Вперед, Команданте (СИ) - Савин Владислав. Страница 15

Эрнесто лишь пожал плечами. Ему не доводилось общаться с русскими – хотя провинция Кордова лежала не так далеко от парагвайской границы, где уже полтора десятка лет, с «войны Чако», была многочисленная и влиятельная русская община, члены которой бывали и в Аргентине. Но те русские, как слышал Эрнесто, были беглыми роялистами и смотрели на «левых» (репутацию которых имела семья Гевара) совершенно не дружески, а потому их не было в круге друзей семьи.

– Я могу тебя научить, если хочешь – сказал дон Педро – и лишним тебе не будет. Неизвестно, куда тебя еще забросит судьба – а русские сейчас, одни из двух мировых игроков. Да и русская литература очень познавательна.

– Откуда вы знаете их язык, дон Педро? Вам приходилось говорить с русскими? Вы были в России?

– Мой мальчик, я знаю два десятка языков – так уже меня гоняло по миру. Да, я общался с русскими, и даже советскими – в Испании, когда там шла война, и в Италии, в войну последнюю. А на последний вопрос – прости, не отвечу.

Русский язык был труден – в отличие от английского, имеющего с испанским много общего. Совершенно другой алфавит, лишь отдаленно схожий с латиницей. И как сами русские различают целых шесть падежей? И как они обходятся без артиклей? Лексика также совершенно чуждая – если в испанском, французском, итальянском, много слов с латинскими корнями, в английском и немецком они тоже есть, то в русском они редки и как правило, заимствованы из вышеперечисленных языков. И свободный порядок слов в предложении – впрочем, как и в разговорном испанском. Ну и каждое слово может иметь различный смысл, зависящий от контекста – который лишь русский поймет. Но очень хотелось прочесть в подлиннике Ленина – который, как слышал Эрнесто, был столь велик, как Маркс!

Соседи сначала приняли нововведения настороженно. Что с плантации Гевара с позором выгнали прежнего управляющего, уличенного в халатности и воровстве – так покажите, кто бы на таком посту и не приворовывал, это ангелом во плоти надо быть! А дон Педро вероятно, не самых благородных кровей, раз не гнушается черной работой – фактически, сам хозяйством управляет. И зачем ему резкое увеличение объема продукта – уж не собирается ли этот чужак подвинуть нас, давних участников чайного рынка, полюбовно договорившихся о доле каждого? Сразу войну объявлять никто не стал – но в имение зачастили гости (и соседи-плантаторы, и представители местной власти). Однако дон Педро всех успокоил:

– Господа, мы вам не конкуренты. В мои планы входит поставка чая в Европу – на рынок, для вас неинтересный. Что до моей манеры ведения дел, то мне случалось заниматься бизнесом в Соединенных Штатах – где все происходит гораздо быстрее и жестче, чем в вашем благословенном краю. Может быть, гринго не слишком достойные люди – но на мой взгляд, вовсе не зазорно учиться их умению зарабатывать деньги.

Первые партии чая ушли в Буэнос-Айрес, и дальше на пароходах в Испанию, уже в феврале сорок шестого. Причем высший сорт, отобранный из прежнего задела – «чтоб нас там узнали»- но по цене, лишь немного большей, чем у товара «для семьи на каждый день». Прибыль была достигнута ужесточением эксплуатации рабочих: за малейшую оплошность и даже просто за неусердие полагались штрафы. Неумелых – беспощадно выгоняли за ворота. Решение принимал лично дон Педро – и в один из дней, кто-то из только что уволенных крикнул ему в лицо:

– Паразиты, кровососы! Видел бы наш прежний добрый хозяин, что вы тут творите! Лжете что «мы одна семья» – а нас гоните с голода помирать. Эксплуататоры, буржуи… – и дальше последовало грязное ругательное слово.

К крикуну тут же подбежали охранники, схватили, подтащили к дону Педро. Тот взглянул свысока, и спросил лениво:

– И где ж ты такие слова услышал? Ты коммунист?

– Такой же, как наша добрая хозяйка, донья Селия – был ответ – она нам книжки давала. И разговоры вела.

– Это Бенито Агуэро – вмешался Эрнесто – я с ним играл в детстве, после мама приглашала всех за общий стол, меня, его, и других детей бедняков. Дон Педро, я прошу вас не наказывать его слишком сурово.

– Что ж ты мне сразу не сказал, сынок? – дон Педро сразу сменил тон – друзья с детства, это святое.

Бенито Агуэро.

Лишь тот, кто богат – может делать, что хочет, и верить в то, что хочет.

Когда-то мы бегали и играли вместе – молодой дон Эрнесто и мы, десяток мальчишек из нашей деревни. Нас кормили в хозяйском доме, всех за одним столом, как маленьких донов. И сама хозяйка, донья Селия, говорила с нами по-доброму, давала книжки с картинками, позволяла слушать радио и граммофон. А когда Хорхе упал с дерева и вывихнул ногу, то донья Селия сначала сама его перевязала и смазала йодом, а затем на своей красивой машине отвезла в больницу и оплатила лечение. Но когда я (не помню уже из-за чего) подрался с молодым доном – то вечером мой отец больно бил меня ремнем, а мать причитала:

– Да что же ты наделал, дурачок! Теперь тебя не будут кормить по-господски, каждый день! А у нас так мало денег, и мы еще должны лавочнику, сеньору Луису! Завтра ты хоть на коленях будешь прощение просить у молодого дона – но только чтобы он тебя не прогнал!

Я так и сделал тогда, проглотив гордость. И молодой дон Эрнесто не стал на меня обижаться. Кажется, он не видел той черты между нами – которую до того дня не видел и я. Но он богатый дон – а я, никто. Он будет учиться в университете, станет хозяином плантации – а я буду как отец, с натруженными руками и согнутой спиной, до самой смерти. И ничего с этим нельзя сделать – такова жизнь.

После – мы как-то разошлись. Молодой дон поехал учиться в колледж – ну а мы, у нас уже в тринадцать приходится работать, чтобы помочь родителям прокормить наших младших братьев и сестричек. Иногда мы встречались на улице, я приветствовал молодого дона, он мне дружески кивал, и проходил мимо. У него были свои занятия, приличные донам. Ну а я уже работал на плантации, вместе с отцом.

При старом доне Эрнесто было легче. Никто не следил за нашей работой, и уж тем более, не наказывал, если ты присядешь ненадолго передохнуть. И десять часов пролетали незаметно – можно было даже домой сбегать, тут неподалеку, на обед и сиесту. Все поменялось, когда пришел Черный Дон. А с ним толпа его приспешников – иные из них даже говорили не по-нашему. Ходили все с оружием, с дубинками, даже с собаками на поводках. Рабочий день сократили на один час – зато теперь нельзя было стоять без дела буквально ни минуты. Обедать дозволялось лишь в указанное время. Плату повысили – но ввели штрафы, если сделаешь что-то не так. А я, такой у меня характер, плохо делаю скучную, однообразную работу, изо дня в день. Я старался, не желая терять заработок – ведь в нашей деревне почти нет иной работы, кроме как на плантации дона Гевара, и земля наши слишком скудная, чтобы одним семейством прокормиться с собственного надела, да и мало у нас было хозяев, большинство арендаторы, у того же дона Гевара. И если меня выгонят, то скорее всего, дон заберет и надел – нам останется лишь идти в город, бездомными бродягами, в надежде найти там какую-то работу. Но меня все равно выгнали – и я не сдержался. Нет, я не коммунист – слышал еще от нашего прежнего падре, отца Фульхенсио, что они даже Бога не признают. Но так же я слышал от доброй донны Селии, что еще сто лет назад мудрый человек Карл Маркс открыл, что богатые всегда лгут бедным, заставляя их работать больше, чем следовало бы, за те деньги, что они нам платят. И что в какой-то далекой стране даже случилось, что бедные прогнали всех богатых и сами стали себе хозяевами. Больше я не знаю ничего – я ведь не учился в университете, как доны, я лишь едва умею читать и писать.

Меня выгнали – и жить больше не на что. Отец уже стар, ему больше сорока – он не работник. Мать – тем более, на фабриках в городе нужны молодые, и даже домашней прислугой охотнее возьмут городскую, а не кого-то из деревни. Мой младший брат Мигель умер четыре года назад от простуды. А сестрички Эва и Исабель слишком малы.