Долина папоротников (СИ) - Бергер Евгения Александровна. Страница 16
Элизабет, глубоко чувствующая настроения окружающих, ощущала себя больной и несчастной, абсолютно разбитой… Крохотным зверьком, брошенным в логово хищника.
Вот и сегодня она сидела за вышивкой, с трудом различая рисунок: пальцы с зажатой в них иголках уже долгое время не сделали ни стежка. Мыслями она была далеко-далеко, где-то в заоблачных далях, свободных от будущих недовольных свекровей и мужей с замашками самодуров…
На пороге гостиной появилась Кэтти с сообщением и визите джентльмена. Лиззи подумала было об Аддингтоне и внутренне сжалась в ожидании его высокой фигуры, однако расслабилась, увидев входящего в комнату лейтенанта Джексона.
— Лейтенант Джексон, какой неожиданный сюрприз!
— Хочется, верить он еще и приятный, — улыбнулся молодой человек, раскланявшись с ней и миссис Сэттон.
Женщина отозвалась:
— Право слово, как можно сомневаться в подобном. В этом доме завсегда рады мужчинам в красных мундирах… Особливо таким прехорошеньким.
Лейтенант Джексон видимо смутился, что несколько сравняло цвет его кожи с цветом полкового мундира.
— Не слушайте тетушку, — поспешила ему на помощь Элизабет. — Лучше расскажите, как поживаете. — И с запинкой: — Как чувствует себя капитан Мэннинг? Насколько опасно полученное ранение?
Молодой человек замялся, ему явно было неловко говорить о подобном.
— Благодарю за беспокойство, мисс Хэмптон: капитан идет на поправку, — ответствовал он. — Доктор Харди уверен, вскорости он встанет на ноги. — И поинтересовался: — Как самочувствие самой миссис Сэттон? Слыхал, в дом забрались воры…
— Вор, — поправила его Лиззи. — Украл матушкино кольцо и был таков.
— Презренный Люцифер! — припечатала тетушка Корделия. — Набросился на меня, аки зверь окаянный. Голову разбил. До сих пор маюсь мигренями, да кошмары донимают. Не представляю, что бы я делала без настоек доктора Харди!
Лейтенант Джексон, слушавший с видимым состраданием, произнес:
— Уверен, этот злодей получит по заслугам. Мистер Аддингтон переговорил с полковником Форестером о вашем деле и просил поспособствовать его поимке…
— Очень любезно с его стороны, — заметила миссис Сэттон без особого энтузиазма. Всякий, не носящий мундир ***ширского полка, казался ей недостойным внимания, именно потому будущий родственник не вызывал в ней ничего, кроме скуки. И толики осуждения за свои «варварские» манеры…
— Надеюсь, отец ваш, мисс Хэмптон, не станет пенять вам за этот визит, мной совершенный? — осведомился лейтенант Джексон. — Я чувствовал себя обязанным переговорить с вами лично, просить прощение за ту злую шутку, что мы учинили над вами. Мысль об этом гложет меня непрестанно… Мы даже повздорили с капитаном… больше, чем просто повздорили, должен признаться… и ссора эта, я вижу, затруднит нашу дальнейшую службу в одном полку.
— Я вовсе не держу на вас зла, — ответила девушка не без смущения. — И мне бы не хотелось становиться причиной раздора между вами с капитаном. Примиритесь с ним ради меня! Скажите, весь этот конфуз вскорости разрешится к обоюдному нашему удовлетворению.
И тетушка Корделия вставила:
— Лиззи выходит замуж, лейтенант Джексон. Третьего дня назначена свадьба!
— Третьего дня? — удивился молодой человек. — Я слышал нечто подобное в городе, однако не смел и поверить… — Замолк он на полуслове.
— Мой будущий муж поспешает отбыть в новое имение в Уэльсе, — поспешила заполнить повисшую тишину Лиззи. Казалось, торопливость жениха могла оправдать скоропалительность свадьбы…
— Что ж, в таком случае желаю вам обоюдного счастья! — Джексон поднялся, оправив сюртук. — Мысль о том, что вы простили меня — облегчает мне душу. — И вдруг спросил, как бы только теперь обратив внимание на прежние слова девушки: — Имение в Уэльсе, вы говорите? Удивительное совпадение: наше родовое гнездо тоже находится там же. Близ Кардиффа… Возможно, однажды свидимся с вами! Всего доброго, мисс Хэмптон. Миссис Сэттон…
Лейтенант Джексон простился с обеими женщина и вышел из гостиной.
— Какой во всех смыслах достойный молодой человек! — заметила тетушка Корделия.
И Лиззи не могла с нею не согласиться…
Мистер Хэмптон ощущал себя обманутым. Первое знакомство с Аддингтоном, состоявшееся на церковном дворе в Колчестере, сразу же расположило обоих друг к другу: они ощутили родство душ, так редко встречавшееся и потому вдвойне ценное, и движимые взаимной симпатией легко нашли точки соприкосновения, завязав что-то вроде дружбы. Разница в возрасте не имела значения…
И вот Аддингтон говорит, что везет его дочь в Уэльс. Не в Нортумберленд или Корнуолл, не в Дарем или на остров Уайт — нет же, он везет ее в Кардифф. В этот проклятый город, одно упоминание о котором пульсацией отдается в голове…
Хэмптон поклялся на смертном одре супруги никогда не допускать Лиззи до этого места. Оградить от самих разговоров… И вот самолично отправил ее туда! Не удосужился расспросить будущего зятя о его планах на будущее, краткие упоминания о купленном имении воспринимал приятной для слуха музыкой — Лиззи станет хозяйкой доброго дома — и, слишком озабоченный благополучием дочери и мечтой найти ей достойного защитника, так и не выяснил, где именно это имение располагалось.
Кардифф…
Хэмптон припомнил каждую строчку рождественского письма, и его лоб прорезали глубокие борозды морщин… Снова накатила дурнота.
Он не хотел, чтобы то давнее СНОВА повторилось…
Однако отказывать Аддингтону было поздно, да и не разумно. Если бы он кому и доверил свою дочь, то только ему одному… И никому больше. Джеймс Аддингтон был человеком своеобразным, твердых принципов и отлично управлялся с оружием.
Воспоминание о его выстреле на дуэли радостью растеклось по отцовскому лицу, согрело сердце, подобно доброму кларету. Все, чего он хотел добиться этой дуэлью, осуществилось: Мэннинг получил по заслугам за свой необдуманный флирт, Хэмптон убедился, что подброшенный ключ — не его рук дело. А значит…
Он вынул тот самый ключ, возвращенный им Аддингтоном в свой первый визит, и положил его на столешницу.
Письмо, ключ, слухи про оборотней, похищенное кольцо Кэтрин… Все это складывалось в недоброе предзнаменование, игнорировать которое было неразумно. И Хэмптон принял решение: повертел ключ между пальцев и опустил обратно в ящик стола…
Снял со стены охотничье ружье и в сотый раз проверил наличие правильной пули.
День свадьбы ознаменовался для Лиззи головной болью и резью в глазах, в горле першило, как при простуде, сил не было подняться с постели — она ощущала себя разбитой и совершенно больной.
Так бы и пролежала до самого вечера даже не шелохнувшись. Однако в комнату вплыла тетушка Корделия и раздернула шторы на окнах.
— Хватит валяться, лежебока, день за окном, пора подниматься и приниматься за дело.
С этими словами она огладила складки свадебного платья. Они с Кэтти два дня подшивали подол (матушка Лиззи была выше на несколько дюймов) и доводили платье до совершенства… Ах, лучше бы оставили все, как есть: наряжаться для Аддингтона девушке хотелось меньше всего. Еще меньше хотелось расставаться с родимым домом: с этой комнатой, этими стенами. С лучшей подругой… С городом, в котором росла с самого детства.
Она не могла и представить, как оставит все это ради человека, которого с трудом выносила.
— Лиззи, деточка, — голос тетушки, неожиданно смущенный, заставил девушку поглядеть на нее, — есть вещи, которые, в отсутствие твоей матушки, я вынуждена затронуть, пусть и не по собственной воле. Однако тебя следует подготовить… к тому, что должно случиться. — Женщина смутилась и замолчала. Элизабет догадалась, что речь о том стыдном, что происходит между мужчиной и женщиной (она улавливала намеки во французских романах, которыми тайно зачитывалась) и тоже невольно покраснела. Она не знала подробностей, да и боялась узнать — смущение тетушки так и вовсе перепугало ее. — Мужчины, — тетушка была замужем очень недолго, два года, не более того, — ты должна это четко усвоить, имеют некоторые потребности, которые нам, женщинам, могут показаться несколько непристойными, даже отвратительными… Однако такова цена материнства и… семейного счастья, если ты хочешь. — Она тяжело сглотнула. — Животные страсти, управляющие мужчинами, должны быть удовлетворены доброй супругой, дабы у них… — она стиснула руки, — не возникло естественной надобности удовлетворить их в другом месте.