Царевна-лягушка для герпетолога (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев". Страница 58

С каждым словом он говорил все жарче, к концу речи аж трясся, готовый упасть на колени и умолять. Кажется, даже его призрак, пытавшийся выманить меня от костра, выглядел достойнее. Я, конечно, жалела, что из-за меня это великовозрастное дитятко оказалось в такой передряге. Но уж лучше бы он в самом деле отправился за нами вслед.

Даже не проследив за моей реакцией, Константин Щаславович разочарованно покачал головой.

— Не таких слов я ждал от тебя, Добрынин Никита! Эх, перевелись, видать, на Руси богатыри! Я же тебя, дурня, предупреждал, что девка у тебя непростая. К ней нужен особый подход. Сначала дудочку копеечную за миллион отдать отказалась, потом распознала подметный наряд. А ты что? Думал, плечами крутыми поведешь, слоника покажешь, и она растает? И что с тобой теперь делать? Да я б тебя даже охранником в свой ресторан не взял! А в тура круторогого превращать — так я ж не вздорная ведьма Маринка!

Оставив Никиту дрожать от страха и корчиться на полу от жалости к себе несчастному, Бессмертный повернулся к Леве.

— А ты чем порадуешь, герой? В глаза-то ей глянуть вообще сможешь после того, как брата на погибель привел? И сопли прибери, — раздраженно мазанул он сомнительной чистоты платком по Левиному лицу, плотоядно облизываясь. — Как ты только, такой малахольный, вообще с моим дубом справился?

— Не слушай его, Маш! — едва обретя возможность говорить, прогундосил Лева.

Шмыгнул носом, втягивая кровь, потом торопливой скороговоркой продолжал:

— Я знаю, что виноват, и нет мне прощения. Я не послушал предостережения и всех нас подвел. Но золотые яблоки ему нельзя ни в коем случае давать, Василиса именно об этом хотела предупредить…

— Достаточно! — оборвал его Бессмертный. — Ответ неверный.

Он, точно профессор на лекции, заложил руки за спину, прошелся взад-вперед, неодобрительно переводя взгляд с Никиты на Леву и обратно.

— Ох, добры молодцы, не умеете вы красных девок убеждать. Понятно, почему в стране демографическая ситуация такая хреновая. Как ты, Марья-краса, с ними обоими вообще какое-то дело имела? За одного чуть замуж не пошла, другому сына родить пообещала. Впрочем, все вы, девки, — дуры, — он с презрением кивнул на скорбно съежившуюся на софе Василису. — Это я уже давно уяснил. Ну да ладно, все приходится делать самому. Думаю, я приведу более веские аргументы.

С этими словами Константин Щаславович снова приблизился к Леве, все тем же платком заботливо отер ему лоб, убрал налипшие волосы. С таким же видом обычно охотники поправляют перья или приглаживают шерсть только что убитой дичи, чтобы сделать более эффектное фото.

— Вижу, мой мальчик, жить тебе сейчас тошно, — констатировал он. — А помереть быстро и безболезненно не получается. Так я помогу.

Он приложил руку к Левиной груди и хищно скрючил пальцы. Я не сразу поняла, что он делает, а когда смысл его действий до меня дошел, закричала от ужаса и бессилия. Всего за несколько мгновений Левино лицо густой сеткой покрыли морщины, виски и глаза глубоко запали, кожа сделалась дряблой, обвиснув на шее и возле беззубого рта, поредевшие волосы поседели, руки превратились в узловатые бессильные плети, спину согнул застарелый недуг.

Константин Щаславович стоял рядом бодр и весел. Он сбросил вальяжность среднего возраста, сделавшись ровесником Левы и забрав его прежнюю внешность, как в том сне, который я видела накануне нашего злополучного похода. Только выражение глаз осталось жестким и пустым, и на губах играла презрительная усмешка.

Чтобы еще больше насладиться произведенным эффектом, он снял с Левы заклятие неподвижности, и мой бедный возлюбленный просто упал на пол, не в силах подняться и с трудом переводя дух, неудобно откинув левую руку и хватаясь правой за грудь. Похоже, вмиг обветшавшее надорванное сердце не выдержало последних потрясений. У Левы начинался инфаркт.

— Видишь, Марья-краса, — торжествующе улыбнулся Константин Щаславович. — Он умирает, и спасти его можешь только ты. Золотые яблоки из Ирийского сада исцеляют и возвращают молодость. Одно ему, одно мне, и я отпущу его, а тебя верну в Явь.

— Не надо, не смей, — превозмогая боль, попытался приподняться Лева. — Со мной все нормально, это только иллюзия.

Никита на заднем плане фыркнул и закатил глаза, всем своим видом показывая, как его выбешивает наша глупость. Я не удостоила его взглядом. Да и чем мог мне помочь этот дешевый клоун? Единственным человеком, который мог мне сейчас хоть что-то путное посоветовать, была Василиса.

В тот момент, когда Бессмертный обратил внимание на Леву, она попыталась его остановить, но путы ей не позволили. Да и что она могла сделать? Много лет назад Константин Щаславович тем же способом уничтожил ее мать. Поймав мой смятенный взгляд, Василиса, до этого смотревшая скорбно или виновато отводившая взор, упрямо сдвинула брови, едва заметно тряхнув волосами, потом одобрительно кивнула.

Я неуверенно качнула головой в ответ, потом наклонилась к Леве.

— Дождись меня! — взмолилась я, касаясь губами его синюшных иссохших губ.

И вот уже мои руки преобразились в сияющие крылья, тело с наслаждением отдалось непередаваемому ощущению полета, приносившему хоть какое-то облегчение истерзанной душе, а перед глазами в окружении залитых солнечным светом золотистых и розовых облаков уже простирал свои ветви благословенный Ирийский сад.

Глава 22. Ирийский сад

Мыслила ли я, восхищаясь осенними красотами Слави и внимая Левиному рассказу о крае вечного лета, что так скоро воочию увижу этот заповедный сад? Хотя мой возлюбленный говорил со слов отца и деда, тоже в горних мирах не бывавших, он не погрешил против истины. Другое дело, что описать всю красоту и пышность этого дивного вертограда вряд ли сумел бы и тот, кто провел там целую вечность. Не только слова, но даже нетленные краски, современная оптика и сверхмощные компьютеры не смогли бы передать всех оттенков свежей неувядающей зелени, многообразия форм и окрасок покрывавшего землю цветочного ковра, великолепия наливных спелых плодов, окруженных нежными бутонами и новой завязью.

Рыжие апельсины и золотые манго величаво кивали розовым персикам, лиловым смоквам и еще каким-то плодам, у которых я не знала названия просто потому, что в нашем мире они не росли. Акации, азалии и глицинии соперничали пышностью цветения с никогда не отцветавшей сакурой и сливой. От многообразия форм и оттенков цеплявшихся за стволы орхидей пестрило в глазах, а лианы гибискусов переплетались с отягощенными спелыми гроздьями плетьми винограда.

Ни один парфюмер не сумел бы воспроизвести дивного благоухания, а пение птиц звучало величественной симфонией, прославляющей жизнь. Здесь олеандры и ландыши не несли отраву, запахи лилий и нарциссов не одурманивали, а утешали. Здесь розы не имели шипов, поскольку ни от кого не оборонялись, а пестрые птицы беззаботно порхали с ветки на ветку, не обращая никакого внимания на дремлющих в расселинах ветвей хищников. Здесь тигр не трогал лань, кабан гулял бок о бок с волком, а сытый лев лениво отмахивался от трясогузок, пытавшихся свить в его гриве гнездо.

Коллеги Ивана пришли бы в ужас от явных нарушений законов природы, если бы еще раньше не упали в обморок от восхищения благополучием давно исчезнувших видов. А сам он с восторженным воплем нырнул бы в мангровые заросли в безуспешной попытке классифицировать всех земноводных.

При мыслях о брате, чье непогребенное тело простерлось у корней проклятого Кощеева дуба, мое сердце снова болезненно сжалось, дыхание перехватило, крылья непроизвольно поникли. Я приземлилась на ветку раскидистой яблони, жалея, что жар-птицы не умеют плакать. Потом почувствовала жгучий стыд, и слезы сами хлынули у меня из глаз.

Пока я выбиралась из Нави и летела по сумрачным коридорам междумирья, мною владела лишь мысль о том, как не сбиться с пути. Впрочем, сбиваться было не с чего, поскольку дороги я никогда не знала. Однако крылья сами влекли меня вперед, а в груди словно вращался незримый компас. Еще до того, как мои отвыкшие от света глаза едва не ослепли от небесного сияния, я и сама поняла, что меня направляет некая незримая сила, абсолютный ориентир, промахнуться мимо которого просто невозможно. Словно после долгих блужданий я возвращалась домой, и родной очаг притягивал меня, оберегая от опасностей тонких путей.