Царевна-лягушка для герпетолога (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев". Страница 33

Когда мы почти достигли неожиданно близких и ласковых звезд, в восторженном упоении забыв про давящую усталость, из палатки, позевывая и потягиваясь, выбрался готовый стоять свою вахту Иван. Увидел нас и было подался обратно, потом понял, что его все равно заметили, и смущенно улыбнулся:

— А я еще гадал, почему так тихо, переживал, между прочим, живы ли там вы.

Лева разжал объятья и, не глядя, натянул другу до подбородка капюшон ветровки, удивленно озираясь. За пределами лагеря на фоне звездного неба сонно колыхался живой, почти здоровый лес. И только по краям у самого горизонта поднималась клубами мгла.

— Может быть, я пока один подежурю, — предложил Иван, выразительно указывая на палатку.

Мы с Левой одновременно покачали головами, подспудно понимая, что, если мы сейчас отдадимся на волю страсти, согревая и подпитывая друг друга в извечном доказательстве жизни, нам может просто не хватить до рассвета сил. Да и справится ли без нас Иван? Полуночная вахта неспроста называлась на флоте «собака». А утром нас ожидала дорога по гнилому отравленному лесу и две ночевки в кольце наваждений. До Медного царства оставалось три дня пути, и кто знает, какие еще сюрпризы приготовила нам подлая Навь.

— Они ведь не отвяжутся? — устраиваясь на ночлег, полушепотом спросила я Леву.

— Даром что днем почти силы не имеют, — кивнул тот, помогая мне застегнуть спальник. — Но мы обязательно выберемся и Василису домой приведем, — пообещал мне Лева, прижимая к лицу мою ладонь. — Я только хотел спросить: ты точно решила остаться со мной там, в нашем мире?

Вместо ответа я задержала непонятливого горячим поцелуем, а потом по старой привычке детства легонько ткнула в курносый нос и блаженно завернулась в еще теплый после Ивана спальник, прислушиваясь к вновь зазвучавшим у костра песням.

Конечно, из эпоса брат худо-бедно знал только попсовый вариант «Сна Разина», фальшиво подтягивая Леве «А есаул догадлив был». Зато туристических помнил великое множество, и они служили таким же надежным средством обороны, как добрый геологический молоток. Уж наверняка сложившие их первопроходцы и исследователи-полевики на одиночных кольцевых маршрутах сталкивались с различной не самой светлой невидалью и отбирали репертуар, исходя не только из эстетических соображений.

Слушая, как трогательно и проникновенно Ваня выводит: «Милая моя, Солнышко лесное! Где, в каких краях встретимся с тобою?» [7], я только поразилась, как же старая и в целом запетая до дыр песня может иначе прозвучать, если между любящими пролегают даже не километры тайги, а границы иного мира. Додумать я, впрочем, не успела, погрузившись в сон.

Спала я очень крепко и спокойно, но незадолго до начала своей следующей вахты проснулась от предчувствия беды. Отравленный погибельный лес кликал моего Ивана голосом Василисы.

— Ванечка, миленький! Спаси! — ухали филины и совы.

— Вытащи меня отсюда! — заклинали чайки и крачки.

— Потуши огонь, мочи нет терпеть! — истошно голосила выпь.

Когда я, путаясь в спальнике и едва не обрушив палатку, выскочила наружу, я увидела жуткую картину. В сотне шагов от границы нашего лагеря пылал еще один костер, на котором в муках корчилась Василиса. Неумолимое пламя лизало ее стопы, подбиралось к подолу, скручивало жгутом руки, впивалось в едва защищенную исцельницей израненную грудь.

И в такой же жуткой агонии возле нашего костра бился-вырывался Иван. Хотя Лева каким-то образом сумел повалить его на землю и теперь держал, прижимая всем весом, я видела, что любимому надолго просто не хватит сил.

— Ванечка, спаси! Ну что же ты?! — надрывалась на костре Василиса. — Я ради тебя в неволю к Бессмертному пошла, лягушачью шкуру триста тридцать дней из трехсот тридцати трех дней носила! А ты боишься даже отойти от своего костра. И чем ты лучше моего отца, который ради своих амбиций и принципов погубил мать, а теперь губит меня? Чем ты лучше этого недошамана, которому нужна только его месть?

Я вновь понимала, что перед нами очередное наваждение: в голосе Василисы звучали чужеродные нотки, да и разорванная рубаха слишком нарочито обнажала тело, как на обложке бульварного романа. Однако жуткая мука подруги даже у меня вызывала иррациональное желание забыть обо всех запретах, добежать до ее костра, потушить пламя и просто прервать это жуткое зрелище. Тем более что я слишком хорошо помнила, как четыре дня назад Василиса заживо сгорала у нас на руках, пока в жерле муфельной печи превращалась в золу ее лягушачья шкура. Да и кто знает, каким еще испытаниям решил подвергнуть бедную пленницу Константин Щаславович.

И все же я взяла себя в руки и, поскольку Леве сейчас было явно не до песен, завела «Балладу о любви» Высоцкого, которая когда-то так нравилась и Ване, и Василисе. Каким грезам мы предавались с подругой, представляя те самые поля, где влюбленные дышат полной грудью в одном ритме с вечностью! Разве мы могли поверить в предостережение о кровавом счете и погребальных свечах в изголовье? [8]

На этот раз наважденье повело себя иначе. Василиса не рассыпалась прахом, не превратилась в безобразное порождение нави, а вздохнула с облегчением, когда уже после первых строф баллады пламя начало опускаться и гаснуть. На первых строках припева Василиса встрепенулась, словно собираясь с силами, и закричала нам уже своим обычным, только полным отчаяния голосом:

— Уходите! Уходи, Ванечка, и Машу отсюда уводи! Он вас заманивает! Это ловушка!

— Василиса! — дико рванулся вперед Иван, так что навалиться на него пришлось уже нам с Левой вдвоем.

В отличие от опутанного мороком брата, мы понимали, что спрятанная где-то в глубинах Нави Василиса для нас пока недосягаема. Другое дело, что и оттуда она сумела до нас докричаться, как и в прошлом году, пытаясь защитить. Капроновые рыболовные сетки, по-прежнему опутывавшие ее руки и ноги, жестоко впились в тело, из глаз потоками лились горючие слезы. Но Василиса, точно вещая птица Сирин, продолжала плакать и предостерегать, пока видение не распалось белым туманом еще до того, как я закончила балладу.

— Вы как хотите, но я пойду до конца, — тяжело поднимаясь и отряхиваясь, проговорил Иван, пока я занималась почти погасшим костром, давая передышку совершенно измученному Леве.

Немного придя в себя, мы с Иваном первым делом отправили его спать, как он ни сопротивлялся.

— Только не гасите костер и не покидайте очерченного мною круга. Пока совсем не рассветет, — напутствовал он нас с братом, пока я с ласками да сказками провожала его в палатку.

Иван смотрел на наши перемигивания и объятья со снисходительной улыбкой и только украдкой поглаживал пеструю накидку и пару птичьих перьев, его единственную память о Василисе.

После нынешнего видения он совсем приуныл.

— Я ведь так ей ничего и не сказал: ни в том году, ни на папином юбилее, — удрученно проговорил брат, глядя в огонь, словно надеясь там разглядеть ускользающий облик любимой. — Тогда так и не решился, тем более что тут подоспел этот выползень со своим сватовством. А нынче все так закрутилось, так быстро произошло.

— А ты думаешь, Василиса в тебе сомневается? — ободряюще обняла я брата и завела «Защитников Шаэрраведда».

Ребята опытным путем выяснили, что русский рок, а также песни Тэм и Хелависы тоже годятся. Тем более что сопровождавшие каждую атаку разноголосый вой и скрежет звучали почти как тяжелые рифы.

Я несколько раз пропела эту строфу, имея в виду, конечно, не злополучных эльфов Сапковского, а нас с Иваном. Брат нечего не сказал, но, негромко подтягивая и почти не коверкая мотив, благодарно сжал пальцы моей руки.