Приз варвара (ЛП) - Диксон Руби. Страница 4

Я вижу, как всего в нескольких минутах ходьбы от меня она встает в снегу на колени и принимается палкой рыть яму. Отсюда я вижу красивый цвет ее кожи, наподобие самых роскошных шкур животных. Ее грива необычна тем, что струится тугими спиральками, похожими на веточки сладких растений, которые растут в каменистых нишах и из которых заваривается ароматный чай. Мне, кстати, ее грива нравится. Ти-фа-ни отличается от других, тем не менее ею невозможно не любоваться, и мне нравится блеск ее синих глаз на ее маленьком человеческом личике.

Приближаясь, я окликаю ее.

— Эй, Ти-фа-ни! Это я, Салух!

Я поднимаю руку в знак приветствия, тогда она поднимает голову и смотрит на меня, приложив ладонь к глазам. Я всегда осторожен и предупреждаю о себе приветствием. Однажды я застал ее врасплох, и ее яростная реакция вызвала во мне серьезную тревогу. Мне не хочется снова ее напугать.

Она машет мне рукой.

Я направляюсь к ней и, пока иду, мысленно призываю свой кхай. «Вот наша пара, — я уговариваю его. — Видишь, какая она красавица? Какая хрупкая? Я должен ей резонировать. Я должен утвердить ее своей, чтобы оберегать ее».

«Ти-фа-ни принадлежит мне».

«Резонируй».

«Резонируй».

«Ну же, резонируй, чтоб я мог заявить на нее права».

Но, пока я подхожу к ней, мой кхай — тот еще предатель — хранит молчание. Значит, сегодня не тот день. Не беда. Это произойдет завтра, или послезавтра.

— Наслаждаешься снегом?

Скорчив рожицу, она смотрит на меня и раскачивает палкой, которой рыла снег.

— За одну ночь все замело в пух и прах, и накрыло снегом мои растения. Даже не представляю, как тут кому-то удается хоть чего-нибудь добиться!

— Ммм, — я приседаю в снегу на корточках рядом с ней и рассматриваю положение ее дел. У нее кожаная сумка, которую она положила рядом с собой, полная семян и чего-то, что похоже на навоз, а еще она копается палкой в снегу. — А чем ты занимаешься?

— Я пытаюсь посадить зйерна, — отвечает она на своем странном человеческом языке. Я выучился человеческому языку в Пещере старейшин, так что могу с ней разговаривать. Воображаемая картина, которая приходит на ум относительно этого слова, — это растения, выращенные в определенных местах в целях обеспечения пищи.

Очень интересно. Я никогда не обращал внимания на растения, за исключением, когда время от времени собирал их для одного из чаев моей матери. Я беру одно из семян и рассматриваю его, а она возвращается к работе.

— Так чего ты делаешь, когда сажаешь?

Она усаживается обратно и убирает с лица свои пружинистые кудри. Это незначительное движение изящное, и у меня начинает болеть член от необходимости утвердить ее. «Резонируй», — приказываю я своему безмолвному кхаю.

— Ну, — отвечает она. — На Зэмле у нас были феермы. Там выращивали пищу для людей, у которых не было места, чтобы выращивать ее самим. Мы могли бы выращивать собственные растения и хранить их урожай для жестокого сезона. Мне просто нужно понять, как заставить все это расти при всем этом снеге. Я имею в виду, в Норвегии и Сибири ведь все растет, и растет как полагается, понимаешь? И здесь они растут. Очевидно, что растения могут выживать в суровых условиях. Но я только и делаю, что продолжаю сажать семена, а они не растут. Так что я никак не пойму, что я делаю не так.

Она сжимает губы в твердую линию.

Я беру одну из лепешек навоза двисти, что находятся в ее сумке, и разглядываю ее. Мы используем их в качестве топлива, потому что в горах леса — это редкость.

— Так тебе, как мэтлаку, хочется пошвырять в них дерьмом?

Она взрывается смехом, и его звук настолько милый и гортанный, что рябью струится по моей коже, словно ласка.

— Да нет же! Я пытаюсь обогатить почву.

— Навозом?

— Навозом, — соглашается она. Она снова достает палку, которой рыла снег, и начинает рыть яму. — Навоз животных содержит насыщенную поо-д-питку для почвы. По крайней мере, так было на Земле. Размещаешь его вместе с семенами, и он создает благодатную почву для роста.

Она бросает в яму лепешку навоза, добавляет туда несколько семян, после чего засыпает ее смесью снега и земли.

— Понятно. — Да чего же странная идея, но у людей вообще множество странных идей. — Тебе нужна помощь? Мужчина я сильный и могу вырыть для тебя ямы.

— Такой скромник, — бормочет она, и ее губы изгибаются в едва заметную улыбку в то время, как она оглядывается и смотрит на меня.

Я совсем-совсем не скромник. Я сильный и умелый. Мое тело молодое и здоровое. Ей надо бы смотреть на меня с восхищением. Я стягиваю свою кожаную тунику и провожу рукой по груди, чтобы увидеть, заметит ли она, в какой я отличной форме.

Но она не замечает. Она роет яму.

Люди расстраивают. Но я все ровно привлеку к себе ее внимание. Она поймет, какой я умелый, здоровый, сильный охотник, и тогда ее кхай решит, что я для нее тот самый, единственный. Я отбрасываю свою тунику в сторону и становлюсь в снегу на колени, игнорируя, как он просачивается в мои кожаные леггинсы.

— Ти-фа-ни, сколько тебе нужно ям, чтобы этот сильный мужчина для тебя вырыл?

Она снова заливается хохотом.

— Давай начнем с двадцати, и с расстоянием вытянутой руки между ними.

Я начинаю копать для моей женщины. Я совсем не против этой работы. Эта работа какая-то странная, но я с большим удовольствием готов для нее ее выполнить. Создание каждой ямы означает, что я должен докопаться под слои снега, вплоть до земли и немного дальше. Я быстрее, чем она со своей палкой для рытья. Занятые делом, время у нас проходит в тишине. Я совсем не против, потому что, когда я приостанавливаюсь, дабы вытереть выступивший на лбу пот, я замечаю, что она наблюдает за мной. Я слежу за тем, чтобы продемонстрировать бицепсы, когда рою следующую. Я похож на серпоклюва, который красуется перед своей самкой, но мне плевать. Я хочу, чтобы она обратила на меня внимание.

Когда ямы вырыты, я беру пригоршни снега и растираю им лицо и грудь, смывая с себя пот. Она отводит взгляд и сосредотачивает все свое внимание на своих семенах.

— Спасибо тебе, Салух. С твоей помощью все прошло намного быстрее.

Ее слова выражают радость, но выглядит она опечаленной. Она что, переживает — так же, как я — от того, что наши кхаи хранят молчание?

— Ты не выглядишь счастливой.

Испугавшись, она поднимает на меня глаза.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Этим я хочу сказать, что твои слова очень приятны, однако твое тело говорит совершенно другое. Тут ты улыбаешься, — я наклоняюсь к ней и, искренне осмелившись рискнуть, прикасаюсь кончиком пальца к ее полным губам. — Но тут ты не улыбаешься, — я постукиваю по ее виску, указывая на ее глаза.

Ее улыбка возвращается, но она кажется скорее вынужденной.

— Меня застукали.

— Мы разве не друзья? Расскажи, что тебя тревожит.

Ради нее я хочу разобраться с этим. Хочу снова зажечь огонь в ее сияющих глазах и вернуть улыбку — искреннюю улыбку — на ее лицо.

Прикусив губу, она перебирает кожаные ремешки своей сумки, а потом бросает взгляд на меня.

— Просто я расстроена мыслью о том, что пещеры снова объединяются. Я потеряю свой урожай.

— Вранье, — немедленно заявляю я. Она мастер в том, как дурачить других, но только не меня. — Нет у тебя никакого урожая. У тебя есть навоз и семена. Тебя тревожит что-то другое.

Скорчив мне рожицу, Ти-фа-ни бросает в меня сумку.

— Ну, ты и прилипала, ты в курсе, Салух?

Она даже не догадывается о том, как сильно мне хочется к ней прилипнуть. Или о том, как мне хочется толкнуть ее в снег и накрыть ее тело своим. Но мы не спарены. Мы не резонируем. Опять же, я должен научиться быть терпеливым.

Довольно сложно быть терпеливым, когда женщина, которую хочешь, настолько близко, что могу коснуться ее нежной кожи. Когда ее запах наполняет мои ноздри и заставляет мое тело жаждать ее прикосновений. Я не чувствовал себя настолько теряющим над собой контроль с тех пор, как был еще мальчишкой и у меня впервые встал член.