Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня. Страница 6

Вот так школа! Вот так начало славного пути! Вот так добрая учительница Таисия Павловна, с нескрываемым удовольствием наблюдавшая, как меня, словно теннисный мячик, пинают от парты к парте, и не подумавшая даже вмешаться и прекратить этот жестокий спектакль.

Ошарашено глядя, как на синюю поверхность стола капают слезы моей обиды, похожие на смешных человечков-клякс, я понимала одно: надо терпеть, надо держаться, чтобы не доставить этим злым детям возможности увидеть, насколько сильно они меня ранили. Когда же между каплями слез внезапно возникла конфета "Каракум" в желто-черной шелестящей обертке, я испуганно отшатнулась.

В том, что это все не к добру, у меня не было ни малейших сомнений.

Я ошибалась. Нерешительно повернувшись к единственному не унизившему меня человеку в классе, я увидела глаза, которых почему-то не заметила, стоя у доски. Черные, обжигающие и очень неласковые, они смотрели на меня сердито, но без брезгливости или чувства превосходства.

— Ну, чего смотришь? Возьми конфету и успокойся, — услышала я сердитый и чуть хрипловатый мальчишеский голос.

Я послушно взяла сладость, недоверчиво разглядываю утешителя: мальчика моего возраста, но с таким сосредоточенным и серьезным выражением на детском лице, что казалось, это взрослый, превращенный в ребенка по прихоти злого волшебника.

— Ну, все? Порядок? Тоже мне… надумала реветь из-за дураков, — пробурчал он, и мне почему-то стало стыдно за свои слезы.

— А как тебя зовут? — спросила я, улыбаясь перепачканными шоколадом губами.

— Марк. Марк Казарин.

— А меня Алеша, — зашептала я, пригнув голову к парте, потому что учительница тут же начала недовольно коситься в нашу сторону.

— Я знаю, — заявил он, по-прежнему глядя исподлобья, и вдруг неожиданно добавил: — Красивое имя.

— Его специально для меня придумали! — не скрывая собственной важности по этому поводу, сообщила я и еще раз улыбнулась ему.

Урок шел своим чередом. Таисия Павловна еще немного поговорила о высоких материях: о важности сегодняшнего дня, о дороге, длиной в десять лет, в конце которой мы станем взрослыми людьми, комсомольцами и строителями коммунизма. О дедушке Ленине, о Великом Октябре, давшем возможность всем детям нашей огромной страны почувствовать себя равными, независимо от происхождения.

— Врет, — упрямо сжав губы, прокомментировал Марк.

— Еще как врет, — подтвердила я, внимательно изучая одноклассников, которые вовсе не считали меня ровней, но, тем не менее, предпочитали делать очень правильные лица, поддакивая учительнице.

Марк понимающе кивнул, и мы, еще раз переглянувшись, вдруг прыснули со смеху, зажимая руками рты, чтобы не привлекать всеобщего внимания.

Еще через пару минут прозвенел звонок, оповещая о конце первого урока.

Сидя за той самой партой, которая снилась мне по ночам последние несколько недель, я чувствовала жгучее разочарование вперемешку с обидой на эту дурацкую школу. В голове вертелась одна только мысль: "Я не хочу здесь быть! Не хочу!"

— Сейчас перемена, — донесся до меня голос соседа по парте, — Не отходи от меня.

Испуганно вздрогнув, я уставилась на него, не понимая, о чем он говорит. И только спустя несколько секунд осознала, что занятие закончено и впереди — целых двадцать минут отдыха, в течение которых мне предстояло оказаться лицом к лицу с новым классом, без присутствия взрослых.

Таисия Павловна, взяв в руки журнал, важно уплыла куда-то, и на душе у меня стало совсем скверно. Я была уверена, что сейчас, именно сейчас все эти избалованные жизнью буржуйчики встанут и плотным кольцом окружат нашу парту, после чего от меня, как от козлика из известной песенки, останутся лишь рожки да ножки.

Возможно, все именно так и случилось, если бы не этот странный мальчик, Марк Казарин. Оценивающе окинув взглядом класс, он вдруг поднялся со своего места и забрался на крышку стола с мрачным и решительным видом. Продолжая так сидеть, скрестив руки на груди, он наблюдал, как одноклассники, помявшись пару минут, потянулись к выходу, изредка оглядываясь и одаривая меня не очень приязненными взглядами. Но подойти к нашей галерке никто не решился.

Я было вздохнула с облегчением, как тут масла в огонь подлил сам Марк, спрыгивая с парты.

— Теперь и мы можем выйти. В классе во время перемены сидеть нельзя.

— Это почему же нельзя? — пискнула я, испуганно глядя на него.

— Если будешь долго сидеть на одном месте, ты не отдохнешь и на уроке получишь двойку, — предъявил Марк убедительный аргумент. — Это длинная перемена, она нужна, чтобы размяться. Вставай. Пойдем.

— Я не хочу разминаться! Тоже мне проблема — двойка! От двоек не умирают! А может, я ее и не получу вовсе! — предательски дрожащим голосом возразила я, пытаясь не выдать страха перед толпой агрессивно настроенных сверстников.

Впрочем, несмотря на все эти старания, Марк меня раскусил.

— Боишься, — заявил он. — Глупо. Ты не сможешь от них постоянно прятаться. Собирайся, пойдем.

Глядя в его глаза, в которых светилась совсем не детская решительность, я пыталась что-то возразить, но язык не слушался меня. Марк был прав — я не смогу все время просидеть на скамье, скрываясь от одноклассников. Когда-то мне придется встать, выйти и снова встретиться с ними. И уж лучше это сделать прямо сейчас — ведь чем дольше ждешь, тем страшнее становится.

Поэтому, поколебавшись пару секунд, я все же поднялась со скамьи и пошла из класса следом за ним, на ходу прощаясь с цветочками, птичками и солнышком. В том, что мне повезет вернуться обратно в целости и сохранности, я очень сильно сомневалась.

Широкий и светлый коридор первого этажа кишел школьниками всех возрастов, но особенно среди них выделялись первоклашки. Они носились, визжали, кружились, скакали, пытаясь напрыгаться за все то время, которое им еще придется просидеть за партой. При нашем появлении несколько мальчишек притихли с намерением позадирать меня, но так и не решились это сделать: Марк своим недружелюбным видом внушал устойчивое желание держаться подальше.

— Пойдем, я покажу тебе столовую. Сегодня у нас еще два урока — письмо и математика. А кормить нас будут на следующей перемене. Ты любишь молоко?

— Молоко — беееее, — скорчила я рожицу. — Особенно пенка.

— Я тоже не люблю, — улыбнулся Марк. У него была странная улыбка — осторожная, несмелая, будто бы делал он это очень-очень редко, да так толком и не научился.

До столовой и обратно мы прогулялись без приключений. Мне нравилось осваивать окрестности в его компании, я чувствовала себя в безопасности, забыв о своих опасениях насчет одноклассников.

— Самое главное — не потеряйся. Это очень большая школа. На второй и третий этаж нельзя, там старшие классы.

— А на четвертый? — поинтересовалась я, забегая впереди него и подпрыгивая на одной ножке от радостного любопытства.

— На четвертом актовый зал и спортзал. Нас туда будут водить.

— Я люблю актовые залы! В них можно выступать!

— А я спортзал хочу посмотреть. Но физкультура только завтра, — ответил он, и вдруг осекся, напряженно глядя куда-то поверх моей головы.

Я обернулась и побледнела, проследив за его взглядом. Человек семь-восемь наших "товарищей" плотной кучкой стояли у самого входа в класс, так что спокойно вернуться к своим местам за партой у нас не было ни единого шанса.

Брови Марка сошлись на переносице, а в глазах вспыхнул такой недобрый огонек, что я вместо естественных опасений за свою безопасность почему-то почувствовала искреннюю жалость к одноклассникам. Молча и решительно взяв меня за руку, он медленно подошел к дверям классной комнаты. Я сначала хотела отстраниться, пораженная такой непривычной повадкой, но, посмотрев на лица одноклассников, наоборот, еще крепче сжала его пальцы.

— Эй, Казарин! А нам одного человека в выбивного не хватает! — залихватски упершись руками в бока, заявил тот самый мальчик, на столе у которого я видела красивую импортную ручку.