МЧК Сообщает… - Хруцкий Эдуард Анатольевич. Страница 18

Ночью Копытин проснулся. Полежал недолго, прислушался к тишине. Встал, вышел в коридор. Толкнул дверь в комнату Алексея, где спала Елена. Заперто. Усмехнулся, дернув щекой.

Пошел обратно, запер дверь, засветил свечу, раскрыл чемодан. На мгновение Копытин даже закрыл глаза — в чемодане лежали бриллианты, золото, толстые пачки денег.

Он вскочил, сжал кулаки и, дергая щекой, начал тихо приплясывать. Потом успокоился, закрыл чемодан, дунул на свечу, лег и уснул крепко.

Его разбудили звонки и стук. Он вскочил, схватил маузер, бросился к двери.

В прихожую вышла Елена.

— Кто это? — шепотом спросил Копытин.

Она с недоумением пожала плечами и спросила:

— Кто?

— Барышня, Елена Федоровна, это я, дворник, дрова привезли.

— Ой, какое счастье! — всплеснула руками Елена. — Сейчас.

Она махнула Копытину рукой: мол, спрячьтесь.

Копытин ушел в комнату, запер дверь, начал быстро одеваться. За дверью гудел бас дворника и слышался голос Елены. Дверь захлопнулась. Копытин выглянул в коридор.

— Сейчас дрова принесут, а потом мы чай пить будем, — лучезарно улыбнулась Елена. — Вы посидите пока у себя.

Копытин закрыл дверь и прильнул глазом к замочной скважине.

Сначала пришел дворник с огромной охапкой дров. Потом второй, в рваном армяке. Потом армяк заслонил скважину, и Копытин слышал только стук дров и голоса мужиков.

Потом Елена благодарила и расплачивалась. Мужики ушли. И снова тишина. И голос Елены:

— Виктор, чай.

Копытин бросил на кровать маузер, сунул наган в карман брюк, вышел в коридор.

У стены аккуратно сложены дрова, немного сора на полу. Он шагнул в коридор… С двух сторон ему заломили руки Данилов и Мартынов.

Вспыхнул свет. В коридор из комнаты вышел Манцев.

— Поручик Копытин?

Копытин скрипнул зубами, дернул щекой.

— Я заместитель председателя МЧК Манцев. Вы арестованы.

Москва. Март 1919 года

Копытина вели по длинному коридору мимо белых двустворчатых дверей, мимо бронзовых, потемневших ручек, мимо бачка с водой на табуретке, так не вяжущегося с этими дверями и ручками.

Копытин смотрел на все жадно, впитывая в себя эти в общем-то обыденные вещи. И они казались ему необыкновенно прекрасными, потому что видел он все это в последний раз.

Он сидел в кабинете Манцева и смотрел на половинку медали, лежащую на столе. Ему очень хотелось казаться равнодушно-ироничным и спокойным. Но он не мог.

Странное чувство прощания жило в его душе, и оно было сильнее разума и воли.

— Гражданин комиссар, — хрипло сказал он, — я хочу жить.

Манцев долго смотрел на него. Через его кабинет проходили разные люди: холодные, убежденные в своей правоте, заговорщики, истеричные бандиты, говорливые эсеры, путающие допрос с политической дискуссией. Но такого он видел впервые. Человека не было, остался один облик.

— Я не властен решать жизнь и смерть, — сказал Манцев, — для этого есть трибунал. На ваших руках слишком много крови. Но тем не менее полное признание дает вам шанс на снисхождение.

— В чем я должен признаться?

— Банда Собана нас уже не интересует. — Манцев взял в руки половинку медали: — Вот что мне интересно.

Копытин молчал. Нет, внутри его не было жалости к тем, из подполья, он думал о слове «шанс». Мысленно прикидывал, как подороже продать то, что он знает.

— Я знаю пароль, явку, людей. Я могу помочь. Дайте мне карандаш и бумагу, я напишу.

Манцев молча протянул ему стопку бумаги и ручку.

У электромастерских на Пресне, прямо у проходной, наклеена газета.

Стоят рабочие, читают. Жирными буквами на полосе:

А над городом солнце. Яркое, мартовское. Солнце второй весны революции.