Осень в Сокольниках - Хруцкий Эдуард Анатольевич. Страница 27

— Ты очень изменился, Юра.

— Мне через три года шестьдесят.

— О тебе плохо говорят.

— Кто и где? Те, что приходят сюда по вечерам и пьют кофе? Их мнение меня не волнует.

— Я защищаю тебя… Кстати, у тебя не будет трех рублей?

Долгушин достал пятерку, протянул Виталию. Тот ОГЛЯНУЛСЯ, взял еще три сигареты и, барственно кивнув, пошел к своему столу.

О том, что Наташа появилась в зале, Долгушин узнавал, даже если он сидел спиной к двери. Она входила, и на секунду наступала тишина. Мужчины прекращали говорить и жадно смотрели ей вслед. А она шла сквозь эту тишину, глядя прямо перед собой, равнодушно-усталая, привыкшая ко всеобщему восхищению. Долгушин смотрел, как Наташа идет через зал, обходя столики. Высокая, идеально сложенная, гордо неся коротко стриженную красивую голову, и в душе его пели трубы победы. Ведь именно он приручил это красивое умное существо, развел с мужем, заставил быть ему бесконечно преданной. Наташа подошла к столику, чмокнула в щеку поднявшегося Долгушина, села, достала из сумочки сигареты.

Она медленно мазала зернистую икру на хлеб, медленно пила шампанское.

Они молчали.

— Ну как? — нарушил молчание Юрий Петрович.

— Он согласен. Но просит, сам знаешь что.

— Хорошо. Я дам ему эту картину. Только пусть начинает оформление.

— Он хочет, чтобы я с ним спала.

Долгушин зло ткнул сигарету в пепельницу.

— Юра, ты же все сам понимаешь…

— К сожалению, Ната, к сожалению. Понимаю, что надо, но не могу смириться.

— Мы с тобой смирились со многим.

— Правильно, но ради чего? Цель?

— Цель оправдывает средства.

— Понимаю. Ты мне не говори больше об этом, ладно?

— Как хочешь. Ты думаешь, мне легко?

Долгушин взял сигарету, прикурил. И тут же вспомнил, что до конца дня он может выкурить всего три, а дел предстоит много. И чувство досады на себя на время затмило все остальное, исчезло острое ощущение ревности, и он опять мог контролировать себя.

— Как у тебя дела? — спросила Наташа.

— Все по плану, документы сдал, отношение положительное, в ноябре надеюсь гулять по Елисейским полям. Причина для поездки солидная — архив Дягилева… Посмотрим…

— А если сорвется?

— Нужно надеяться на лучшее, но готовиться к худшему. Я готовлюсь. В издательстве все в порядке, заказанные статьи делаются. Главное, чтобы уехала ты.

— Мне иногда становится страшно, Юра.

— Это ты напрасно, Наташа, — Долгушин вытер рот салфеткой, скомкал ее, огляделся.

Из-за соседнего столика на него смотрел Виталий. С ненавистью смотрел, с тоскою.

С Наташей Долгушин попрощался у выхода, она пошла к себе в «Интурист», а Юрий Петрович сел в машину.

Ровно через час он должен был выступать во Дворце культуры в устном молодежном журнале.

Юрий Петрович вынул из кейса красную коробочку, раскрыл ее. Золотом блеснула лауреатская медаль.

Долгушин привинтил ее к лацкану пиджака, скосил глаз. Медаль всегда придавала ему уверенности. Она выглядела солидно и нарядно. Когда он получил ее, многие удивлялись. Не столь уж велик был вклад молодого мэнээса в работу над монографией и в науку вообще. Мало кто знал, что академик, руководивший работой, был частым гостем в квартире на Сивцевом Вражке. А жил в этой квартире мэнээс Долгушин. И бывал там академик не один.

Пришло время, и не стало академика, выпрыгнувшего на волне очередной кампании в сорок восьмом году.

Никого не интересовали книги, выпущенные тогда. А медаль осталась. Навсегда. Она, как путеводная звезда, провела своего владельца сквозь бурное время реорганизаций. Звание, как щит, надежно закрывало его.

Надежно ли? Об этом стал чаще и чаще думать Долгушин.

Он уже много лет жил двойной жизнью, но как умный человек, понимал, что когда-то всему этому должен прийти конец. Поэтому и оформлял он документы для поездки во Францию, поэтому и заставлял женщину, которую любил, ложиться в постель к иностранцу и выходить за него замуж.

У него было слишком мало времени. Слишком мало.

Долгушин думал об этом, сидя на сцене Дворца культуры. Он не волновался. Выступать он умел и любил.

— А теперь, друзья, — сказала ведущая, хорошенькая, совсем юная девушка, — выступит Лауреат Государственной премии, искусствовед Юрий Петрович Долгушин. Он автор книги «Рукоятка меча», он расскажет нам…

— Минуточку, — Долгушин прервал ведущую, — не раскрывайте моего секрета.

Он подошел к микрофону.

— Итак, друзья, великий философ средневековья Мартин Лютер сказал: «На том стою и не могу иначе»…

Домой он вернулся поздно. Сел в кресло, не зажигая огня, закурил сигарету. Позади был тяжелый день. Но все, кажется, уладилось. Даже Гриша привел себя в порядок и начал работать. Гриша когда-то был прекрасным журналистом, писавшим об искусстве, потом начал пить. Работая в издательстве, попал под суд за взятку. Теперь он стал верным «негром» Долгушина. Автором-невидимкой.

Долгушин курил, но вкуса сигареты не чувствовал, так бывает, когда куришь, не видя дыма. Он щелкнул выключателем. Над письменным столом загорелся цветной колпак настольной лампы…

…И тут Долгушин увидел человека. Тот сидел в углу, в кресле. Долгушин напрягся для прыжка.

Человек встал.

— Спокойно, Каин, на своих не бросайся.

— Как ты сюда попал?

— Через дверь, естественно. — Человек подошел к столу и взял из пачки сигарету.

— Садись, — сказал генерал и достал сигареты из кармана пиджака, висевшего на спинке стула.

Орлов сел, прикидывая мысленно, для чего вызвал Кафтанов.

— Я прочел твой рапорт. Что это за ночные визиты?

— Не знаю.

— Как они установили твой адрес?

— Не знаю.

— Да что ты все «не знаю» да «не знаю». А кто должен знать? Я?!

— Я действительно не знаю, Андрей Петрович, кто надоумил родственников Тохадзе прийти ко мне.

— Я думаю, они не остановятся на этом. Жди телеги.

— Я поступил по правилам. Сообщил дежурному по городу, тот прислал наряд…

— Ну ладно, не будем предвосхищать события, что по делу?

— Немного.

— Докладывай.

Кафтанов взял карандаш, слушая, он всегда чертил в блокноте понятные только ему одному кружки, треугольники. квадраты, переплетая их, соединяя линиями и пунктирами.

— Нами задержан Силин Петр Семенович. Он признался в краже ковки и изразцовой плитки. Похищенные им вещи обнаружены на даче композитора Лесоковского и изъяты.

Вадим вынул из папки протоколы допросов Силина и Лесоковского, акт изъятия, протянул Кафтанову. Генерал взял бумаги, быстро пробежал глазами, начал что-то выписывать. Вадим ждал, когда Кафтанов закончит, думая о том, что сегодня предстоит сделать его группе. Пока поиски пробуксовывали… Не было ничего определенного. Какие-то отрывочные сведения, не совсем точные предположения не позволяли выстроить четкие версии, пригодные к отработке.

Кафтанов поднял телефонную трубку, набрал четырехзначный номер.

— Сергей Иванович, — сказал, — Кафтанов докладывает… Да… Да… По делу ограбления музея… Да… Пока нет… Часть ценностей найдена, преступник задержан… Конечно, Сергей Иванович… Прилагаем все силы… Желаю здравствовать. — Кафтанов положил трубку, взял из пачки новую сигарету, закурил. Некоторое время он молчал, глядя на Вадима.

— Ты думаешь, легко быть генералом? — спросил он.

— А что мне думать, я генералом не стану.

— А это как пойдет. Я тоже думал, что умру полковником. Докладывал наверх о делах наших скорбных, пока начальство довольно, но торопит. Какие соображения, версии, наметки?

— Я начну по порядку, — ответил Вадим, — поэтому разговор у нас долгим будет.

— Ничего, — Кафтанов вновь взял карандаш.

— Силин, — начал Вадим, — арестован, но, как известно, он там был вторым. Плитка и ковка найдены. Остались камин и медальоны. Отработка следов машины ничего не дала. Калугин встретился кое с кем из коллекционеров, поговорил — пока пусто. Мы проанализировали несколько подобных эпизодов. Думаю, что на даче академика Муравьева и здесь поработали одни и те же люди.