Клуб "Твайлайт". Часть 1 (СИ) - Ефремова Тата. Страница 24

Липкому деревянному столу с потертым лаком столешницы досталось два окошка. В одно хорошо просматривался припаркованный у пивной лексус со спящим Муратовым. Из второго открывался вид на бурное море, бьющееся о волноломную насыпь из цилиндрических бетонных блоков.

— Тебе не наливаем, — сообщил Вадим, водружая из объятий на столик две пол-литровые пивные кружки и неуместную на их фоне бутылочку с лимонадом «тархун».

Макар пожал плечами. Ему было не привыкать, тем более к выпивке он был совершенно равнодушен. Он снял пиджак и ослабил узел галстука.

— Мы сами доберемся, — сказал Ярник, разрывая зубами маслянистую упаковку с сушеными кальмарами. — Шефа с утра разбуди в шесть.

— Он же меня убьет, — ужаснулся шофер.

— Убьет он тебя, если пробежку пропустит. Да, не боись. Ему полезно дурную голову проветрить. А ты потом в машине выспишься.

Макар вздохнул и тоже вгрызся в пучок кальмаров. Пожевав, одним глотком опустошил несерьезную бутылочку с «тархуном»:

— Чего он так? Шеф.

Олейников по обыкновению хмыкнул, Ярник задумался и ответил:

— А вот здесь, Макарушка, мы вступаем на скользкий путь психоанализа. Сечешь в психоанализе? Вот и мы не очень. Есть такая профессия — души лечить. Странная профессия. Вот я в жизни ни одну с помощью нее излеченную душу не встречал, а недолеченных — сколько угодно. Наш Ренатик — плодородное поле для произрастания всякой разной психической хрени и кормушка для специалистов широкого профиля, иными словами, мозгоправов.

Макар подумал, кивнул с умным видом и сказал:

— Понял. Девушка.

— Девушка, — добродушно согласился Ярник. — Была одна такая. Первая любовь… как он там…импринтинг. Некоторые говорят, на всю жизнь.

— Плохо.

— Что ты! Хорошо! — со-продюсер с воодушевлением похлопал шофера по плечу. — Знаешь, какой он завтра будет? — Вадим кивнул в сторону лексуса. — Фонтан идей. А все почему?

— Почему? — простодушно повторил шофер.

— Потому что тонкая душевная организация. На том и стоим. Понял?

Макар опять понимающе кивнул. Муратов взял его на работу благодаря протекции Артема Петровича Олейникова, после травмы, не слишком серьезной, но навсегда закрывшей двадцати двухлетнему пареньку дорогу в большой спорт. Макар благодарил судьбу: ему повезло найти место, о котором многие оставшиеся без работы ровесники могли только мечтать, где от него требовалось то, что и так по жизни давалось без труда: хорошо водить машину, не болтать лишнего, выполнять несложные поручения. И в некоторых случаях, таких, как сейчас, проявлять инициативу и лояльность, углубленно.

До сих пор Макара не устраивал в Ренате Тимуровиче только склочный характер шефовой пассии, но после разрыва с Альбиной, инициатором которого стал сам Муратов, жизнь наладилась, а Макар окончательно проникся к шефу безмерным уважением. Разница в возрасте между ним и Ренатом была не такой уж большой, но Макару Муратов и его друзья всегда казались солидными, состоявшимися, зрелым. Может, из-за должностей и денег? Может. Но вряд ли только. У университетских друзей генерального были хватка и харизма. И вера в шефа. У них Макар все эти месяцы учился той самой пресловутой лояльности. Даже у легкомысленной Надежды Александровны, у которой пятниц на неделе было гораздо больше семи, которая могла спорить с Муратовым до хрипоты и драки в буквальном смысле, но которая всегда уступала Ренату и однажды, после очередной бурной ссоры с хлопаньем дверью, торжественным уходом и не менее торжественным возвращением, поймав изумленный взгляд Макара, сипло объяснила:

— Эпатаж, ворчание и брюзжание входят в список моих обязанностей, мальчик.

Друзья шефа определенно что-то о нем знали. Быть может, видели на Муратове печать божьего внимания?

Сам Макар и не мечтал к тридцатнику хоть отдаленно похоже преуспеть в жизни. И с родственниками не повезло, и таланта особого бог не дал. Впрочем небольшая надежда стать кем-то более значительным все же оставалась — недавно шеф начал поручать ему дела скорее секретарского характера: составить расписание на день, сделать кое-какие звонки, пообщаться с персоналом. Макар расценил это как маленькое, но успешное продвижение по службе. К сожалению, наблюдательная Альбина Викторовна сделала аналогичный вывод. То, что девушке генерального страсть как хотелось приобщиться к его бизнесу, Макару стало понятно с первых же дней работы у Муратова. Альбина именно себя видела в качестве секретаря и личного помощника владельца «Твайлайта». Макар не стал бы переходить хозяйке дорогу, если бы у него был выбор, он просто выполнял приказы. Столкновение интересов значительно осложнило его жизнь. Хорошо, что Альбина Викторовна ушла. Пусть никогда не возвращается. Странно, что шеф не замечал ее стараний. А может, как раз замечал?

— Я поеду, — встрепенулся Макар, выйдя из задумчивости.

Артем и Вадим уже давно вели им только понятный неспешный разговор на извечном языке людей, предпочитающих одну марку пива.

— Давай, — Вадим на прощание поднял в воздух руку. — Завтра отчитаешься. Хотя … сам с утра заеду, помогу с реанимацией.

Ярник и Олейников остались за столиком вдвоем. Артём посмотрел, как отъезжает от стоянки черный лексус и вздохнул:

— Это когда-нибудь пройдет? Не мальчик же двадцатилетний. Пора вылечиться. А спроси — зенки свои черные вытаращит, будто дело совсем в другом.

— Может, и в другом, — предположил Вадим, с удовольствием отхлебывая из кружки и разглядывая ее содержимое против тусклой лампочки на стене забегаловки. — Одно дело разлюбить, другое — простить. В трезвом виде это еще контролируется, а стоит дать слабину — вот вам и макрозадача, вылезает из подсознания кровавыми буквами по экрану: Убить Лёху! Серия надцатая, не подумайте, ради бога, что последняя.

— Не, не другое это, — вздохнул Олейников. — Все одно.

Вадим промолчал. Спорить было не о чем. Все уже давно переспорено. Это так, круги по воде. Иногда приходит волна, которая только кажется обессилевшей и вялой, но вспомнишь, где эпицентр, и потянет в прошлое. А нечего в то прошлое лезть. А уж для него, Вадима, это и вовсе опасно.

Посёлок Лесенки, июль 2017 года

… — Вот, послушай, — сказал Ренат.

Он вытащил один наушник и воткнул его Марине в ухо. Та потянулась ближе, наклонилась, дыша ему в подбородок, — шнур у наушника был короткий.

— Красиво как. Что это?

— Это Кинг Кримзэн, «При дворе малинового короля».

— Кинг — это по-английски король, да?

— Угу.

— Ура, я кое-что знаю!

— Знает она… Уж чего-чего, а новых слов для тебя тут много, — Ренат, фыркнул теплым Марине в волосы. — Прогрессивный рок, семидесятые. Куча смысла, не то, что сейчас.

— Семидесятые? Такое старьё?

— Сама ты… Это же золотой век рока! Слушай, самая красивая часть. Я треки порезал, потому что ты не выдержишь. Композиция называется «Эпитафия».

— Грустная.

— Да, веселого мало. Самое лучшее — всегда невеселое.

— Почему?

— Потому что. Вырастешь — поймешь, — Ренат нажал на паузу, потянулся, откинулся назад, на локти; солнце только этого и ждало — заиграло на его лице зайчиками. — Они были как дети. Потерянные дети. Боялись, ждали чего-то, искали и все выражали через музыку. Поэтому больше такого не будет.

— Почему?

— Дети выросли и устали ждать — стали циниками и шутами. Или ушли — бухло, ЛСД… Но если бы я мог выбирать, прожил бы свою жизнь в семидесятых. Искал бы свое предназначение через музыку. Был бы хиппи — ребенком цветов. Ты любишь цветы?

— Люблю, — сказала Марина. — Живые, на земле.

— Вот и я, — Ренат наклонил голову и улыбнулся, глядя на нее своим «особым» взглядом.

— Не смотри так, — сказала Марина смутившись.

— Как?

— Ты знаешь.

Ренат засмеялся, сел и легонько щелкнул Марину по носу: