Никогда_не... (СИ) - Танич Таня. Страница 204

— Анархисты, что ли? — оживляется Вэл, в котором, как и во мне, начинает теплиться надежда, что может не так у них там все страшно. Анархисты — люди весёлые. Им сам черт не указ. Хотя… надо, наверное, поменьше чертыхаться. Они, наверное, все жутко набожные. Или вообще, какие-то язычники. Староверы. Которые не признают контрацепцию и занимаются сексом, чтобы нарожать побольше детей, а потом вместе работать в огородах и славить Перуна.

Артур снова смеётся в голос и я понимаю, что опять думаю и говорю одновременно.

— Да нет же, не язычники и не анархисты. Анархисты были, но рядом, в соседней области, и гораздо позже. Нормальные люди у нас, потомки вольнопоселенцев. Ну да, верующие, в церковь ходят, но силой никого не тащат. Меня вот не затащили. А вообще, скоро сами все увидите. Вам понравится, точно. У нас там такой воздух, такой хлеб — реально офигеете! Зуб даю! — его широкая улыбка, полная радости, почти ослепляет меня.

«У нас». Он все чаще и чаще говорит «у нас». И мне это не то чтобы очень нравится.

— Я не ем хлеб, там глютен. А вот в церковь бы сходил. Попел бы там немного, псалмы всякие, А-а-аве Мари-и-я! — снова заходится Вэл, и я тут же его одергиваю.

— Какое «Аве Мария»! Это ж не католики тебе!

— Да пофиг! А я скажу, что я католик! Пустят меня, а? Представителя братской конфессии? Я, вообще, давно мечтал оказаться в настоящей сельской церкви! С деревянным крестом! Там внутри у них, знаешь, такие интересные архитектурные решения, у Византии скомуниздили — алтарь, короче, своды. Вот бы еще гроб с панночкой летал, вообще зашибись бы было.

— Вэл, ну какая панночка, ты же к живым людям, не в парк аттракционов едешь!

— Ой, да ладно! Я сейчас это все воспринимаю как сюр какой-то! Может, я, вообще, накурился, и мне это снится! И ты моя галлюцинация! — Вэл показывает в меня пальцем. — И ты! — останавливает он взгляд на Артуре. — Такой, знаешь, хороший приход — и мне даже похер, что я без связи два дня буду. А потом я проснусь где-то в Париже, с прекрасным вай-фаем и скажу — ох, нихуяшечки же меня накрыло! Такой себе ментал-трип в места, где жил Тарас, мать его, Бульба! Сплошная психоделика и размытые границы! Полный постмодерн, блядь!

— Ясно-ясно, это у него истерика, опять накрыло осознанием, — быстро объясняю Артуру. — Он еще не смирился с тем, что оторван от мира, как тут новости про Париж… Сам понимаешь, слишком большие контрасты для его уязвимой психики.

Про свою психику я стараюсь молчать и показательно храбрюсь.

— Ничего, скоро попустит, — с полной уверенностью в своих словах успокаивает меня Артур. — Отдохнёт, выспится. Еды нормальной поест, воздухом хорошим подышит. И поедет с свою Францию как свежий огурец. А если будет сильно стрессовать, возьмем его на конюшни. Как говорит дед, нет такой болезни, которую бы хорошая лошадь не успокоила. К нам детей из всей области на месяц-два присылают подлечить — и это реально работает. В отличие от экстрасенсов.

В этот раз напоминание о странных колдунских привычках Тамары Гордеевны, преданной дочери этих мест, не пугает на меня. Наоборот, еще больше веселит.

— А много лошадей у Гордея Архипыча? Я столько слышала о вашей загородной усадьбе, что она мне каким-то сказочным дворцом представляется.

— Никакой это не дворец, Полин, — кажется, Артура забавляет мое представление о доме его родных. — Обычное… хозяйство, как у нас говорят. Дом большой, да, но из-за пристроек — дед всю жизнь строился, расширялся. В этой хате отец его родился, а ее для него его отец построил. Потом власть поменялась, пришли Советы, забрали ее под местный клуб. Дед рассказывал, что рос с осознанием того, что в его доме везде лавки казёные стоят и всякая соплячня ноги о них вытирает. Хотя родился уже гораздо позже и никогда там не жил. Но его растили с мыслью, что вот оно, твое, когда-нибудь обязательно отберёшь назад. Так еще школьником гонял всех в этом клубе, чтобы мебель и столы не портили, а потом — взял и отобрал, как хотел.

— Это после развала Союза уже, да? — мне безумно нравится слушать его рассказы о таких странных других людях, которые живут, перенимая из прошлого порядки, обиды, страхи, проводы для радости и горя. Это для меня все эти слова — Советы, цари, семейные поместья — понятия из какого-то исторического фильма. А для Артура — обычная часть жизни, настоящего уклада его родных и близких.

— До развала еще, где-то за пару лет, — отвлекаясь на то, чтобы пропустить стайку сельских детей на велосипедах, продолжает Артур. — Дед как-то понял, что впереди заварушка, передел собственности там, все дела. Сначала с родичами это клуб арендовал под какой-то кооператив, потом колхозные конюшни в частную собственность вывели, устроили фермерское хозяйство. А потом уже сам лично свой дом выкупил, когда прибыль хорошая пошла. Я этого, опять же, не помню…

— Потому что тебя тогда еще не было, — нарочно смущаю его я, понимая, что речь идёт о самом начале девяностых, времени, когда мы только-только познакомились с Наташкой, которая не раз хвастала богатыми подарочками от деда, а я все удивлялась — в каком это таком сказочном хуторе живут ее родные. И вот теперь, наконец, понимаю, как обстояли дела. Спустя столько лет.

— Ну, да, — Артур улыбается как-то подкупающе искренне, признавая, что я права и ничего тут не попишешь. — Зато я все о том времени знаю. Мне много рассказывали.

Не могу сдержать ответной улыбки — моменты, когда он так откровенно бывает мальчишкой, такие редкие, поэтому я и люблю их.

— Тогда дела у нас очень хорошо шли. И лошадей было больше, намного. Ну, были, конечно, неприятности — и рекет, и землю хотели отжать. Но у нас же это… В каждом дворе ружьё есть. И народ очень хорошо стреляет. А если выступят вместе…

— Да-да, конечно, — вспоминаю я главную фразу, которая всегда ассоциировалась у меня с Гордеем Архиповичем: «Гуртом мы — сила! Никому нас не сломать!»

— Поэтому почти всю землю удержали, только один кусок кто-то из городских отхватил. Он тут завод построил недалеко, — уголок губ Артура едва заметно дёргается и ползёт вниз. — По переработке конины. Сейчас самое прибыльное дело, Полина, это продавать лошадей на мясо.

— На мясо? Для еды? Как так… Я думала… Это для скачек. Для работы — есть же тяжеловозы? Для конных школ, или для богачей всяких — хороший конь круче и престижнее машины, это же прямо статус-статус. Неужели Гордей Архипович смог это принять?

— Нет, это точно не о нем, — упрямо машет головой Артур, и в его голосе я слышу настоящую гордость. — Дед не работает с живодерами. Говорит, что это все равно, что людей на органы продавать. Нет таких денег, чтобы от этого потом отмыться. Но из-за этого и убытки идут сильные. Не знаю, Полин… Все как будто переболели лошадьми. Или перебесились. У нас из конных школ в области из пяти только одна осталась. Нет, есть, конечно, упоротые, типа нас. И всегда будут. Но содержать конюшни без хорошего спроса тяжело. Эй… ты чего? Не хмурься, — замечает он мое озадаченное лицо. — Даже если в убыток будем работать — справимся. Сейчас эти летние лагеря детские набирают обороты — малые часто нервные, задерганные с этими своими телефонами. Вот родители их прямо группами к нам привозят, на иппотерапию. У нас там и манеж специальный для детей построили, и куча котов с собаками для большего интереса. Так что, выкарабкаемся. Я, когда свою станцию продам, помогу им хорошо.

— Думаешь, дед согласится взять, когда узнаёт о том, что ты переехал?

— Договоримся. Ни разу такого не было, чтобы мы с ним друг друга не поняли. Не бойся за меня. И, вообще — не бойся. Все будет круто, обещаю.

У меня нет причин не верить ему. Поэтому в который раз затыкаю голос неуемного скептика в голове и внимательнее смотрю по сторонам. Кажется, совсем скоро мы будем на месте. Очень-очень скоро.

Вэл, уснувший незадолго до этого, просыпается как раз в тот момент, когда мы сворачиваем на переезде на более узкую дорожку, за которой виднеются очертания старой, кирпично-выбеленной остановки, на которой я вижу надпись: «Село Тенёвка», а под лавкой, где обычно от жары прячутся кошки или собаки, лежит и дремлет небольших размеров коза.