О чём молчат ведьмы (СИ) - Ульская Сигита. Страница 43

— Мама, извини меня, ты всегда для меня была странной… Я удивлялась, что ты совсем не расстроилась, когда я разбила ту красивую хрустальную вазу… Помнишь её?

— Нет, не помню, — сказала Ксения, нашла на ощупь в темноте руку дочери и погладила её.

— Да, я так и думала… Тогда ты вообще не огорчилась. Но… проплакала неделю, когда исчезла брошка… которую тебе сделал Томас. — Агния помолчала, а потом повернулась к матери. — Прости, но это я её тогда выбросила.

— Я знаю, доченька, — спокойно сказала Ксения, — и я плакала тогда не из-за брошки, а потому что поняла это…

— Прости, — Агния глухо зарыдала и кинулась к матери на грудь.

Её душили слёзы, она не могла успокоиться. В ней боролось одновременно столько чувств, но ни одно женщина не могла выплеснуть, лишь слёзы всё катились и катились по её лицу. В горле першило от застрявших слов. Агния видела старую морщинистую руку матери, которая гладила её, и от этого становилось ещё горше на душе.

— Почему? Почему так несправедливо? — задыхаясь, говорила она. — Ты же такой хороший человек! Почему тебе такая страшная болезнь и такое наказание?

Она приподнялась, вглядываясь в спокойное лицо матери.

— Я не считаю свою болезнь наказанием. Она дала мне время подготовиться: перебрать вещи, подвести итоги, попрощаться с родными, сказать вам всё то, что хотелось… Разве это наказание, доченька? Обычно похороны очень торжественны, но на них от самого покойника уже мало что зависит. Мне же повезло — мой уход я обставляю так, как хочу сама.

Агния, слушая мать, заплакала ещё сильнее. Она забралась к ней на кровать, прижалась и шептала: «Прости меня, прости…» А Ксения всё гладила и гладила её по голове, пока Агния не затихла. Так они, обнявшись, и заснули.

Утром Стася тихо заглянула к бабушке, но, увидев её спящей в обнимку с матерью, плотно закрыла дверь и побежала на маяк выключать огни. Вернувшись домой, она стала готовить завтрак, потирая и грея друг о друга застывшие в утренней прохладе ноги. Время от времени, медленно размешивая дымящуюся кашу, с улыбкой глядела в окно. Там, на нижних ветках сосны, резвились две коричневые птички.

Наверху проснулась Агния, она приподнялась и посмотрела на мать. Та спала. Лицо Ксении было спокойным.

— Мама, я люблю тебя, — сказала тихо Агния и аккуратно коснулась губами щеки Ксении.

Кожа была холодной. Тут Агния с ужасом заметила, что мать не дышит, и истошно закричала.

Прибежала побелевшая Стася. Она подскочила к бабушке и стала проверять пульс, пытаясь успокоить мать.

— Тише, — говорила она ей, — тише! Подожди… Кажется, пульс есть! Срочно звони доктору Петеру!

Следующий час они провели как во сне. Доктор Петер постоянно был на связи, он сделал практически невозможное — быстро нашёл машину и приехал вместе с бригадой врачей, которые транспортировали Ксению наверх на носилках. С ними поехала и Агния, договорившись, что Стася останется следить за домом.

Старую Ксению положили в отделение интенсивной терапии. Оказывается, у неё отекло одно лёгкое. Первая же капельница вернула её в сознание, но чуть позже врачи ввели её в искусственную кому. Оставалось только ждать.

Агния, побыв немного в больнице рядом с матерью, вернулась домой, позвонила Стасе, доложив состояние дел, и потом долго сидела у окна, гладя кошку, устроившуюся у неё на коленях. Она смотрела на кусок соседской стены через дорогу, разглядывала редких прохожих, многих из которых знала с детства, и думала, как всё-таки хорошо в городе. Там, в Медовой бухте, Агния чувствовала себя человеком со снятой кожей. Сейчас она поняла, что её тревожило и выводило из равновесия это состояние. «Нет, — думала Агния, — как-то всё же лучше, когда душа свёрнута и спит, как моя Рыся. — Она снова погладила кошку. — А то каждая былинка касается души и беспокоит её. Зачем это надо?»

А в Медовой бухте маялась Стася. Она сидела в бабушкиной комнате, не находя покоя. Потом позвонила Висии, та уговорила её сегодня отдохнуть.

— Стасенька, не переживай, — бормотала в трубку младшая Лесная ведьма, — мы справимся сами. Отдохни, поспи и не трави себе душу.

Стася пообщалась со Станиславом, он обещал приехать после обеда, помочь по хозяйству.

Только они разъединились, позвонила Вига. Выслушав Стасю, подруга сказала:

— Стася, давай начистоту, жизнь — штука тяжёлая. Твоя бабушка пожила и умирает. Прими уже это. Дай Бог нам всем хотя бы столько прожить, сколько она…

Стася не нашла, что ответить, но слова Виги были очень горькими. После их разговора у девушки стало ещё пасмурнее на душе. Она решила занять себя хоть какой-то работой. Спустилась вниз, взяла большую корзину и пошла собирать мусор на побережье.

Сегодня море волновалось из-за небольшого ветра. Он взъерошил весь песок на берегу, покрыв его причудливым ребристым рисунком. Солнце светило холодно. Стася всё время сжималась и куталась в кофту: то ли от ветра снаружи, то ли от грусти внутри. Она шла, глядя невидящим взором вдаль; пытаясь разобраться в себе, думала: «Что я испытываю?» И отвечала: «Тревогу».

Тревога — липкое слово густого бордового цвета. Оно заливает собой нутро, заволакивает глаза пеленой и запутывает невидимой паутиной ноги. Тело становится вялым, движения неточными, а душа болит и ноет.

Стася даже не заметила, как дошла до выступа, за которым был «трон». Она остановилась и хотела повернуть назад. «Наверняка там кто-то есть», — думала девушка. В последнее время она вечно там кого-то встречала. А сейчас видеть никого не хотела. Но всё же что-то влекло её к «трону». Что-то тянуло за выступ. И она всё-таки пошла.

На камне сидел старик. Его лицо покрывали глубокие морщины, на черепе почти не осталось волос, вместо них клочками висел седой пух. Впалые щёки были небриты, с серебристой щетиной, они напоминали чешую рыбы. Старик держал в руках большую булку, которую крошил чайкам. Он сразу увидел Стасю.

— Иди уж, раз пришла. Садись, — сказал он ей по-свойски. — Ты же хочешь здесь посидеть?

Он пододвинулся, освобождая для девушки место. И продолжил кормить птиц. Старик бросал им большие куски булки, которые отламывал дрожащими руками.

— Ты приехала издалека? — спросил он у неё.

Стася помотала головой:

— Нет, я живу в Медовой бухте.

— А-а-а-а, понятно…

Они посидели в тишине, а потом старик спросил:

— Чем ты занимаешься?

— Я пишу книги, — ответила Стася.

— Много работаешь?

— Иногда да, — кивнула она.

— Вот и я… много работал. Да поди, всю жизнь, — он тяжело вздохнул. — Всю жизнь я хотел много денег… Много женщин… Много ощущений… Всё работал, работал… Строил дома. Сейчас думаю, что спроектировал и отстроил целый город… Копил, надеясь отдохнуть и получить от жизни всё, о чём мечтал, когда разбогатею…

Они опять помолчали. Стася глядела на больные морщинистые руки старика в ревматических узлах. Он стряхнул с коленей последние крошки и продолжил:

— А сейчас я хочу просто жить. Дышать полной грудью, сидеть здесь и ощущать жизнь на сто процентов. Но мои рецепторы притупились. Моё сознание замутнено болезнями и страхами, мой язык уже не так остро ощущает, мои глаза не так чётко видят, мои пальцы не так хорошо чувствуют… И вот сижу я и думаю: что же я сотворил со своей жизнью? Отец мне говорил: «Береги здоровье». Я же его не слушал… Мать говорила: «Не спеши жить»… Но мы никогда не слушаем старших. А потом расплачиваемся за это…

— Но ведь вы прожили жизнь так, как хотели. В тот момент, когда вы проектировали и строили дома, вы были счастливы, — тихо сказала Стася. — А те сожаления, которые вас теперь мучают, — это грусть по пройденной жизни. Но разве, вернувшись обратно, вы стали бы жить по-другому?

Старик повернулся и внимательно посмотрел на неё, задумавшись.

— Знаешь, пожалуй, что и нет. Не стал бы я жить по-другому… Ну, может, только отдыхал бы чаще…

— Значит, и живите по-старому. Только отдыхайте почаще, — сказала ему Стася.

Его взгляд посветлел: