — спросил я как будто между прочим.

— Мать Лиззи. Помните, я вчера говорила вам об их семье» она наверняка прочитала уже книги, которые я принесла ей в прошлый раз, а Лиззи, конечно, постеснялась просить меня одолжить им еще, потому что видела, что я разговариваю с вами, и не хотела перебивать. Такая милая девушка! Я думаю, воскресные газеты уже пришли, захвачу-ка я их тоже. Миссис Кэмп всегда бывает так рада им, и я обожаю слушать, когда она обсуждает события общественной жизни. Но, может быть, вы не одобряете наши воскресные газеты, мистер Гомос?

— Не знаю, что и сказать вам, сударыня. Я ведь их еще не видел. Ведь это мое первое воскресенье в Америке.

— Одно могу сказать, мне очень жаль, что вы уже не увидите былого пуританского воскресенья, — сказала миссис Мэйкли, внезапно перескочив с воскресных газет на новую тему. — Хотя здесь, в горах, может, кое-что вы еще и застанете. А так, кроме ржаного индейского хлеба, печеных бобов и рыбных тефтелек, пожалуй, ничего и не осталось.

— Но все это очень вкусные вещи.

— Вы правы, они еще не худшее.

Она была поверхностная болтушка, и я опасался, как бы она не брякнула чего-нибудь лишнего, но, если у нее и вертелось что-то на языке, ее опередил альтрурец, который спросил:

— Не покажется ли вам, сударыня, чересчур нескромным, если я попрошу вас познакомить меня как-нибудь с этой семьей?

— С Кэмпами? — переспросила она. — Что вы! С огромным удовольствием. — Ее, по-видимому, осенила какая-то мысль, и она предложила: — А может, поехали со мной прямо сегодня утром, или вы с мистером Твельфмо твердо решили посетить церковь?