Царевна-лягушка для герпетолога (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев". Страница 67

Впрочем, воспользовавшись передышкой, мы перекусили и переоделись в относительно чистое и сухое, благо Щука гостеприимно держала переливчато-жемчужную спину над водой. Глядя на величавую рыбину, верный себе Иван не мог скрыть восхищения:

— Вот так и поверишь в легенду о прожившей двести пятьдесят с лишним лет шестиметровой «гейльброннской щуке» [29], — улыбался он, пытаясь прикинуть длину и примерный вес рыбины. — Лоренц Окен, конечно, доказал, что Фридрих II не мог ее окольцевать, поскольку безвылазно жил тогда на Сицилии, а выставленный в Мангейме скелет всего лишь фальсификация, но после таких встреч начинаешь задумываться.

— Шестиметровая щука — просто плотва по сравнении с этой, — блаженно улыбаясь, кивнула я.

— Ты еще не спросил, как эта пресноводная рыба плавает по морю, — включался в игру и Лева.

— Ну я не знаю, — сделал умное лицо Иван. — В принципе, щуки водятся в опресненных заливах, вроде Финского или Куршского, а проверять содержание солей в здешней воде я не готов. Да и нечем.

Он замолчал, рассеянно поглаживая свернувшегося у меня на коленях клубочком Тигриса и зорко вглядываясь вдаль в ожидании появления острова Буяна. Внешне он выглядел спокойным, но игравшие на скулах желваки выдавали степень его напряжения. Мы с Левой переглянулись, понимая, о чем он думает. К горлу подкатил комок. Я вновь почувствовала себя виноватой из-за того, что не уберегла Василису.

— Я ведь купил ей кольцо, — нежно, с задумчивой улыбкой проговорил Иван. — То, которое ей самой понравилось.

Я про себя удивилась. Иван раньше ничего об этом не рассказывал, да и самого подарка я не видела, хотя вещи брата мне доводилось разбирать или приводить в порядок достаточно часто.

— Думал еще прошлой зимой предложение сделать, — продолжал Иван. — Винил себя из-за того, что, как мне казалось, слишком тянул.

— Ну ты же не знал всех деталей, — поспешила напомнить я, украдкой глянув на свои сбитые костяшки и обломанные ногти.

Впрочем, Лева, который, завладев моей кистью, недвусмысленно поглаживал безымянный палец, на отсутствие маникюра внимания не обращал. Тем более что изрезанные лесками руки Василисы выглядели гораздо хуже.

— Я теперь думаю, если бы успел надеть кольцо, когда мы ее к нам привезли, может быть, она бы не улетела? — понуро проговорил Иван.

— Надо было прямо после экзамена вас не в ресторан, а домой везти, — признал свой промах Лева.

На этом разговор невольно замер. Поскольку планы на будущее мы строить откровенно опасались, а обсуждать то, что пережили недавно, не имели сил, то просто сидели, наблюдая за уверенными движениями Щуки или вглядываясь в горизонт, где продолжали сшибаться темно-фиолетовые тучи, пронизывая толщу воды стрелами молний. Впрочем, гроза шла где-то возле покинутого нами заклятого берега, и Щука обходила ее стороной. Обрадованный нашему благополучному возвращению Тигрис умиротворенно и очень громко мурчал, как заправский кот-баюн, и нас с Левой, впрочем, как и Ивана, неудержимо клонило в сон, и даже громовые раскаты на горизонте не могли эту дремоту рассеять.

Какое-то время мы еще крепились, пытаясь наблюдать, как алые закатные всполохи отражаются в волнах, как отливает золотом чешуя Щуки. Но потом нас как-то незаметно сморило, благо на спине гигантской рыбины оказалось достаточно места, чтобы разместиться с комфортом, прижавшись друг к другу, подложив под щеку рюкзаки и даже не подумав о том, чтобы достать видавший виды спальник.

Сон тянул причудливую канитель, связывая прошлое и будущее, собирал скатный жемчуг со спины Щуки, нанизывал на нити воспоминаний.

Мы с Василисой, отпев концерт на фестивале в Кижах, сидели на лавке с сотрудницей музея, которая объясняла нам, как делать Олонецкую сетку-поднизь, неизменный элемент девичьего головного убора, очень красивое и кокетливое обрамление короны или повязки, напоминающее модную дамскую шляпку. За неимением конского волоса мы использовали лески, на которые нанизывали бисер, сплетая в причудливый узор. Лева с Иваном сидели в Красном углу и что-то обсуждали с местными.

При этом я отчетливо помнила, что в Карелию в прошлом году мы ездили уже без Василисы.

Подруга скрепила нитью готовые сегменты и принялась украшать коруну, которая вместе с сеткой-поднизью была элементом не только девичьего, но и свадебного головного убора. Я замешкалась и засмущалась, рассматривая свой почти готовый убор и понимая, что тоже собираюсь под венец. Однако прежде следовало закончить одно важное дело. Не просто же так Лева и Иван смотрели выжидающе, словно куда-то торопили.

— Ты же присмотришь за братом? — с надеждой глянула на меня Василиса. — Как бы он в разговоре с Пряхами не продешевил и не оплошал.

Я вспомнила, для чего мы нижем поднизь, и, поскорее прикрепив сетку к венцу, засобиралась в дорогу.

Едва выйдя из избы, мы с Иваном и Левой оказались подле могучего дуба, которого на Кижах, я точно это знала, никогда не росло. Впрочем, знакомый и любимый пейзаж погоста [30] с украшенной серебристым лемехом двадцатидвухглавой церковью Преображения, могилой сказителя Рябинина, старинной мельницей, избами и круизными теплоходами неузнаваемо изменился. Да и воды вокруг совсем не напоминали озерные.

Горизонта и неба мы разглядеть не могли. Их заслоняла шумящая вечнозеленой листвой крона, раскинувшаяся над нами, как драгоценный шатер. Под уходящими в глубины нижнего мира корнями лежал напоминавший гигантскую книгу камень Алатырь. Ствол покрывала не кора, а сплетавшиеся друг с другом волокна, похожие на переплетение телефонных проводов, но больше на льняную или конопляную кудель. Именно эти волокна и превращались в нити людских судеб в умелых натруженных руках Трех изначальных Прях.

Скамьи, на которых восседали вершительницы судеб, были выдолблены в толще Алатыря, и за века, пока вращалось колесо, камень изгладился, приняв удобную для тела форму. Периодически то одна, то другая женщина смачивали пальцы в источнике, чьи воды выбегали из-под камня, устремляясь куда-то к морю.

Впрочем, вытягивала и формировала нить только самая старшая, выглядевшая более древней, чем камень под ней. Сидевшая с нею рядом, казалось, олицетворяла зрелость. Ее лицо еще не избороздили морщины, а непокрытые волосы напоминали осенние листья, слегка припорошенные инеем. Третья, сжимавшая в руке нож, могла сойти за нашу ровесницу, если бы не суровая отрешенность словно из камня выточенного лица.

А еще, конечно, смущали прикрытые сомкнутыми тяжелыми веками пустые глазницы, придававшие лицам Прях сходство с античными статуями, с которых безжалостное время смыло краску. Единственный на троих глаз лежал, закутанный в запон, на коленях старухи. Для того, чтобы измерить длину и толщину нити человеческой жизни, мастерицам хватало одних только рук. Конечно, пряжа, которую закручивала Старшая, вытягивала Средняя и обрезала Младшая, вилась неравномерно, напоминая небеленое суровье, идущее на домотканую обиходную холстину, но никак не на узорчатое браное [31] полотно. Впрочем, жизнь человеческая редко у кого проходит гладко и нарядно.

При нашем приближении Пряхи повернули головы, а их единственный глаз выпорхнул из запона и занял свое место над челом Средней, внимательно нас разглядывая.

— Кто это к нам пожаловал? — повела крючковатым носом, принюхиваясь, Старшая.

— Никак посланцы всех трех миров? — притворно удивилась Средняя.

— Почему? — не поняла Младшая, едва не обрезав нить чьей-то судьбы.

— Ну как же, — пояснила Средняя. — Дева из рода Жар-птицы, юный кудесник — наследник мудрости Ящеров Нижнего Мира и Человек.

— И зачем же они нарушили наш покой? — поигрывая ножом, усмехнулась Младшая. — Есть ли у них, что за нашу мудрость предложить?

— Как не быть, — мечтательно протянула Средняя. — У Жар-птицы есть голос звонкий да ноженьки резвые, у ее братца — ум острый и память цепкая, а кудесник молодой за секреты ведовства и обоих глаз не пожалеет. Так хочет доказать предкам, что достоин, и предателя своего рода Кощея одолеть.