Тайны уставшего города - Хруцкий Эдуард Анатольевич. Страница 73

Так что негде было бы пить баварское пиво продвинутым молодым людям.

Мы тогда были мальчишками, ничего не знали об этом и свято верили, что победим немцев.

Так оно и случилось.

Война, пришедшая в наши дома, еще не стала горем. Она только началась, и похоронки еще были в пути.

Для нас тот месяц стал временем познания.

Внезапно наш мальчишеский мир стал безграничным. Огромным и неведомым.

В июле 1941 года приехала бригада МПВО и снесла все заборы. Исчезли ведомые только нам лазы и щели, больше не существовало границы, которая четко делила на ребят с этого двора и того. Доски от заборов аккуратно складывали на полуторки и увозили на дровяные склады. Город готовился к военной зиме.

Ликвидировали не только заборы, но и приткнувшиеся к ним деревянные сарайчики, в которых у мужиков нашего дома стояли верстаки и лежали инструменты. Правда, хозяевам они больше не были нужны, они уже воевали.

А голубятни не тронули.

Высокий капитан, командовавший дружинниками МПВО, долго смотрел на курлыкающих голубей, а потом сказал:

— Пусть остаются, голубь птица нежная, ей дом нужен.

Москва готовилась к массированным авианалетам, деревянные заборы и сараи были отличной мишенью для зажигалок.

Начиная с того двора все дома в Кондратьевских переулках были деревянные, и с этим Штаб обороны ничего не мог поделать — таких домов во всем городе было много.

Но немцы старались бомбить центральную часть города, основательную и каменную.

Снесли заборы, и мы стали хозяевами целого города. Самым интересным для нас было, пока не хватились домашние, рвануть на улицу Горького посмотреть на постовых милиционеров с винтовками СВТ, помахать военным машинам, идущим к Белорусскому вокзалу, побежать вслед за марширующей колонной бойцов.

Много позже я слышал рассказы о немецких мотоциклистах в Химках и о том, что Москва была беззащитна, что немцы могли без боя дойти до Кремля, но не поверили и испугались ловушки.

Мало кто из живших в то время в Москве знал о плане обороны города. Мне повезло познакомиться с одним из командиров ОМСБОНа, полковником Орловым, одним из тех, кто готовил оборонительные рубежи в городе.

Мы сидим в его маленькой квартире в огромном «сталинском» доме на Садовом кольце. Зимой темнеет рано, в комнате полумрак, и тогда Михаил Федорович протягивает руку к письменному столу и нажимает кнопку. Загорается небольшая, искусно сделанная панорама — зимний вечерний лес, фигурки людей с автоматами, и вдруг возникает красный огонь взрыва. Возникает, гаснет и появляется вновь.

Это подарок полковнику от бойцов, с которыми он защищал Москву.

Я слушаю Орлова, и у меня появляется странное чувство причастности к его рассказу. Оно возникает потому, что все улицы, где создавались оборонительные рубежи подразделений НКВД, исхожены мною.

Там я провожал девушек, ходил на тренировки, ездил на трамвае. Гулял по ним, не зная, что именно здесь люди, с которыми я, кстати, был неплохо знаком, должны были отдать свою жизнь, чтобы я мог назначать свидания у памятника Пушкину.

Подразделения ОМСБОНа заняли позицию у стадиона «Динамо». Они перекрывали Ленинградское шоссе.

Бойцы дивизии Дзержинского организовали оборону в районе платформы «Первомайская». Им было поручено любой ценой остановить немецкие танки.

Наверно, мало кто знает, что Ваганьковское кладбище в октябре сорок первого стало опорным пунктом, перекрывая возможность прорыва к Красной Пресне.

А в самом центре Москвы Отдельная бригада особого назначения закрывала площади Маяковского и Пушкинскую.

Мне было не по себе слушать рассказ полковника Орлова.

Город, который я знал, как собственную квартиру, в котором я так много написал, город, без которого я не представляю себе жизни, — должен был быть разрушен танковыми орудиями, разбит тяжелой артиллерией.

Мне довелось увидеть последствия уличных боев в Калининграде, куда я приехал учиться через шесть лет после окончания войны.

Города не было, стояли отдельные дома и бесконечные кварталы развалин. Но, пробираясь сквозь развалины на танцы к Клубу рыбаков, я даже в страшном сне не мог представить, что мой город мог стать таким же.

Сорок первый. По улице Горького со стороны Ленинградского шоссе шли коровы. Их было много, они цокали копытами по брусчатке и отчаянно мычали. Одна подошла к тротуару и взяла теплыми губами у меня из рук кусок недоеденной булки.

Ввалившиеся бока обтягивали ребра, добрые несчастные коровьи глаза. Я их запомнил на всю жизнь. Как ни странно, именно эта несчастная корова стала для меня символом военного горя.

Вместе с коровами шли беженцы, казавшиеся нам тогда однообразной серой массой. А вместе с ними в город приходили страх и паника. Тем более что Москву готовили к эвакуации. На восток отправлялось оборудование крупных заводов, художественные ценности, бесчисленные архивы.

Двенадцатого октября 1941 года появилось совершенно секретное постановление ГКО №765 «Об охране Московской зоны»:

«В связи с приближением линии фронта к Москве и необходимости наведения жесткого порядка на тыловых участках фронта, прилегающих к территории Москвы, Государственный Комитет Обороны постановляет:

1. Поручить НКВД взять под особую охрану зону, прилегающую к Москве с запада и юга и по линии Калинин, Ржев, Можайск, Тула, Коломна, Кашира. Указанную зону разбить на семь секторов: Калининский, Волоколамский, Можайский, Малоярославский, Серпуховский, Коломенский, Каширский.

2. Начальником охраны Московской зоны обороны назначить заместителя народного комиссара внутренних дел СССР комиссара госбезопасности 3-го ранга тов. Серова…»

Позже генерал И.А. Серов описал несколько эпизодов, относящихся к тем суровым дням. Один из них, в авторской редакции, я привожу полностью:

«Ночью раза два поднимали меня по тревоге: „Немцы идут!“ В те времена страшно все боялись окружения. Дело доходило до того, что бросали оружие и сдавались без боя только от одной мысли об окружении. Но это было только в первое время.

Утром прилетел в Москву. Сразу вызвали и наркому. В кабинете у Берия был Щербаков.

Мне еще утром, когда я ехал с аэродрома, рассказали, что вчера в Москве началась паника. Распространили слух, что немцы вот-вот будут в Москве. Это пошло в связи с тем, что было принято решение ГКО об эвакуации ряда заводов в тыл страны. Некоторые директора, вместо того чтобы как следует организовать выезд рабочих и эвакуацию заводов, бросили все, погрузили семьи и стали уезжать из Москвы. На окраинах их хватали рабочие, выкидывали из машин и не пускали.

Когда я вошел в кабинет, Щербаков ходил красный и взволнованно говорил: «Ой, что будет!» Берия прикрикнул на него: «Перестань хныкать». Когда я поздоровался, они мне начали наперебой рассказывать то, что я уже знал. Я сказал об этом. «Тогда сейчас же поезжай на арт. завод в Мытищи, там на дворе собралось тысяч пять рабочих, зажали Устинова (министра вооружения) и не дают эвакуировать завод. Возьми с собой 2-3 автомашины солдат и пулеметы. Надо заставить эвакуировать завод». Я поехал. Подъезжая к заводу, я увидел, что толпа не только запрудила территорию завода, но вылилась за ворота. Там уже было не 5 тысяч, а тысяч 10, не меньше. Я с шутками стал пробираться сквозь толпу. Мне тоже рабочие отвечали шутками «пустите начальство». Добрался до центра, а затем вошел в дирекцию завода. Там был Устинов, директор завода Гонор и др. руководители завода. Поздоровались. Устинов грустный, заявил мне, что ничего не выйдет. Я говорю, пойдем к рабочим. Он: «Я уже был, не хотят слушать». Ну все же пошли. Пробрались к центру. Там на грузовой машине стояли ораторы и кричали: «Не дадим, не пустим!» и т.д. Мы с Устиновым забрались на машину. Я попросил слова. Спрашивают: «А кто ты такой?» Говорю: зам. наркома. Молчат. Начал говорить.