Комендантский час - Хруцкий Эдуард Анатольевич. Страница 9

— А во дворе вы никого не заметили?

— Нет, пусто было.

— Ладно, идите. Только в следующий раз не пугайтесь. У нас служба такая.

— Я знаю, извините, — смущенно почти прошептала девушка.

— Ну иди, дочка…

— Стало быть, вы дежурная ПВО?

— Я.

— Ваша фамилия Самойлова, зовут Елена Сергеевна?

— Так, Елена Сергеевна.

— А скажите, уважаемая Елена Сергеевна, в чем заключаются ваши обязанности?

— Если, значит, фашист прилетит, разбудить жильцов в своем подъезде, в убежище их проводить, деткам помочь, там, старухам. Бомбы поджигательные тушить…

— А еще?

— Нести ночное дежурство. У всяких посторонних документы проверять, и если что, милиционера кликнуть.

— Вы все время находились у дверей подъезда?

— Все время.

— Так как же? Никого не было посторонних?

— Никого.

— А что случилось, вы знаете?

— Как не знать, жилец из десятой самострел учинил. Это он из-за нее все.

— Из-за кого?

— Марина у него была. Беленькая такая. Ходила к нему. Что они делали, не скажу, не видела, только часто она у него оставалась. Бывало, ночью вместе приедут на машине, шмыг в парадную и к себе. А потом он ее утром провожает.

— А кроме Марины к Грассу ходил кто-нибудь?

— Много, все его дружки разные. Бывало, идут, а карманы от бутылок рвутся. Безобразить к нему ходили. А он душа простая, добрая, всех пускал.

— А в последнее время?

— Да последнее время его-то и не было. Он ушел в том месяце. На фронт, говорил. Вот только вчера и вернулся в форме и с наганом. «Ты, — говорит, — тетя Лена, меня разбуди в восемь», — и к себе пошел.

— А почему вы в шесть ушли с поста?

— Ах, товарищ начальник, не в шесть — в семь ушла. Гастроном у нас в семь открывают.

— Долго там были?

— Час, наверное, у меня часов-то нет. А домой шла и у ворот двух военных встретила, они-то мне и сказали, что время пять минут девятого.

— Военные выходили из вашего двора?

— Из нашего. Из ворот.

— Постарайтесь вспомнить их.

— В сапогах хромовых, с ремнями через плечо. У одного, что на часы смотрел, нашивка золотая.

— Какая нашивка, узкая или широкая?

— Широкая, товарищ начальник, страсть какая широкая.

— Вы раньше их не видели?

— Нет, не видела.

— Что дальше?

— Я, конечно, побежала Зиновия Аркадьевича будить. Гляжу, дверь открыта. «Неужто встал?» — думаю. Зашла в комнату, а он лежит. Тут я и побегла на улицу.

— Игорь, — Данилов встал, — дело ясное. Ты сейчас иди в «Вечерку», найди знакомых Грасса, узнай, кто такая Марина. Ты, Степан, с жильцами поговори. Я в управление.

На лестнице Данилов задержался, пропуская санитаров, уносивших убитого. Он прошел сквозь расступившуюся толпу любопытных у подъезда, подошел к машине.

— Извините, — кто-то тронул его за рукав.

Данилов оглянулся. Перед ним стояла пожилая женщина с пустой авоськой в руках.

— Я хотела вам кое-что сообщить…

— Слушаю вас.

— К гражданину Грассу ходило много разных людей. Журналисты… А три дня назад заходил его сослуживец, подполковник.

— Так, значит, подполковник? Я знаю, летчик?

— Нет, пограничник. Такой интеллигентный, седоватый. Очень жалел, что не застал его.

— У этого подполковника ожог на правой щеке? — внутренне холодея, спросил Данилов.

— Ошибаетесь, у него шрам, белый такой, с левой стороны, здесь, — женщина провела пальцем от губы до глаза.

Он. Точно он. Широков. Уже в машине Иван Александрович расстегнул крючки воротника. На душе было скверно. Точно так же, как пятнадцать лет назад, когда он в Питере, на Лиговке, потерял след Резаного.

Зачем Широков приходил к Грассу? За деньгами? Может быть, за ценностями? Маловероятно. Ни денег, ни тем более ценностей у убитого не было. Значит, Широкову был нужен Зяма-художник. Но ведь Грасс никогда не связывался с уголовниками. Он делал фальшивые накладные артельщикам, липовые печати на документы, справки. Его «клиентура» была — крупные хозяйственники. Кто же указал Широкову на Грасса? Кто?

В коридоре «Вечерки» пахло керосином. Из-за закрытых дверей вырывался приглушенный стук пишущих машинок, обрывки телефонных разговоров, смех.

В отделе иллюстраций было тихо. Огромное окно распахнуто, за ним в золотистом мареве видны крыши и облезлые церковные маковки. Со стен на Игоря смотрел добрый десяток человеческих лиц. Красивые, строгие и веселые женщины, мужчины с орденами и без таковых, бородатые и бритые, дети.

Из-за стола, заваленного старыми фотографиями, обрезками бумаги, рисунками, газетными полосами, навстречу Муравьеву поднялся человек в синем костюме.

— Я хотел узнать, сотрудничал ли в вашей газете художник Грасс.

— Зяма? Разумеется! Мы с ним гигантские друзья! А с кем имею честь, простите? Смирнов, — представился художник.

— Значит, мне повезло. — Игорь достал из кармана удостоверение.

Смирнов внимательно прочитал его, поднял на посетителя удивленные глаза:

— Нет. Это недоразумение. У него были неприятности, но давно. Он чудный художник. Хороший товарищ.

— Вы его хорошо знали?

— Хорошо — не то слово. Зяма мой лучший друг!

— Значит, мне опять повезло.

— Что? Скажите, что могло с ним случиться? Ах ты господи, Зямка…

Смирнов заметался по кабинету, он был похож на большую птицу.

— Вы сядьте, сядьте, пожалуйста. — Игорь присел на стул. — Дело серьезное.

— Серьезное? — Смирнов сел и сразу же начал перекладывать на столе строчкомеры, пинцеты, ножницы.

— Вы только… В общем, Грасс, убит.

Ножницы со звоном упали на пол. Смирнов закрыл лицо руками. Только пальцы мелко вздрагивали.

«Они слишком тонки и красивы для мужчины, — подумал Игорь, — слишком нежны».

Смирнов убрал руки, и Муравьева поразила перемена, происшедшая с этим красивым, не по годам моложавым лицом. Оно сразу постарело, даже глаза померкли. Перед Муравьевым сидел усталый, больной человек.

— Дайте закурить.

Смирнов неумело взял папиросу, прикурил.

— Зяма звонил мне вчера, сегодня он должен был зайти ко мне с новыми рисунками…

Он замолчал. В комнате повисла тишина, гнетущая и тяжелая.

— Кто мог это сделать? — спросил Смирнов.

— Мы еще не знаем. Вот пришли к вам. Надеюсь, вы поможете.

— Я говорил ему: брось эту женщину. Брось!

— Вы имеете в виду Марину?

— Да, Марину Флерову.

— Кто она такая?

— Как вам сказать? Знаете ли, есть категория женщин, красивых, умных, свободных. У них огромный круг знакомых и необычайная жадность к развлечениям. Они не думают, как и где живут. Они просто живут, легко и свободно. Такие обычно нравятся занятым мужчинам. Дайте спички, пожалуйста. — Смирнов снова прикурил. — Марина такая. Немного пишет, чуть рисует, немного снимает, немного поет, снимается в кино… в эпизодах, разумеется. Всего понемногу и — ничего. У нее открытый дом. Народу полно. Можно приехать в полночь, за полночь.

— Она давно знакома с Грассом?

— Да, года три. Он для нее — убежище. Это она говорит… Устав от кутежей, разочаровавшись в очередном увлечении, она убегала к Зяме. Марина называла это — «стать на душевный ремонт». А он терпел, терпел и ждал.

— Вы говорили, что у нее открытый дом? Если я вас правильно понял, к ней мог приходить любой, даже малознакомый человек?

— Да, вы правильно поняли.

— А что вы скажете о людях, которые у нее бывали?

— Всякие. — Смирнов вздохнул. — Наш брат-журналист, киношники, актеры. Всякие. А бывает, компания эдаких молодчиков приедет… Хватких таких, разодетых, с короткими пальцами в кольцах. Молчаливые, только пьют да похохатывают. Я их не люблю. Денег у них много.

— А где живет Флерова, знаете?

— Да, конечно.

Данилов

Телефон зазвонил.

— Ты погоди, не части так. Погоди! — Данилов взял трубку. — Данилов слушает. Молодец, Игорь, ты сначала сюда приезжай, а потом уже к мадам поедешь. Давай, жду. Ну, так как будем? — Иван Александрович отодвинул телефон. — Как будем, я спрашиваю, дальше жить? А, Михаил?