Кровь брата твоего - Хэй Малколм. Страница 5

Немецкий способ захоронения трупов в общих рвах был значительным «усовершенствованием» старой и считавшейся негуманной системы, когда каждого обреченного заставляли рыть для себя могилу. Убийство и захоронение двух миллионов человек представляли собой серьезную организационную проблему — не хватало рабочих рук. У еврейских женщин и детей, ослабленных пытками и заключением в концлагерях, не было сил копать землю; мужчины, занесенные в списки подлежащих «особой обработке», были настолько изнурены непосильной работой и голодом, что с трудом могли передвигаться. Огромные братские могилы были очевидной необходимостью. Однако «немецкий гений» проявился и здесь. Было решено, что перед расстрелом жертвы должны сами спускаться в ров; таким образом, отпадала необходимость перетаскивать трупы и сбрасывать их в братские могилы. Сотни таких рвов есть по всей Центральной Европе. Впоследствии фашисты начали использовать для уничтожения людей свои хорошо известные «эффективные научные методы». Одна из самых больших братских могил, в Керчи, была обследована в 1942 году специальными экспертами советской армии:

«Было установлено, что этот ров, длиной в 1 км, шириной в 4 м и глубиной 2 м, был переполнен телами женщин, детей, стариков и подростков. Возле рва были лужи замерзшей крови. Детские шапки, игрушки, ленты, оторванные пуговицы, перчатки, бутылки для молока и соски, детские ботинки, калоши вместе с оторванными ногами и другие останки человеческих тел лежали рядом. Все было забрызгано кровью и мозгом».

Свидетельство о событиях, происходивших в местечке Дубно на Украине, возвращает нас еще к одному эпизоду хроники человеческих преступлений. Это свидетельство принадлежит немцу Герману Грэбе, управляющему строительными работами в Дубно. 5 октября 1942 года он, как обычно, пришел в свою контору и там услышал от мастера о страшных событиях, происходящих поблизости. Фашисты уничтожали всех евреев округа, около 5 тысяч человек. Ежедневно они расстреливали полторы тысячи евреев.

Происходило это в окрестностях Дубно; там были вырыты три больших рва по 30 метров длиной и 2 метра глубиной каждый. Грэбе и мастер поехали к месту расстрела. Они увидели длинную земляную насыпь высотой больше двух метров, возле насыпи стояло несколько грузовиков, набитых людьми. Охранники с плетками выгоняли людей из грузовиков. У всех жертв были пришиты к одежде желтые лоскуты — еврейский знак *15. Из-за насыпи слышались частые выстрелы. Эсэсовцы подогнали к насыпи мужчин, женщин и детей и приказали им раздеться. Было приказано снять и аккуратно сложить обувь, одежду, белье. Большие груды одежды и гора обуви уже лежали здесь. Матери раздевали маленьких детей «без криков и слез», — рассказывал Грэбе спустя пять лет. Они дошли до такой степени человеческого страдания, когда уже нет слез и все надежды утрачены. «Они стояли семьями, целовали друг друга, прощались и ждали». Ждали сигнала от эсэсовца с плеткой, стоявшего у насыпи. Так продолжалось около четверти часа, пока с другой стороны насыпи не затихли выстрелы. Грэбе рассказывает:

«Я не слышал ни жалоб, ни мольбы о милосердии. Я обратил внимание на семью из восьми человек: мужчина и женщина, обоим на вид около пятидесяти лет, со взрослыми детьми и внуками. Рядом пожилая женщина с седыми волосами держала на руках младенца, напевая и покачивая его. Младенец смеялся и лепетал. Муж и жена смотрели друг на друга со слезами на глазах. Отец держал за руку мальчика лет десяти и нежно говорил с ним; мальчик с трудом сдерживал слезы…»

Тут раздался крик эсэсовца: пора было вести следующую партию. Отсчитали двадцать человек и погнали их за насыпь. Обойдя насыпь, они увидели ужасный ров около 30 метров длиной и 3 метров глубиной. «Люди были плотно прижаты друг к другу и лежали грудами, так что были видны только их головы. Почти у всех по плечам струилась кровь». Они были убиты выстрелами в затылок. «Некоторые из расстрелянных еще шевелились. Некоторые подымали руки и двигали головой, показывая, что они еще живы».

Ров был уже почти заполнен; в нем было около тысячи тел. Эсэсовец-палач сидел на краю рва с автоматом на коленях и курил сигарету. Новую партию из двадцати человек, среди которых была та семья и седая женщина с младенцем, раздетых, согнали вниз по глиняным ступеням в стенке рва и заставили вскарабкаться на тела мертвых и умирающих. Они легли среди трупов. «Некоторые гладили тех, кто еще был жив, и тихо говорили с ними». Наконец, эсэсовец, бросив сигарету, начал стрелять. Грэбе заглянул в яму и «увидел дергающиеся тела одних и уже неподвижные — других, лежавших поверх горы трупов».

Евреи, убитые таким способом в Дубно, были еще счастливцами. Они избежали пыток в лабораториях, где немецкие врачи ставили опыты, изучая продолжительность агонии человеческого тела. Они не испытали леденящего ужаса гибели в газовых камерах, где сотни людей, стиснутых до предела, ожидали, когда камера заполнится отравляющим газом. Сотрудники немецкого лагерного персонала выжидали десять-пятнадцать минут, прислушиваясь к затихающим крикам. Наконец, можно было открыть дверь и войти туда.

Разгрузка газовой камеры была пыткой для других узников, которые были обречены на гибель в одной из следующих партий. Группа из четырех человек по команде надзирателей открывала дверь и входила в камеру. Одетые в особую санитарную форму, в высоких резиновых сапогах и кожаных рукавицах, они вытаскивали трупы длинными металлическими крюками. Другая группа молодых мужчин грузила трупы на тележку и везла в крематорий; и все они знали, что скоро придет и их очередь.

Ответственность за эти злодеяния, позорящие человечество, лежит не только на Гитлере и людях, сидевших на скамье подсудимых в Нюрнберге. Другой трибунал будет судить свидетелей Катастрофы, в частности, некоторых англичан, которые видели, что начались убийства и отворачивались с чувством скрытого удовлетворения. «Еврейская кровь, пролитая нацистами, — писал Ж.-П. Сартр *16 в „Портрете антисемита“, — запятнала нас всех».

Максим Горький более тридцати лет тому назад сказал, что одно из величайших человеческих преступлений — безразличие к судьбе других. Об ответственности безразличных за несколько лет до заключительного акта трагедии говорил Жак Маритэн. «Видимо, существует некое состояние человеческого ума, — сказал он в лекции, прочитанной в Париже 5 февраля 1939 года, — при котором, не одобряя крайних мер против евреев… и не декларируя антисемитизма, человек позволяет себе наблюдать еврейскую драму с безразличием рационалиста, хладнокровно следующего своим путем».

Именно безразличие, холодная отчужденность наблюдателей позволила Гитлеру превратить Европу в еврейское кладбище. Один из современников Катастрофы, англичанин Джеймс Парке, который многие годы «испытывал те же чувства, что и жертвы злодеяния», возлагает моральную ответственность за происшедшее на христианство. «Более шести миллионов преднамеренных убийств, совершенных в наши дни, в рамках нашей цивилизации, являются следствием того представления о евреях, ответственность за которое, в конечном счете, несет христианская церковь, того отношения к иудаизму, которое не только характерно для христианской церкви, но изначально восходит к самому Новому завету», — писал доктор Джеймс Парке (137, 167).

Вчитайтесь в слова одного из бывших узников Освенцима, не пытаясь сразу же найти оправдательные аргументы:

«Немецкая ответственность за эти преступления, как бы велика она ни была, — лишь вторичная ответственность. Она является чудовищным следствием общепринятой традиции, сформированной христианством. Разве можно забыть, что христианская церковь, особенно начиная с 11 века, проводила политику унижения евреев, политику еврейских погромов. У некоторых христианских народов она сохранилась и в новое время, она и сегодня существует в католической Польше. Гитлеровская система — лишь копия этой политики, доведенная до жестокого совершенства» (87, 572).

Даже в странах, не знавших погромов, именно холодное отчуждение большинства сделало возможной еврейскую трагедию в Европе.