Никогда_не... (СИ) - Танич Таня. Страница 40

— Ты что, Полик, ну ты что? — продолжает сокрушаться Наташка. — Ну не надо так, я тебя прошу. Ну, ради меня, а? Ты знаешь, кто это?

Опять этот вопрос. Да не знаю и знать не хочу! Но Наташка меня продолжает знакомить со всей местной элитой, всячески выделяя значимость каждого.

— Это ж глава родительского комитета всей школы! У неё старшая сейчас выпускается, а вторая вместе с моей Златкой в пятый класс ходит! Мне с ней ещё пять лет в нормальных отношениях надо быть.

— Да насрать на отношения, Наташ, — забыв о том, что нас слышит Эмель, вспоминаю об этом только когда слышу, как та опять давится смехом, а Наташка взволнованно хватает меня за локоть и крепко сжимает его, чтоб умолкла, но я ее не слушаю. — Ну она же курица. Зачем тебе отношения с постными курицами?

— Она глава родительского комитета! — зло шипит она, глядя на меня как на слабоумную. — У тебя детей нет, так не порть будущее моим! Она ж Эмельку сгнобит за такое!

— Да что она мне сделает, ма! — вступается за меня Эмель, в то время как я понимаю, что совсем ничего не понимаю. Какой сложный и запутанный мир всех этих удобных знакомств и нужных людей — мелких царьков мелкопоместного уезда. Лучше реально во все это не соваться.

— А ну цыц мне! Самостоятельная стала, ишь ты! Иди вон лучше, бабушку и сестер встречай! Явились наконец-то… Галка мою мать до сих пор боится, с тех пор, как она ей уши надрала, когда наш виноград подпилить пыталась. Только мать на неё управу найдёт. Но… Поль, ради бога. Не дразнись с ними! Будь нормальной, ну хоть один вечер, ну что тебе, тяжело?

— Да я нормальная! — оправдываюсь я, чувствуя острое желание достать сигарету и закрутить прямо здесь.

— Я вижу, какая ты нормальная, — решительно наклоняется ко мне Наташка и принюхивается. — Так, это ещё что такое? А ну сними очки! Ты что, пила?

— Нет, — вру ей, крепче сжимая в руках стаканчик.

— А ну сними очки! — и сама стягивает их до средины переносицы. — Полька! Честно скажи — пила что-то? Ты ж меня опозоришь сейчас на весь город!

— Немножко, — говорю, поправляя очки пальцем и водружая их на место. — А не фиг было меня заставлять приходить. Я сама говорила, что не выношу всю эту напыщенную хероту.

— Да прекрати ж ты ругаться, ну как сапожник, ей-богу… Полечка, ну что ж ты так, хорошая моя… — пробует сменить тактику Наташка, и я не могу сдержать улыбку. Все совсем как в детстве — когда она не могла меня заставить, всегда начинала уговаривать — и я сдавалась.

— Ну что тебе, жалко, что ли? Просто постой рядом со мной, это знаешь как важно для всех? У кого ещё есть такие друзья? Меня и моих девчонок знаешь, как уважать будут? Ты же сама видела, что нелегко нам, совсем нелегко. Сплетничают люди за спиной, как бы я ни пытались их приструнить. Все равно мои малые им не такие, потому что все разные, все отличаются. А если будут знать, с какими людьми мы дружбу водим и какие у нас покровители…

— Покровители — это я, что ли?

— Да все. Чем больше — тем лучше. Опять же — мамку мою они боятся, знают, что она спуску не даст никому, кто ее внучек обижает. Так явно не выступают, а по-тихому травят, видела? А тут ещё ты — знаменитость! Я, кстати, сказала, что ты Эмелькина крестная и можешь за расизм кого угодно посадить. Потому что живешь за границей и знаешь, как в Европах эти вопросы решаются.

— Ого! Даже так! — округляю глаза я, но Наташка этого не видит — темные очки все надежно скрывают. — Так что, не одни мерзости в этих Европах творятся, да?

— Да ладно тебе, — снова злится Наташка. — Сама понимаешь, старшему поколению это услышать хочется, вот я и говорю. А так — будем защищать малую, да? Все вместе?

— Конечно, будем. Все будет хорошо, Наташ, — в ответ беру ее за руку и чувствую, как она взволнованно сжимает мою ладонь.

Видать, эти мелкие смотрины и впрямь какое-то важное мероприятие на местном уровне, где каждый показывает свою власть, статус и силу. И я с удовольствием стану таким козырем для Наташки и ее дочерей. Главное, чтобы это сыграло свою роль.

— Ой, а вон и мамка с малыми! Смотри, там ещё мои девки. Все прямо с тобой хотят познакомиться, — продолжает Наташка, указывая рукой куда-то влево. — Умеешь же ты этой мелюзге нравиться, они мне все мозги проели сегодня — познакомь да познакомь с тётей Полей. Златка даже работы твои в интернете нашла. Ну, такое, Поль… Честно… За это ещё и деньги платят?

— И хорошие, — ни капли не обижаюсь я, наоборот — ценю эту честность. Зная Наташкины вкусы, я бы скорее обеспокоилась, если бы ей понравились мои самые известные работы. А так — все в порядке. Все, как надо.

— Тю… — не скрывает своего удивления Наталья. — Странные они, в этой твоей Европе. Реально, психические какие-то. Ты малых моих только нормально снимай, ладно? Мы люди простые, нам высокого искусства не надо. Нам надо нормально чтоб. Как в жизни.

— Хорошо, Наташ, договорились, — мой взгляд выхватывает из толпы Тамару Гордеевну и Наташкиных дочерей. Даже на фоне пестро одетых выпускниц, их многочисленных друзей и родителей, они умудряются выделяться. Не могу сдержать улыбку — ощущение из детства, когда я хотела стать частью этой семьи, снова накрывает меня.

Теперь вместо дочерей Тамару Гордеевну окружают внучки — и зрелище это ещё интереснее, ещё более привлекающее внимание.

Наташка не раз говорила мне, что каждая из ее дочерей — от разных отцов и разных браков, и я все удивлялась, как наш консервативный город принял это. Но теперь, глядя на девочек со стороны, я понимаю. Каждая из них — как маленькое произведение искусства, как шедевр, и собираясь вместе, они только подчеркивают непохожесть и красоту друг друга. Нельзя, ну просто нельзя осуждать такое. Категорически невозможно.

Мой глаз сразу выделяет Злату — на вид ей лет десять, и в отличие от своих сестёр она светлокожая и рыжеволосая. Оттенок волос полностью соответствует ее имени — золотой, горящий. Лицо — чистое, без единой веснушки, ресницы и брови не светлые, как большинства рыжих, а как у матери — густые, фигурные, темно-каштаново оттенка. И глаза — ярко-голубые, блестящие. Настоящая ирландская фея, по ошибке залетевшая сюда на огонёк.

Радмила, дочь от второго брака, чуть постарше. Кажется, ей около тринадцати — она, как и Эмель смугляночка, гибкая, высокая, не идёт, а пританцовывает. Волосы — настоящий водопад, ровные, блестящие — кажется, в отличие от старшей сестры, она не выпрямляет их. Миндалевидные глаза, нос с небольшой горбинкой, надменный рисунок губ. Невероятно. Невероятно, какие они все разные — и в то же время, похожие своеобразной породистой красотой, которая отличает всех в этой семье.

— Наташ, — восхищенно говорю я. — Какие же девочки у тебя красивые. Все прямо… Все удивительные!

— А то, — по разрумянившимся щекам Наташки видно, как ей приятна моя похвала. — Я сразу им сказала — тётя Поля у нас падкая на все красивое, возьмётся вас фотографировать за милую душу. И не бойтесь ее. Она только кажется малахольной — так вся богема такая. А на самом деле — широкой души человек! Верно, Полька? — смеётся она, обнимая меня за плечи, и я с ней соглашаюсь.

— А кто это к нам прие-ехал? — вроде бы, тот же вопрос, который я слышала сегодня с десяток раз, но в отличие от предыдущих, он будит во мне не раздражение, а тёплое, щекочущее в груди чувство. Точно как в детстве, когда Тамара Гордеевна усаживала меня за стол, угощала вкусной черешней и учила петь красивые песни, которые она с дочерьми неизменно заводила за работой по дому.

— Моя девочка! — ласково обнимает она меня, и я вдруг чувствую, как глаза начинает пощипывать. Черт его знает, что со мной творится в присутствии этой семьи. Все мои убеждения враз рассыпаются, и все чего мне хочется — это вновь сидеть у них на балконе, аккуратно собирать семечки из-под арбуза в кулёчек и распевать с Наташкой песни про любовь и измену, про судьбу и нелегкую женскую долю. Снова почувствовать себя одной из них.

— Какая ж ты стала! Как француженка, да, доча? — обращается к Наталье Тамара Гордеевна и по старой привычке смачно расцеловывает меня в обе щеки.