Никогда_не... (СИ) - Танич Таня. Страница 80

— А ты знаешь, что у тебя глаза — как это небо? — говорю Артуру, садясь обратно на сиденье и вытряхивая пыль из волос, после чего раскрываю сумку и прикасаюсь пальцами к камере, словно хочу разбудить ее. Мы несколько дней с ней бездельничали, пришло время вспомнить друг о друге.

— Это ты уже начала говорить глупости, или только собираешься? — с улыбкой уточняет он, разворачиваясь ко мне.

— Нет, это не глупости, это правда. А вот глупости — это то, что мне тут нравится! И я не хочу отсюда уезжать! Но уже завтра я пожалею о сказанном, предупреждаю, — и глядя, как он улыбается, ловлю его в объектив и делаю первый снимок, пробую, как к нему относится моя камера.

О, она любит его. Мой взгляд — её взгляд, и любование мелочами, особенностями его лица даже через быстрый кадр раскрывается ещё откровеннее, ещё полнее. Артур, ненадолго забыв о дороге, смотрит на меня, прищурившись, и солнечные лучи играют золотистыми искорками в его глазах, высвечивая неожиданные редкие веснушки на щеках и на носу. Очередной, едва заметный след ушедшего мальчишества на контрасте с яркой взрослой внешностью. Хочу, чтобы все это обязательно попало на фото. Чтобы читалось, виделось так, как я сама вижу. И чтобы волновало тех, кто будет смотреть, так же, как волнует меня.

— Ты будешь моей самой классной работой. Моим шедевром, — скромность — явно не мое качество, когда я настраиваюсь на съемку. — Хотя, ты уже и есть шедевр. Да-да, Артур, ты знал об этом? Знал такое о себе? Мне можешь верить, у меня намётанный глаз..

— Радикально, Полина, — замечает он, не скрывая самоиронии.

— Конечно, радикально. Но ведь это правда, она не может быть слишком радикальной, — с этими словам делаю ещё один быстрый снимок.

Он возвращается к наблюдению за дорогой, одна рука — на руле, вторая согнута в локте и лежит на ребре открытого окна. Чтобы размяться, Артур встряхивают кистью и, разгибая руку, ненадолго протягивает ее наружу, ловя потоки воздуха. Солнце играет с его ладонью, просвечивая сквозь пальцы — быстро схватываю и это. Получается очень классный кадр — такая себе воплощённая свобода путешествия, когда ты не принадлежишь никому, только дороге и ветру.

— Знаешь, кто ты? — снова задаю вопрос, продолжая поедать его глазами через объектив камеры. — Марианская впадина! Да, именно так. Сначала такая спокойная лагуна, а потом — бах! И понимаешь, что в ней нет дна, и там такие глубины, что обалдеть можно.

— Намекаешь, что ко мне лучше не приближаться? — снова в шутку переворачивает мои слова он.

— Почему не приближаться? Как раз такое больше всего и привлекает.

— Ну, не скажи, — не соглашается Артур. — Наоборот, самое то, чтобы отпугнуть.

— Что, люди боятся глубины? — опуская камеру, спрашиваю я. — Боятся неизвестности и того, что могут там увидеть?

— И это тоже. А иногда просто считают, что это глупо. Зачем время тратить.

— Тратить время, чтобы узнать кого-то или что-то интересное? Да как раз только на это и стоит тратить время!

Он снова улыбается и, меняя руку на руле, легко проводит пальцами по моей щеке, как бы говоря — хорошо, как скажешь. Только кто ещё согласится с тобой?

А мне, в общем-то, все равно. Главное, что он согласен.

Мы проезжаем ещё один дорожный указатель, сообщающий, что до ближайшего посёлка осталось чуть больше тридцати километров, и от накатившего восторга я снова высовываюсь в окно.

Перед моими глазами раскинулось алое покрывало — как будто маленькие раскрытые сердца с чёрными серединками дрожат на ветру. Маковые поля, цветущие буйно, надрывно, кричаще. Мне снова тяжело сдержаться — я беру у жизни это мгновение, ловлю его на фото и останавливаю навсегда, как гимн этому лету, как память о прекрасном, которое не закончится никогда.

На смену красному цвету, устилающему поля по обе стороны дороги, приходит голубой — и мне приходится зажмуриться и встряхнуть головой, чтобы понять, что это не галлюцинация. На секунду мне кажется, что я попала на лавандовые поля Франции, и только спустя несколько секунд понимаю, что это васильки — наши, привычные цветы, которые уходят вдаль плотным ковром, сливаясь на горизонте с небом. Как удивительно, думаю я. Часто восхищаясь тем, что далеко и недоступно, мы не замечаем того, что находится близко, стоит только протянуть руку.

— Артур, а что дальше? — спрашиваю его завороженно, не понимая, сколько времени мы уже в дороге. Как часто в мегаполисе ты не можешь поверить, что где-то осталась ещё нетронутая природа, так сейчас мне тяжело вообразить, что где-то есть пробки, трафик, суета и неоновая реклама. Все это кажется таким надуманным, таким ненастоящим сейчас.

— А дальше хутора, — в его голосе тоже слышится беспечность, кажется, городские проблемы отпустили его. — Хочешь, заедем в один?

— Не знаю, — честно признаюсь я.

Даже в детстве я никогда не гостила за городом и не знала той жизни, которая была совсем близкой, но одновременно другой — наши знаменитые хутора и сёла, живущие по своим порядкам, с давними традициями, праздниками и такими громкими ярмарками, что слава о них гремела на всю область.

— Давай, — неожиданно предлагает Артур и, заметив мой растерянный взгляд, добавляет: — Не бойся, там здорово. Мы ненадолго. Купим чего-нибудь перекусить и все. Ты была когда-нибудь на наших базарах?

Да, базары, не рынки, как я привыкла их называть. Огромные шумные ряды, на которых чего-только не найдёшь — от домашнего мяса и молока до наливок из фруктов, а ещё — живых цыплят, котят и настоящих важных гусей в плетёных корзинах. Как-то мы ездили с классом на экскурсию, останавливаясь в таком месте, но я даже от автобуса не отошла, в отличие от Наташки, которая по-хозяйски торговалась с продавцами, переругиваясь с ними, совсем как взрослая, а после принесла мне кулёк ароматных персиков и пару леденцов на палочке со словами: «Вот, Полька, уметь надо! За пол-цены отдали!»

У меня никогда не было родственников в деревнях, и сталкиваясь с хуторянами, я всякий раз слышала насмешливое: «Ишь, городская!», поэтому побаивалась их, понимая, что не зная правил, никогда не впишусь в их круг. Даже леденец купить не смогу. И если Наташке удавалось ловко сбивать цену, то меня бы точно ободрали как липку.

— Потому что гав ловить не надо! — важно заявляла она, переходя на местный говор, и я без споров признавала за ней талант и умение ориентировать в этом запутанном мире.

Артур прибавляет скорости и, вжимаясь в сиденье, я надеюсь, что не буду выглядеть белой вороной в тех местах, которые он наверняка знает и любит. Буду наблюдать за ним, вести себя тихо и молча ходить следом.

Но мои намерения рассыпаются в пух и прах, едва мы подъезжаем к ближайшему базарчику. Он расположен на въезде в селение, и занимает половину огромного пустыря. Народу здесь — тьма, как и машин, стоящих недалеко от торговых рядов. Сегодня воскресенье, и торговля идёт особенно бойко. А торгуют здесь всем, чем душа пожелает — домашним вином, сушеной рыбой, пирогами и кулебяками, от которых заботливые хозяйки активно отгоняют мух специальными веничками, поругиваясь на них и зазывая к себе покупателей.

— Нет, этого мы брать не будем, — сразу же охлаждает мой пыл Артур, проходя вместе со мной по рядам и придерживая за руку, чтобы не отстала. — Все, что с мясом — сразу мимо. Я как-то наелся лет в десять этих кулебяк, до сих пор смотреть на них не могу.

— Отравился? — сочувствующе спрашиваю я.

— Ещё как. Два дня валялся, еще и влетело мне крепко. Что такой дурак. Какой местный будет покупать такое? Это все для приезжих.

— Ага, приезжих, значит, травить, можно? — возмущаюсь я, понимая, что насмешливое снисхождение к городским мне совсем не показалось.

— Ну, насильно им это в карманы не суют, — замечает Артур, переходя на образ мышления хуторянина. — Народ через эти места толпами в соседнюю область к морю едет. Берут в основном вино, самогон, рыбу и вот такую еду, к которой нормальный человек в жару не подойдёт. С утра еще можно брать — а днём даже задаром не надо. Тут или здоровье луженое надо иметь, как у местных, либо головой думать. А кто не думает — на том и зарабатывают.